На ужин Чиркен подает тушеную в сливочном соусе зайчатину, слоеный рулет с черемшой и запеченный с медом и розмарином корнеплод, который Сабина не узнает - он оказывается пастернаком. Комната, служившая столовой, заполнена мягким желтоватым светом, похожим на свечной, овальный - в унисон с комнатой - стол накрыт темно-зеленой скатертью, на которой особенно выделялась белизна нарядного сервиза. Хозяин, как ему и полагается, занял место во главе стола, по правую руку от него расположился Тимур. Слева от себя Чиркен пригласил сесть гостью, которая чувствовала себя неоднозначно. Ей и приятно было находиться здесь, и в то же время что-то внутри изнывало маетой от какой-то торжественности обстановки.
- Я считаю, что семья хотя бы раз в день должна есть вместе, - улыбается мужчина, разливая по тонким стаканам сухое вино, откупоренное им немного ранее. - Мы с сыном встаем и, соответственно, завтракаем в разное время, обед иногда и вовсе пропускаем, но каждый вечер обязательно собираемся вместе за одним столом. Это наша традиция. Обычно приготовлением ужина занимаюсь я, но Тимур тоже иногда вызывается. Может, он решит порадовать нас чем-то в ближайшие дни?
Чиркен протягивает руку к сидящему рядом сыну и несколько раз хлопает его по предплечью. Тимур выглядит тихим и ни на кого не смотрит, разглядывая содержимое тарелки. Когда Сабина появилась в столовой, он спокойно поприветствовал ее, словно и не было того разговора в библиотеке.
- Очень вкусно, - искренне хвалит еду девушка, пробуя понемногу от разных кусочков, которые мужчина любезно накладывает для нее.
- Рад, что вам нравится, - заметно, что слова гостьи приходятся по душе хозяину поместья. - Мне хотелось отпраздновать ваше прибытие в наш дом и еще раз поблагодарить за то, что согласились приехать. Надеюсь, время, проведенное вами здесь, оставит после себя только самые лучшие впечатления, и вы останетесь с нами подольше.
- Вы слишком добры, - бормочет Сабина, вновь чувствуя себя не в своей тарелке. Она не привыкла, чтобы какой-то человек относился к ней с таким вниманием и предупредительностью. В ее жизни все эти годы была только Любовь Григорьевна, кто заботился о ней, но они были, скорее, приятельницами, чем близкими подругами. Ей даже сложно было вспомнить, когда простому ее присутствию кто-то придавал такое значение. В конце концов, кто она здесь - обычная наемная сотрудница. Однако Чиркен с самого начала обращался с ней как с долгожданной и важной гостьей. Это отчего-то царапало горло, подступало к глазам влажным горячим блеском, опаляло щеки робким, едва уловимым жаром.
За ужином девушка узнает об истории поместья и роли рода Пашуковых в истории их города, который раньше был простым починком, подаренным монастырю. После секуляризационной реформы, изымавшей церковные владения в пользу государства, село вошло в состав губернии. Крестьяне были приписаны к заводам, многие пришли в разорение, и торговля совсем захирела, пока позже поселком не выбрал свою летнюю резиденцию известный писатель, и не появились школы и первый синематограф, вновь превращая его в большое селение. А когда крупный помещик, Николай Дмитриевич Пашуков, открыл там шерстомойную фабрику, селение и вовсе обросло в город. Сам помещик отстроил себе резиденцию на близлежащей возвышенности, которую со временем стали называть его именем.
- Пашуковы мирно прожили здесь почти семьдесят лет, пока не случилась Октябрьская революция, - Чиркен делится историей своей семьи с неподдельным интересом. Видно, что рассказывать о своих корнях доставляет ему ни с чем не сравнимое удовольствие. Тимур слушает рассказ так же внимательно, как и Сабина, будто прежде ему его слышать не доводилось. - Правнук того первого Пашукова Константин вместе с молодой женой уже несколько лет, как унаследовал все состояние - его дед, а после и отец скончались четырьмя годами ранее, когда в губернии вспыхнула холера. С ними проживали младший брат Константина, Петр, и их овдовевшая мать Софья. Народные волнения почти не тронули наш город, все продолжали жить, как прежде. Рабочие, надо заметить, Пашуковых уважали, те и больницы со школами содержали, и программы для народа организовывали, так что никто бесчинств не творил. Однажды только пришла крестьянская делегация поговорить о земле, но Константин уговорил их подождать, когда будет рассматриваться земельный вопрос на созыве Учредительного собрания. Среди них был один враждебно настроенный солдат, однако остальные на его подначивания не повелись. Кстати, у Пашуковых на тот момент имелись и охранные грамоты - крестник покойного Пашукова-старшего вошел в Моссовет сразу после революции, он и справил документы всей семье на случай угрозы жизни.
- Так они смогли пережить смену власти без потерь? - спрашивает Сабина, а сама ощущает направленный на себя интерес Тимура, как если бы он был солнечным лучом, падающего на оголенную кожу сквозь проем неплотно задернутой шторы. Сначала незаметный, теперь он заставляет девушку испытывать смутное беспокойство. Парень все дольше задерживал на ней свой взгляд, почти беззастенчиво рассматривая, пока слушал отца.
- К сожалению, нет. Не знаю, что стало причиной, но Петр рассорился с братом и оставил семью, чтобы стать одним из лидеров белого движения, за что через год его расстреляли. Мать братьев умерла от тифа, и супружеская пара остались одни, детей у них на тот момент еще не было. Жена Константина, Анна, тоже перенесла болезнь, но оправилась. Чета уехала на юг, в Крым - думаю, у них были планы пересечь границу - однако что-то не срослось, и они вернулись. Константин получил статус народного художника благодаря все тому же знакомству, в 20-х годах под его руководством в поместье открывается одна из Государственных свободных художественных мастерских. Потом, уже при его сыне, здесь был Дом писателей, а одно время, когда участились случаи политического злоупотребления психиатрией, даже тюремная психиатрическая больница. Держали в ней в основном политических заключенных, но обычных пациентов тоже хватало. Одна из пристроек, бывшая карцером для особо буйных, осталась с тех пор нетронутой - там, правда, ничего интересного, мы его больше как кладовку используем.
Сабина замечает краем глаза, что Тимур при упоминании карцера опускает голову, полотно скатерти мнется под его побелевшими пальцами. Услышав про тюремную больницу, она и сама чувствует себя не на месте - невольные мысли о матери путают разум, рассеивают ее внимание как расходящиеся круги от каменной гальки, разбивающей гладь воды.
- После развала Союзов мой дед приватизировал поместье обратно, опять же, связи помогли. Теперь эта земля вновь стала наследием нашей семьи. Надеюсь, мои дети сохранят его, - Чиркен с грустной улыбкой смотрит на сына, затем переводит взгляд на девушку. - Я не утомил вас своими историями, юная барышня?
Сабина всматривается в сгустившуюся тьму за окнами столовой, которая рождает в ней необъяснимое томление и нетерпение:
- Мне понравилось слушать. Теперь этот дом выглядит немного иначе. Словно живой.
- Говорят, старые места рано или поздно обретают свой характер. У нашего, наверное, не самый мирный, - мужчина смеется, его настроение сменилось так же быстро, как и до этого.
После ужина Чиркен отпускает девушку вместе с Тимуром, который так и не проронил ни слова во время трапезы. Еще раньше хозяин дома попросил ее по надобности сообщать о поведении сына - на случай, если тот будет саботировать лечение, которое обещает быть довольно тягостным для парня, учитывая, что он до сих пор не встал на ноги. Сабина уже ознакомилась с его медицинской картой, но прогноз там был изложен весьма осторожный в формулировке. В таких случаях, как по опыту было известно девушке, многое зависит от самого пациента и его желания поправиться. Для нее оставалось загадкой, почему Тимур выступил против того, чтобы его лечили. Возможно, он боится неудачного исхода, поэтому и вовсе не хочет попробовать? Порой страх перед неуспехом может заставить человека отказаться от желаемого вовсе. Неизбывное, древнее стремление замереть перед лицом опасности - даже если это опасность провала.
Комната парня располагается на первом этаже в западном крыле. Дверной проем, ведущий в нее, широкий, украшенный изрезанным ненавязчивым орнаментом наличниками и двойными дверями, открывающимися наружу.
Тимур скрывается за еще одной дверью, ведущей, скорее всего, в ванную, чтобы переодеться во что-то более подходящее для их занятий. Сабина в это время с интересом осматривается. Стен не видно за полками, заставленными книгами, стол, примыкающий к дальнему окну, завален какими-то бумагами, инструментами для резьбы и поделками из дерева, законченными и нет. Девушка впервые задумывается о том, а чем же Тимур занимается. Он уже давно перешагнул школьный возраст, но от Чиркена она не слышала ничего, что могло бы дать подсказку, учится ли его сын или учился до несчастного случая.
Поделки при ближайшем рассмотрении полностью приковывают к себе внимание Сабины. Животные и люди, вырезанные с невероятным изяществом и раскрашенные до того реалистично, что можно было засомневаться, что держишь в руках что-то неживое, сотворенное. Это были не просто фигурки - каждая в то же время являлась сложным механизмом.
Девушка осторожно берет небольшую и старую на вид игрушку в виде вытянутого мальчика с угловатым лицом. Глаза его выписаны голубой краской, но то ли от времени, то ли от солнца она иссохла и потрескалась, пустив небольшие трещины, словно раскалывающие взгляд мальчика изнутри. Тонкие белые руки держатся за грудь, а на узкой спине, облаченной в красный сюртук, виднеется небольшая ручка-ворот, как у заводных шкатулок. Сабина берется за нее и медленно прокручивает по часовой стрелке. Руки мальчика разводятся в стороны вместе с лацканами сюртука, обнажая яму из распахнутых ребер, окрашенные в серое легкие и ярко-алое сердце, которое состоит из небольших пластин, приходящих в волновое движение по мере того, как ребенок разводит и сводит руки вслед за поворотами ручки. Кажется, что деревянное сердце бьется...
Девушка чувствует, как от этого вида кожу возле основания шеи пробивает мурашками, и спешит остановить механизм. Игрушка показалась ей жуткой, хоть и талантливой.
- Нравится? - голос позади нее становится неожиданностью, усиливая нервную дрожь. Вновь она не слышала ни звука открываемой двери, ни шуршания шин о деревянный настил. Отчего-то Сабине неуютно стоять к Тимуру спиной, и она спешит развернуться. Парень с притаившейся в уголках губ мрачной усмешкой наблюдает за ней.
- Тонкая работа, - коротко отвечает ему девушка, продолжая сжимать фигурку в руке.
- Нужно же мне было хоть что-то перенять от известного отца, - руки Тимура расслабленно опущены вдоль подлокотников кресла, но в глазах мелькает легкая тень, словно зрачки их расширились, а затем снова сузились, как у кота, наблюдающего за подвижной игрушкой. - Возьми себе.
Он кивает на поделку.
- Не нужно, - бормочет Сабина, возвращая игрушку обратно на место.
- Это подарок драгоценной гостье, - ирония и серьезность мешаются в низком голосе юноши, не позволяя понять, чего же в нем на самом деле больше.
Тимур успел сменить одежду на домашний мягкий костюм, состоявший из тонкой водолазки с высоким горлом и таких же штанов. Волосы, свободно опускающиеся волной чуть ниже ушей, практически сливаются с черным цветом ткани. Только легкий румянец на белоснежной коже дает понять, что перед ней человек, а не черно-белая картинка.
Сабина наблюдает за тем, как подопечный, отмерев, подкатывает свое кресло вплотную к кровати и, оперев собственный вес на руки, пересаживается туда единым ловким движением. Все действия его выглядят уверенно до автоматизма. Она знает, что пациентам, пережившим травмы, приведшие к утрате или ограничению привычных возможностей, бывает сложно смириться с ощущением своей беспомощности, но Тимур не выглядит как тот, кто чувствует себя беспомощным. Напротив, от него исходит сила... и едва уловимая угроза.
Юноша, расположившись на кровати, выжидающе смотрит на нее с каким-то затаенным выжиданием. Ей интересно, что скрывается за этим чувством и какие мысли бродят в его голове, но она отталкивает этот интерес вглубь сознания.
В конце концов, это просто моя работа, - думает девушка и проходит к нему.
- Сперва я осмотрю твои ноги, - предупреждает она, присаживаясь рядом с ним на покрывало, застилавшее кровать. Тимур укладывается спиной на подушки и запрокидывает голову к потолку, рассматривая на нем что-то, известное только ему. Лицо его ничего не выражает, как у человека, которого ничто не беспокоит, однако Сабина замечает вздувшиеся канаты вен на предплечьях юноши и напряженные кисти рук, почти готовые сжаться в кулаки. Ей не сложно догадаться, как он воспринимает все происходящее.
- Это ничем не отличается от обычного осмотра в больнице, - только и говорит она.
Девушка осторожно кладет руки поверх тонкой ткани штанов и принимается за подготовительный массаж. Она проходится по ногам подопечного поглаживаниями и растираниями, и по мере того, как движется вверх, движения ее замедляются, сменяясь на легкое разминание и прощупывание.
- Твои мышцы в хорошем состоянии, - она поднимает взгляд на лицо Тимура и замирает. Сквозь ресницы его глаза влажно поблескивают, словно у хищного зверя, безотрывно наблюдающего за своей добычей и выжидающего момента напасть. Он ничего не отвечает на замечание Сабины и она, чуть помедлив, возвращается к массажу. - Со слов твоего отца я поняла, что ты отказывался от процедур реабилитации все это время. Занимаешься сам?
- Это все бестолку, так что можешь особо не стараться, - голос юноши напряжен, хотя тело остается расслабленным под руками девушки.
- Почему? Прошло не так много времени, травмы такого рода могут занимать несколько лет для полного восстановления.
- Я их не чувствую, - отрывисто отвечает Тимур, отворачивая голову к окну. - Ног. Отец не сказал?
Слышать это для девушки действительно неожиданность. Она думала, речь идет о рядовой реабилитации сложно заживающего перелома, но потеря чувствительности? В медицинской карте не было ни слова о повреждении позвоночника. Могла ли травма головы дать такой эффект? Или дело в чем-то еще? Она решает кое-что проверить.
Девушка переходит к кинезиоупражнениям и, подхватив одну ногу Тимура под бедро и стопу, начинает сгибать и разгибать ее в суставе, внимательно наблюдая за лицом юноши. В какой-то момент она ненадолго ослабляет поддержку, но ничего не происходит - нога все так же свободно двигается. Никак не давая парню понять, что что-то не так, Сабина продолжает разминание и, размышляя, в какой-то момент отрешается от окружающего мира, в то время как руки продолжают монотонно двигаться без участия сознания.
Двигательная способность у ее подопечного сохранена, но за все время он так и не смог встать с инвалидного кресла. Он не чувствует своих ног, несмотря на отсутствие травм, способных вызвать такой симптом. Если дело не в повреждении позвоночника и сенсорных отделов мозга, то может ли его проблема быть психологического, а не физиологического характера? Такое случалось, что пациент не мог встать не из-за травм как таковых, а из-за подсознательного нежелания этого делать. Один раз Сабине даже попалась женщина, не способная восстановить свою способность ходить из-за психического расстройства. Пока оставалась в инвалидном кресле, она имела заботу и поддержку от обычно холодного сына. Возможно, что-то изнутри мешает Тимуру восстановиться?
Воспоминания притягивают за собой знакомый мотив, еле слышно резонируя в небо. Звуки, бархатные и низкие, щекочут горло, вибрируют на языке, скользят по коже пузырьками изнутри. Успокаивают. Она не замечает, как погружается в странное полусонное состояние, когда мысли медленно тянутся мимо, а тело наполняется тяжестью. Сознание резко возвращается в комнату, когда Сабина слышит Тимура:
- Что это за мелодия? Я уже слышал ее от тебя, - девушка понимает, что тихие сонорные звуки издавала она сама. Иногда такое случалось, стоило ей о чем-то глубоко задуматься.
- Тебе мешает? - спрашивает она. Юноша смотрит на нее, чуть склонив голову набок, черные волосы разметались по подушке, мягко переливаясь в свете прикроватной лампы. Сабине кажется, что она заснула и сейчас видит сон, так необычно чувствует себя сейчас.
- Нет, - неожиданно приветливо отвечает ей парень. - Мне нравится. Только спать под нее хочется.
- Это колыбельная, - девушка чуть улыбается и достает из кармана кардигана телефон и, найдя нужную композицию, кладет его на покрывало рядом с собой. Тихие переливчатые звуки фортепиано заполняют комнату. Парень закрывает глаза, вслушиваясь в музыку, пока девушка приступает к массажу второй его ноги.
- Севастьянов?
Сабина чувствует удивление.
- Ты знаешь его? - работы композитора хоть и были довольно известны, но не у каждого на слуху.
- Стиль узнаю, но не эту мелодию. Как она называется?
Девушка улыбается. Он и не может ее знать, ведь эта музыка была создана для нее, Сабины.
- У нее нет названия. Это...благодарность.
- Звучит как какая-то история, - Тимур вновь, не отрываясь, смотрит ей в глаза, и у нее на мгновение перехватывает дыхание от овладевшего ее чувства. Оно не имеет общего с волнением, которое можно было бы испытать молодой девушке рядом с красивым юношей. Скорее, опаска, смешанная с любопытством. Сабина чувствует биение жилки на своей шее и видит, как парень опускает туда свой взгляд.
- Возможно, я расскажу тебе ее, если..., - она проходится чуть сильнее, чем нужно, по чувствительному месту под коленом, но Тимур даже не вздрагивает. - Если не будешь создавать мне сложности в работе.
Юноша издает тихий смешок и вновь закрывает глаза.
- Ты придешься здесь к месту. Отец уж точно в этом уверен, - едва заметное колебание голоса.
Девушка внимательно всматривается в Тимура. Почудилось ли ей скрытое презрение, когда он говорил о Чиркене? Тот, кажется, искренне заботился о сыне, но какие между ними на самом деле были отношения?
Она заканчивает под звуки все той же мелодии, поставленной на повтор. Рука ее тянется выключить музыку, когда Сабина понимает, что Тимур заснул. Она заглядывает в отданный Чиркеном чемоданчик, в котором лежат подписанные ампулы. Один из препаратов влиял на минерализацию костей и назначался при воспалительных заболеваниях, а второй был ноотропом, который обладал также противосудорожным и противотревожным эффектом. Что ж, наверное, не будет особым упущением, если сегодня они пропустят инъекции - ей не хотелось будить парня.
Она тихонько поднимается с кровати и подтягивает один из концов покрывала ближе к Тимуру, чтобы укрыть его. Сейчас, глядя на лицо спящего юноши безо всякого стеснения, Сабина видит отражение на нем одного из тех мимолетных чувств, которым так сложно бывает дать название. Она чувствует себя как человек, пытающийся прочитать слово из незнакомого языка, написанное будто бы привычными линиями, знакомым абрисом, но что-то отличается, выбивается из понимания, не дает с уверенностью произнести вслух. Порой девушка ощущала то же самое, просто смотрясь в зеркало.
В этом доме, рядом с этими людьми было что-то, что закручивало изнутри груди необъяснимое томление, курилось сладко-едким дымом, ластилось плющом по оголенным нервам. Ей это и нравилось, и нет.
***
Чиркена она находит в библиотеке. Он расположился в одном из кресел и делает наброски карандашом на плотном листе акварельной бумаги альбомного размера. В углу комнаты тихо играет электронный патифон, и шорох крутящейся пластинки вторит касаниям ветвей раскидистого кустарника за окном. Когда-то ей бы причудились ужасающие образы чудовищ в тенях деревьев, скребущихся о стекло, но даже теперь воображение перекручивает звуки, достраивает невидимые части яркой очаровывающей фантасмагорией.
Мужчина при ее появлении отрывается от своего занятия и, отложив карандаш, разминает пальцы. Длинные и гибкие как у пианиста, они покрыты следами от грифеля на подушечках. Кожа на руках Чиркена белая как лист бумаги, на которой он рисовал, и тем ярче на ней выделяются несколько подзаживших ссадин у основания костяшек.
- Закончили? Как все прошло? Тимур вел себя подобающе? - Сабине нравится, как он это произносит, словно заботится и о ней тоже. Она не знает, откуда берется это чувство, но тянется к нему всем своим существом.
- Все в порядке, - отвечает она, опускаясь на кушетку рядом со столом. Ее взгляд падает на знакомый томик в тканевой обложке. Закладка откинута поверх книги. Вновь какая-то смутная мысль пытается пробиться в ее сознание, но девушка не может ухватиться за понимание. - Он показался мне настроенным дружелюбно в этот раз.
-Я рад, - на губах Чиркена теплая улыбка, он переставляет скрещенные ноги и чуть наклоняется вперед. - Мне пришлось поговорить с ним, думаю, он наконец одумается и выбросит глупости из головы. Вы - почти ровесники, ему будет проще с вами.
Он какое-то время рассматривает ее лицо, словно ища что-то, ведомое только ему самому.
- Вы устали. Должно быть, слишком много впечатлений за день?
Сабина только сейчас понимает, что мужчина прав. Будто до его слов она и усталость были разведенными в разные стороны частями магнита, а теперь кто-то отпустил всякое усилие, и они устремились навстречу друг другу, схлопываясь в единое целое с оглушительным щелчком. Сразу почувствовались и гудящие от напряжения руки, и тягучее давление в затылке. Чиркен тянется к угловому столику, на котором стоит небольшой стеклянный чайник и пара пустых пиал.
- Я только что заварил хризантемовый чай. Попробуете? Он хорошо восстанавливает силы.
- С удовольствием, - девушка отвечает ему почти на автомате, не задумываясь ни секунды, хотя до этого хотела сразу отправиться спать. Есть что-то особенное в мужчине напротив нее, что побуждает во всем соглашаться, лишь бы он и дальше оставался к ней столь же добрым. А может, дело было в ней самой? Сабина сторонилась людей, но и привязывалась к ним легко, стоило им только настойчиво проявить к ней внимание и заботу.
- Вы давно здесь живете? - решает спросить она, когда мужчина протягивает ей прозрачную чашечку-пиалу. Прежде, чем сделать глоток, Сабина любуется прекрасным янтарным цветом напитка в приглушенном свете настольной лампы. Чай на вкус как цветочная пыльца, со сладким, нагретым солнцем ароматом. Она была весьма аскетична во всем, что касалось обычных потребностей, но в этом доме словно заново училась обращать внимание на удовольствие, которое можно получать от небольших мелочей. Это было непривычно, но приятно, и превращало ее пребывание здесь в своего рода приключение. Как порой люди, отправляясь в путешествие, разрешают себе пробовать то, что оставалось под запретом "как-нибудь в другой раз" прежде, потому что особенное событие означает особенные моменты.
- Нет, отнюдь, - мужчина не пьет, только обхватывает свою пиалу обеими ладонями, наблюдая за Сабиной. - Я вырос заграницей, моя мать была замужем за турком. Отсюда и фамилия Авджи, которую использую для выставок, так меня звали по отцу, но я сменил фамилию на материнскую, когда приехал в Россию к деду. Он отправил меня учиться в Петербург, там я и остался, хотя очень неспокойное время было.
- Ваш дед правда был...
- Криминальным авторитетом? Тогда выживали как могли, он выбрал такой способ, - Чиркен пожимает плечами и уводит взгляд в сторону. - У нас было много разногласий из-за этого, я не хотел, чтобы единственный оставшийся в живых член семьи - моих родителей к тому времени уже не стало - был вовлечен в преступный мир, но семью не выбирают. Она - это все, что у нас есть, какой бы ни была, - так дед меня учил, и это единственная наука, которую я захотел у него перенять. Позже, когда появился Тимур, это убеждение открылось для меня с новой стороны. Я люблю сына, очень, но порой... Порой он сильно меня расстраивает, и мне не остается ничего другого, кроме как принимать это. Я стараюсь понять его, в конце концов, как и я, он потерял обоих родителей.
Сабина удивлена слышать эти слова.
- Я думала, вы его отец?
- Верно, пусть он так и не всегда считает. Но мы не связаны кровным родством - я был женат на его матери, - сейчас мужчина кажется отстраненным, взгляд его устремлен куда-то в сторону, он будто бы бездумно подносит к губам полную пиалу с чаем и делает небольшой глоток. - Галя осталась вдовой с маленьким сыном на руках в нулевых. Это была хорошая женщина, пусть и стала позже выпивать - мне кажется, не могла забыть своего первого мужа. У нее быстро образовалась зависимость, я старался ограждать Тимура как мог, но он все равно всякого насмотрелся. Рос замкнутым и нелюдимым, часто попадал в драки, мать, кажется, просто ненавидел. В один из дней я вернулся со студии, а половины дома нет - случился пожар, и начался он с нашей квартиры. Жена угорела, пока была в отключке. Тимура не оказалось дома - он любил слоняться по окрестностям, чтобы не оставаться с матерью, - Чиркен качает головой, вспоминая о событиях тех дней, как будто бы до сих пор не в силах поверить. - Когда увидел его среди толпы на улице, словно заново жить начал, думал, что потерял обоих.
Уголки губ мужчины чуть опущены вниз, глубже прочерчивается тонкая сеточка морщин под глазами и вертикальная линия между бровей в проживании старой печали. Однако Сабина видит и другое - тень подавленной, глубоко спрятанной злости. Ей интересно, на кого мужчина зол? На жену, на себя... на Тимура? Ведь если бы он оставался в доме, то мог бы предупредить несчастье. Или погибнуть сам.
Говорить стандартных слов сочувствия сейчас не хочется - она убеждена, что раз не проживала эту боль, то как бы у нее получилось искренне разделить ее? Вместо этого девушка подливает в едва пригубленную чашку Чиркена успевший остыть чай, заслужив его благодарный кивок.
- Она сама к этому привела, и сына чуть за собой не утащила. Я не могу ее не винить, - словно извиняясь, говорит он. - И не могу винить сына. Взрослый всегда в ответе, не ребенок.
Сабине кажется, что в словах мужчины скрыто нечто большее, вновь какой-то подтекст, который остается для нее недоступным для осознания. Чиркен, между тем, продолжает свой рассказ:
- Тимура у меня забрали. Ему довелось почти два месяца провести в приюте, пока документы по опеке оформляли. Пришлось задействовать старые связи деда, чтобы это не растянулось на более долгий срок, но даже так сын не забыл этого времени. Жизнь в детском доме, пусть и самом благополучном, оставляет неизгладимый след, - взгляд мужчины сталкивается с ее, и они несколько секунд молча смотрят друг на друга. Затем он мягко спрашивает. - Вам ведь тоже довелось это испытать?
Девушка чувствует внутреннюю маету и желание встать при этом вопросе. Ей не нравилось говорить с кем-то о своем детстве, в том числе и потому, что она плохо его помнила. В ее памяти были обрывки отдельных событий, эпизодов, мгновений, но они как расколотые части цветного стекла складывались в разные картинки, лишенные связности и причинно-следственных зависимостей. Всякий раз при попытке продумать, создать целостный образ прошлых дней, чтобы рассказать о них, у нее появлялось отвратительное чувство, которому она не знала названия. Оно проникало в самые кости, раскалывая их тягучей болью, впитывалось в кровоток, достигало сердца, останавливая его ход на мгновение, чтобы затем вбить в него россыпь гвоздей.
Однако Чиркен поделился с ней не менее личной историей, он к ней так ласков и расположен. Разве может она отказать ему в ответной откровенности?
- Да, - падает с ее губ единственное слово. Затем, прочистив сведенное спазмом горло, она через силу добавляет. - Больше пяти лет. Вы, наверное, слышали от заведующего причину, по которой он поспешил меня отстранить от работы. У моей семьи не самая лучшая репутация в городе.
- Он упоминал, что вашу мать осудили за резонансное убийство, - он говорит об этом просто, без жалости или предубеждения, и это помогает пружине внутри девушки ослабить свое натяжение.
- Верно. Убитым был мой отчим, - Сабина думает о том, как же похожи и в то же время разнятся их с Тимуром истории. - Я лишилась обоих опекунов сразу, поэтому после ее ареста меня забрала опека.
Чиркен хмурится.
- Неужели больше никого не было, чтобы забрать вас? Отец?
- Отца я никогда не знала, мать о нем сказала только, что это случайная связь, - чуть помолчав, она добавляет. - Был один человек. Он обещал добиться надо мной опеки.
Девушка тут же жалеет о собственных словах. К чему она вспомнила ту давно исчерпавшую себя историю? Недавняя встреча с Александром разбередила старые раны.
Мужчина подается к ней всем телом.
- У него не получилось?
- Он отказался от этой идеи, - Сабина и сейчас чувствует поднимающуюся желчью обиду, стоит только воскресить в памяти те дни, когда она осознала, что останется в приюте, что человек, которому она доверяла, от нее отвернулся.
- Вы были к нему привязаны? - Чиркен выглядит действительно заинтересованным, и девушка чувствует неловкость от такого внимания. Спрашивает ли он из простого любопытства? Мужчина, замечая ее зажатость, качает головой и откидывается в кресле. - Извините, я, наверное, кажусь вам назойливым со своими расспросами. Ваша история отзывается во мне, стоит представить на месте вас моего сына.
- Это все в прошлом, - девушка пожимает плечами. - Годы в приюте были не такими плохими на самом деле. Другие дети меня не задирали, воспитатели чаще всего просто игнорировали. После выпуска я прошла обучение, и меня взял к себе Давид Тигранович по старой памяти о матери. Вот и все.
- А ваша мама? Она все еще в тюрьме? - осторожно спрашивает Чиркен, чуть наклонившись и глядя на нее из-под полуприкрытых ресниц, из-за чего остается видимым только легкий блеск темных глаз.
- В больнице, - Сабина больше ничего не добавляет, и собеседник понятливо умолкает.
Они какое-то время допивают чай в тишине, после чего прощаются, и девушка отправляется в выделенную ей комнату. Когда она покидает библиотеку, ей чудится движение со стороны входа в западный флигель дома, но приглядевшись, Сабина видит только плотно закрытые двери.
Перед сном она отправляет сообщение для Любовь Григорьевны, но оно так и остается в неотправленных - в ее спальне сигнал совсем плохой, поэтому девушка решает попробовать еще раз позже, уже из другого места.
Мысли путаются, и все тело охватывает слабость и вялость, похожая на продромальный синдром, какой бывает в самом начале болезни. Неудивительно, если события последних дней не лучшим образом сказались на ее здоровье, но ей не хотелось слечь в самом начале работы на новом месте. За второй дверью оказывается личная ванная комната, и Сабина долго стоит под потоками приятно теплой воды, пытаясь смыть накопившуюся усталость. Волосы тяжелыми неповоротливыми змеями скользят по влажной коже, отдаваясь неприятным натяжением у корней. Глаза саднит изнутри, отзываясь болью на свет, и она закрывает их, но даже под плотно прикрытыми веками продолжают мелькать цветные круги, не позволяя отпустить напряжение.
После купания девушка жадно пьет прохладную воду прямо из-под крана, и на языке расцветает холодная сладость чистого источника - дом подпитывает собственная скважина. На секунду ей слышится какой-то звук, донесшийся из спальни. Она быстро проворачивает вентиль и внимательно вслушивается в образовавшуюся тишину, но больше ничего не слышит. Подойдя к двери, не медля, приоткрывает ее и осторожно выглядывает в комнату, где пусто и темно - девушка выключила свет, прежде чем отправиться в ванную.
По позвоночнику проходит ледяная дрожь, несмотря на то, что тело только что было согрето душем. Обычно Сабина доверяла своим ощущениям, но сейчас, под гнетом тревоги и неопределенности, какие иллюзии способно строить ее сознание? Мало ли звуков живет в старом поместье, затерянном среди дикой природы? Ее саму мучает непонимание и противоречивость собственных суждений, они скачут, разбегаются как горстка песчинок в сухой ладони, а голова становится все более больной, наполняясь чугунным звоном, клонясь на подушку.
Наконец она укладывается и вскоре забывается тревожным полусном. Восприятие искажается, удерживаясь на грани полуяви, растягивает мысли как резиновую жвачку, возится под кожей движением тысячи лапок невидимых насекомых, забирается в легкие, набивая их тяжестью, но Сабина не может проснуться. В какой-то момент ей кажется, что кровать рядом с ее ногами прогибается, словно под чьим-то весом, и кто-то касается ее волос, убирая спутанные пряди с лица.
Сознание окончательно утягивается в угрожающий омут бесчувственности, и девушка больше ничего не помнит.