Шубина А. А. : другие произведения.

Барбара Хэмбли. Князья преисподней

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Октябрь 1912 года. Джеймс Эшер, его жена Лидия и старый ученый доктор Соломон Карлебах прибыли в недавно созданную Китайскую Республику, чтобы найти источник слухов об Иных - лишенных разума немертвых, перед которыми даже вампиры испытывают страх и которые якобы недавно объявились в горных пещерах к западу от Пекина. Снова объединившись с доном Симоном Исидро, Эшер отправляется на опасную охоту. А где-то в сером холодном сумраке пекинских улиц затаились местные вампиры, известные как князья преисподней... Файл .fb2 лежит здесь: http://www.4shared.com/file/zm2En7pFba/Князья_преисподней.html Большая просьба: НЕ выкладывать файл никуда хотя бы пару месяцев. Дело в том, что возможны исправления, и я не хотела бы видеть на Флибусте и в прочих местах перевод с ошибками. UPD. Да, я знаю, что со ссылками беда. В .fb2 это исправлено.

Князья преисподней

 []

Annotation

     Октябрь 1912 года. Джеймс Эшер, его жена Лидия и старый ученый доктор Соломон Карлебах прибыли в недавно созданную Китайскую Республику, чтобы найти источник слухов об Иных - лишенных разума немертвых, перед которыми даже вампиры испытывают страх и которые якобы недавно объявились в горных пещерах к западу от Пекина. Снова объединившись с доном Симоном Исидро, Эшер отправляется на опасную охоту. А где-то в сером холодном сумраке пекинских улиц затаились местные вампиры, известные как князья преисподней...


     1
     — Джеймс, — длинные пальцы вампира белыми насекомыми замерли на клавишах пианино, принадлежащего помощнику главного торгового инспектора. — Что привело вас в Пекин?
     Эшер заметил его, едва войдя в длинную залу, пока выяснял, во-первых, присутствует ли на приеме у торгового инспектора человек, чье свидетельство могло спасти ему, Джеймсу Эшеру, жизнь («Да, сэр Грант где-то здесь», — заверил его хозяин, прежде чем отвлечься на других, более важных гостей), а во-вторых, нет ли среди собравшихся тех, кто решился бы подстроить его убийство по дороге в гостиницу. Четырнадцать лет назад, во время предыдущего своего визита в Китай, на принадлежащей немцам части Шаньдунского полуострова Эшер столкнулся с высокопоставленными офицерами кайзеровской армии, которые, несомненно, призвали бы его к ответу за былые дела — если бы узнали его.
     Едва ли ему поверят, скажи он, что распрощался с департаментом и прибыл в Китай исключительно как преподаватель филологии и фольклора из Нового Колледжа, что в Оксфорде…
     Он бы не поверил.
     Если не считать того, что среди собравшихся в гостиной и салоне преобладали мужчины, а также того, что все слуги были китайцами, прием почти не отличался от тех, что дают в честь помолвки хозяйской дочки где-нибудь в Кенсингтоне или Мэйфере. Шампанское было французским, в качестве закуски к нему вполне ожидаемо подали крутоны и икру.
     А затем Эшер сквозь дверной проем между гостиной и салоном увидел его: худощавого бледного господина чуть ниже среднего роста, с длинными тонкими волосами цвета слоновой кости и лицом, которое никак не могло принадлежать человеку начала двадцатого века. Это было лицо выходца из шестнадцатого столетия, и элегантный черный костюм с белым галстуком лишь оттенял его необычность. На самом деле дон Симон Христиан Ксавьер Морадо де ла Кадена-Исидро умер в 1555 году.
     И стал вампиром.
     Эшер сделал глубокий вдох:
     — Думаю, вам известно, почему я здесь.
     Он сунул было руку во внутренний карман черного длиннополого пиджака, но Исидро слегка шевельнул пальцем, давая понять, что читал статью.
     Ну разумеется, читал. Поэтому и приехал сюда.
     На мгновение он встретился взглядом с прозрачными зеленовато-желтыми глазами, в которых иногда вспыхивали бледно-серые искорки. Надо было убить его в Санкт-Петербурге, пока была возможность. Исидро спас жизнь не только ему, но и его жене Лидии, но это не должно было его остановить. За те семь лет, что он знал о существовании немертвых, Эшеру уже приходилось убивать вампиров и видеть, как их убивают другие. Он знал, что Исидро — один из самых опасных бессмертных в Европе. Возможно, самый старый из них и лучше всех овладевший важнейшим из вампирских навыков — искусством смущать умы и влиять на восприятие смертных.
     Чтобы те не находили в себе сил убить его, даже стоя над его телом с колом в одной руке и молотком — в другой.
     Исидро повернулся к юной особе, сидевшей рядом с ним за пианино.
     — Сударыня, вам знакомы произведения Шуберта? — вопрос был задан на французском, которым в дипломатических кругах в той или иной степени владели все.
     Та кивнула. Эшер решил, что перед ним одна из дочерей бельгийского посла. В тесном мирке Посольского квартала даже те девушки, которые были слишком молоды для официального «выхода в свет», считались драгоценным дополнением к приемам и вечерам.
     — Можете сыграть его «Серенаду»? Превосходно.
     Улыбка Исидро была полна очарования, пусть даже за сомкнутыми губами скрывались вампирские клыки.
     — Джеймс, — продолжил он, вставая. — Нам надо поговорить.
     Рука, которой он придерживал Эшера за локоть, пробираясь сквозь толпу к эркеру, казалась легкой, как у ребенка, но Эшер знал, что в ней таится сила, способная сокрушить кости.
     Долетавшие до него обрывки разговоров мало изменились с 1898 года.
     — Право же, с ними бесполезно спорить, — на мелодичном венском французском заявила матрона с квадратным лицом, обращаясь к элегантной даме в красновато-лиловых шелках. — Наш управляющий ни за что не соглашается повесить зеркало над камином в комнате Фредерика, сколько бы раз я ему ни говорила. Он утверждает, что обращенное к кровати зеркало принесет несчастье…
     Диалекты и акценты всегда были для Эшера предметом увлечения, а после того, как он занялся преподаванием, стали еще и работой. Натренированный слух легко вычленял заученный французский британцев и русских, быстрый парижский говорок французского посла и его жены. Из угла донеслось несколько слов на немецком, явно произнесенных уроженцем Берлина, ответом им стала тирада, окрашенная сельским саксонским выговором. Конечно же, полковник фон Мерен, с которым Эшеру уже приходилось встречаться во время прошлого посещения Китая. Интересно, он по-прежнему является полномочным представителем кайзера по военным вопросам? А рядом с ним старый Айхорн, главный переводчик немецкого посольства, который за прошедшие годы почти не изменился. За скромными темно-золотистыми усами, которые сейчас носил Эшер, и его ничем не примечательным поведением фон Мерен едва ли сумеет распознать всклокоченного сварливого профессора Геллара из Гейдельберга. С этой стороны ему ничего не грозит. Но Эшер всегда подозревал, что Айхорн, который провел в Китае немало лет, полностью погрузившись в его язык и культуру, руководит целой сетью осведомителей.
     Лучше держаться от него подальше.
     Сэра Гранта Хобарта по-прежнему нигде не было видно. Старый оксфордский знакомец Эшера, с его шестью футами двумя дюймами, выделялся в любой толпе, и не заметить его было бы трудно. Эшер вслед за Исидро прошел в скрытый бархатными занавесями эркер, за которым в холодной вечерней темноте виднелся облетевший сад. Голые ветки качались под порывами налетевшего со стороны пустыни ветра, сухого, как покрывавшая весь Пекин желтоватая пыль. Как и сам дом, сад был храброй попыткой показать, что жизнь в Китае не так уж отличается от жизни в Англии — английский характер в крайних его проявлениях.
     — Полагаю, Гоминьдан глубоко заблуждается, намереваясь дать право голоса народу Китая, сэр Эллин, — произнес чей-то голос за задернутыми шторами.
     Эшер приподнял бровь — голос принадлежал «временному» президенту новообразованной республики, которому подчинялась большая часть армии. Юань Шикай, крепкий представительный мужчина, облаченный в тяжелый от золотых нашивок мундир европейского образца, обвел собравшихся вокруг него дипломатов взглядом холодных черных глаз:
     — Народу Китая нужна крепкая рука, поскольку норовистая лошадь довольна лишь тогда, когда ощущает над собою власть всадника. Без сильного правителя страну ждет катастрофа.
     Сэр Эллин Эддингтон ответил ничего не значащим согласием, ожидаемым от хозяина приема. Кто-то в толпе назвал имя сэра Гранта, и Эшер повернул голову, стараясь рассмотреть говорившую. Стройная женщина в белом платье, которое подошло бы только совсем юной девушке, схватила за руку леди Майру Эддингтон (Эшер заметил между ними определенное сходство) и спросила:
     — Что сказал сэр Грант?
     Леди Эддингтон ответила успокаивающе:
     — Холли, милая, он пообещал, что Рикки придет. Не стоит требовать от него большего.
     — Это возмутительно! — Холли Эддингтон покраснела, на острых скулах выступили пятна. — Прием устроен в честь его помолвки…
     — Дорогая моя, — мать со вздохом положила ей на плечо затянутую замшей руку. — Вы же знаете Ричарда. Чжэн предупредит нас о его приходе, но, право же, не надо надоедать сэру Гранту с расспросами о его сыне.
     Продолжая говорить, она кивком головы указала на дальний угол, и в то же мгновение до Эшера донесся рев, который мог принадлежать только сэру Гранту Хобарту:
     — Чушь!
     Толпа ненадолго расступилась, давая рассмотреть Хобарта, погруженного в беседу с двумя немецкими офицерами, которых Эшер не знал, и японским полковником, который был ему знаком: плотный невысокий аристократ, чье лицо скрывалось за очками с толстыми линзами, носил фамилию Мицуками и четырнадцать лет назад числился военным атташе императора Мэйдзи в немецкой армии в Шаньдуне.
     Не самый подходящий момент для того, чтобы просить об услуге. Даже если бы Эшер только что не встретил того, кто, будь он живым или мертвым, мог рассказать ему о пугающей находке, которая заставила его преодолеть тринадцать тысяч морских миль и приехать сюда, в самый дальний уголок мира, затронутого британским влиянием, — в новообразованную Китайскую республику.
     В полумраке, создаваемом плотными шторами винного оттенка, глаза вампира по-кошачьи отражали проникающий из салона электрический свет. Эшер сунул руку в нагрудный карман и нащупал страницы, которые вырезал из августовского номера «Журнала восточной медицины». За шесть недель, проведенных на борту «Принцессы Шарлотты», он сотни раз читал и перечитывал статью, но по-прежнему не хотел верить.
     — В прошлом году в Праге мы говорили об обитающих там немертвых существах, которые не являются вампирами, — сказал он. — Тогда вы назвали их Иными.
     В знак согласия Исидро лишь слегка прикрыл глаза — движение, заменяющее кивок у живого человека. Неподвижность вампира ничем не походила на окоченение смерти или статичность неживой природы; скорее, создавалось впечатление, что за триста пятьдесят лет он безмерно устал от общения с миром живых.
     — Вам доводилось видеть их?
     — Один раз. Как и вампиры, они очень хорошо умеют скрываться, — в его мягком шепоте до сих пор сохранялись отзвуки старого кастильского наречия, на котором Исидро говорил в шестнадцатом веке. Эшер подумал, что девушка за пианино (которая сейчас исполняла чарующую вариацию шубертовской «Серенады») не заметила ни вампирских клыков, ни того, что ногти у Исидро были длинными, блестящими, плотными и острыми, как когти. Такова была природа психического воздействия, которое вампиры оказывали на людей.
     Вряд ли она заметила, что он еще и не дышит.
     — Так хорошо, что даже вампирам их трудно обнаружить?
     Еще одно едва заметное шевеление век.
     — К тому же наш мозг не в состоянии повлиять на их восприятие, как это происходит с людьми. Возможно, частично причина в том, что они обитают на речных островах, скрываясь под мостами, что позволяет им пользоваться нашей… несостоятельностью, — с высокомерной неприязнью он уклонился от признания в слабости, — связанной с проточной водой.
     — Самим им эта особенность не свойственна?
     — Нет. Как вы понимаете, я не решился приблизиться к ним, — Исидро натянул перчатки из серой французской замши и разгладил тонкую, как шелк, кожу. — Они поедают вампиров так же, как и живых людей, как и все, что им удается поймать.
     — Тогда вы сказали, что они водятся только в Праге.
     — Я лишь повторил слова пражского мастера. То же самое я слышал и от мастеров Берлина и Варшавы. В Аугсбурге, Москве и прочих городах никогда не слышали о подобных созданиях.
     — А теперь они обнаружились в Китае.
     Крохотная линия, похожая на след от тонкого пера, на мгновение появилась в уголке губ Исидро, чтобы тут же исчезнуть.
     — Что еще вам рассказал мастер Праги?
     — Только то, что я вам тогда же и сообщил. Что впервые они появились во время эпидемии чумы, пять с половиной столетий назад. Что они скрываются в подземельях и тоннелях, которыми пронизана старая часть города. Вероятнее всего, размножаются они так же, как и вампиры, посредством заражения крови, хотя и не проходят через смерть, как то свойственно нам. Физически они не являются бессмертными; скорее, их очень, очень сложно убить.
     — Они стареют и умирают?
     — Об этом мастеру Праги ничего не известно, — вампир вдруг повернул голову, словно услышав какой-то звук в саду, хотя до Эшера, помимо разговоров в наполненной людьми комнате, доносился только вой ветра.
     «А ведь он нервничает, — заинтересованно подумал Эшер. — Нет. Он напуган».
     — Из слов мастера Праги следует, — продолжил Исидро как ни в чем не бывало, — что Иные сохраняют некое подобие сознания, но утрачивают личность, которая и делает меня Симоном, а вас — Джеймсом. Они скорее похожи на стайных животных или рыб в косяке. Как и вампиры, они гибнут под лучами солнца, хотя в их случае полное уничтожение занимает намного больше времени, и так же не переносят прикосновений серебра, чеснока и боярышника. Подобно вампирам, они сохраняют органы размножения, хотя и не могут более ими пользоваться. Разве ваш еврей, тот старый ученый, с которым вы прибыли в Китай, этого не знает?
     — По большей части нет, — Эшер отметил, что вампиру известно, в чьей компании он путешествует. — Основным предметом изучения профессора Карлебаха были вампиры.
     Исидро снова на одно мгновение сжал губы, видимо, вспомнив все то, что мастер Праги поведал ему об ученом Соломоне Карлебахе.
     — Он не знает, есть ли у них мастера и птенцы, как у вампиров, и могут ли они общаться между собой. Никто ни разу не слышал, чтобы они говорили.
     — Эшер, старик!
     Эшер повернулся на раскатистые звуки приветствия, протягивая Хобарту руку.
     — Эддингтон сказал, что ты здесь меня ищешь. Очередные темные делишки, а?
     Эшер прижал палец к губам, хотя жест этот был шутливым лишь наполовину. Старший переводчик британского посольства ухмыльнулся и затряс протянутую руку так, словно это был рычаг насоса. Эшер не стал представлять Исидро, с полным на то основанием предположив, что Хобарт даже не подозревает о присутствии вампира, чей изящный силуэт скрывался в сумраке между шторами и окном.
     — Мне нужно, чтобы кто-нибудь за меня поручился, — сказал Эшер. — Сказал бы всем, кто начнет расспрашивать — а я почти уверен, что в немецком посольстве мною заинтересуются, — что знает меня еще с Оксфорда, господи ты боже мой, и я оттуда за двадцать пять лет ни разу носу не высовывал.
     — Ха! Так я и знал! — Хобарт снова обнажил в усмешке желтые зубы, вторя блеску светло-голубых глаз. — Все эти вылазки в Шаньдун в девяносто восьмом, немецкий акцент, побитая молью борода…
     — Я не шучу, Хобарт, — спокойно ответил Эшер. — Если ты смог меня тогда узнать, вполне возможно, что кто-нибудь узнает меня и на этот раз. Поэтому для меня жизненно важно, чтобы у любопытствующих пропало желание расспрашивать, или же чтобы они как можно быстрее сбились с правильного пути.
     — Можешь положиться на меня, старик.
     Здоровяк отсалютовал ему, затем посерьезнел и бросил косой взгляд на немецких военных, собравшихся у противоположной стены салона. Они беседовали с одним из помощников Юань Шикая, лощеным мужчиной, чем-то похожим на хорька; на его руку опиралась красивая китаянка лет пятидесяти. Понизив голос, Хобарт добавил:
     — Гансы сейчас с Юанем — друзья не разлей вода. Готов поклясться, это они стоят за всеми теми займами, что он получил в европейских банках. Этот тип — Хуан Дафэн, у Юаня он ведет дела с городскими криминальными «шишками». А женщина — ни за что не догадаешься — управляет половиной пекинских борделей… Бьюсь об заклад, сэру Эллину это и в голову не приходит, — Хобарт кивнул в сторону гостиной, где их хозяин и его остролицая жена о чем-то говорили с одетым в белый фрак дворецким-китайцем, и скорчил гримасу. — С такой-то женой, которая вечно сует нос куда не просят, сэр Эллин вряд ли знает, что такое певичка.
     Он был одним из самых старых служащих в Китае и прожил в Пекине двадцать лет, за которые успело смениться несколько министров, атташе и дипломатов.
     — Если понадобится помощь, я или Ричард… ты знаешь, что мой сын тоже здесь? Служит секретарем — мне нужен был человек, на которого я мог бы положиться… к тому же мальчика надо было увезти подальше от его лондонских знакомых, если быть совсем честным. Так вот, если тебе понадобится помощь…
     Эшер вскинул руки:
     — Мое дело маленькое. На этот раз я и в самом деле приехал сюда только за глагольными формами и легендами, в особенности за легендами о крысолюдах — шу-жэнь, или шу-гуай. А также чтобы встретиться с доктором Кристиной Бауэр.
     — О, господи, с ней! — Хобарт снова скривился. — Эта твоя миссионерка работает на кайзера, если тебя интересует мое мнение. За последний год полковник фон Мерен ездил к ней в Минлян раз десять, не меньше, и даже не пытайся меня убедить, что причиной тому были ополченцы, которых там как блох на собаке. Минлян — это та деревушка, где у твоей Бауэр церковь и так называемая больница. В окрестных горах и пещерах можно нанять целый взвод, и никто в Пекине не будет об этом знать. Я отправлю с тобой Ричарда…
     Поверх гула толпы до них донесся пронзительный голос леди Эддингтон:
     — Он знал, что сегодня будет объявлена помолвка! Это оскорбление!
     Красноватое морщинистое лицо Хобарта потемнело, брови сошлись над переносицей. Он проворчал:
     — Я сказал мальчику, что лучше бы ему здесь появиться. Не знаю, чего еще она от меня хочет. Чтобы я отправился за ним в китайские кварталы? Не удивлюсь, если девица — или ее мамаша — все сочинили, — он грубо хохотнул. — Но до чего же неловкая ситуация. Насколько я знаю, Рикки и в самом деле сделал Холли Эддингтон предложение — мальчик слишком много пьет. В Кембридже мне едва удалось вытащить его из неприятностей, когда одна домовладелица — настоящая гарпия — попыталась его закогтить для своей вроде как дочки…
     Он поджал губы, встопорщив побитые сединой усы.
     — У тебя ведь нет сына, Эшер? Я слышал, тебе в конце концов удалось заполучить наследницу старого Уиллоби. Вот уж не думал, что у тебя получится.
     — Мисс Уиллоби в самом деле оказала мне честь, приняв мое предложение, — Эшеру удалось сохранить спокойствие, но в памяти тут же всплыло несколько причин, по которым в Оксфорде он недолюбливал Гранта Хобарта.
     — Ты привез ее сюда? После старика Уиллоби должно было остаться что-то около двух миллионов.
     — Да, миссис Эшер сопровождает меня в поездке, — если сломать этому ослу нос, полковник фон Мерен наверняка обратит внимание на участников потасовки. — Мы прибыли сегодня днем и остановились в «Гранд-Отеле». У нас есть дочь, Миранда. Она родилась в начале этого года.
     Одного ее имени хватило, чтобы улучшить ему настроение.
     Хобарт ткнул локтем ему в ребра:
     — Ах ты старый пес… Подожди, пока девочка вырастет. Если шекели Уиллоби записаны на нее, от охотников за приданым отбоя не будет, обложат ее по всем правилам, что те готтентоты. Оксфордские девицы гонялись за Рикки, как стая адских гончих, и все из-за состояния его матери. А здешние мужчины в десять раз хуже, стоит им только узнать о богатой наследнице. Да ты знаешь, как оно бывает: если мужчина пошел по дипломатической части, ему надо жениться на деньгах, хоть на паре сотен…
     Его прервал женский крик. «В саду», — подумал Эшер, распахивая ближайшее окно. Исидро исчез, и он даже не знал, когда именно. Ночной ветер хлестнул по лицу; в глубине темного сада промелькнуло белое размытое пятно.
     Еще один вопль, полный ужаса.
     Эшер в два прыжка выскочил из окна и пересек кирпичную террасу. За его спиной светились окна гостиной, чуть дальше виднелась распахнутая дверь, и этого освещения хватало, чтобы рассмотреть голые деревья и замерзшую поилку для птиц, а за ними — ворота в дальнем конце садовой стены. Мимо пробежали двое одетых в белое слуг-китайцев с фонарями в руках, за ними устремился кое-кто из гостей. Впереди, на посыпанной гравием дорожке, Эшер увидел молодую темноволосую женщину — он уже встречал ее в гостиной и запомнил плотно облегающее фигуру светлое платье. В нескольких футах от нее лежала вторая женщина в белом.
     Исидро…
     Потрясение, гнев и ужас сжимали горло, не давая вздохнуть.
     Он бы никогда…
     Эшер опустился на колени. Тел было два.
     Женщина — это ее крики они слышали — всхлипнула:
     — Холли! Dio mio, Холли!
     На дорожке и в самом деле лежала Холли Эддингтон. Эшер узнал платье — белый тюль, вырез украшен розовыми бутонами, приличествует девушке лет семнадцати, но никак не женщине, чей возраст (насколько он смог рассмотреть ее во время разговора с матерью) приближался к двадцати пяти. Лицо, перекошенное от удушья и застрявших в груди криков, узнать было почти невозможно. Шею мисс Эддингтон обвивал мужской галстук в красно-синюю полоску, которым ее и задушили.
     Мужчина, распростершийся лицом вниз в нескольких шагах от тела, пьяно всхрапнул. Холод и ветер не могли перебить исходившего от него запаха алкоголя. Одет он был в хорошо скроенный твидовый пиджак и такие же брюки: где бы он ни пропадал, отправился он в то место уже после полудня. В свете фонаря его растрепанные волосы отливали темной бронзой. Мужчина зашевелился, пытаясь приподняться на руках, и Эшер увидел, что он молод — едва ли старше двадцати. В распахнутом вороте рубахи белела голая шея.
     Сэр Эллин Эддингтон протолкался сквозь толпу.
     — Холли! О господи! — казалось, слова рвутся из самой глубины его сердца.
     — НЕТ!!!
     Его жена оттолкнула Эшера и упала на колени рядом с одетой в белое девушкой.
     — Врач, есть здесь врач? Господи…
     Поспешивший к ней хирург из немецкого госпиталя опустился на корточки рядом с Холли Эддингтон, которая — Эшер понял это с одного взгляда — уже была мертва.
     Юноша рядом с ней сумел встать на четвереньки, несколько раз по-совиному моргнул, разглядывая собравшихся перед ним людей, и принялся блевать, полностью отдавшись этому занятию.
     Эддингтон вскрикнул «Ублюдок! Ублюдок», словно это было самое страшное из известных ему оскорблений, и бросился на молодого человека. Эшер и японский атташе Мицуками схватили его за руки прежде, чем он успел добраться до своей жертвы. Торговый инспектор вырывался, как опутанный веревками тигр.
     — Свинья! Чертов убийца! Грязное чудовище!
     Грант Хобарт протиснулся мимо них и упал на колени рядом с пьяным юнцом.
     — Ричард! — то был крик человека, утратившего последнюю надежду на спасение.

     2
     — Некто, уже запятнавший себя убийствами, оказывается среди приглашенных на торжество, где убивают молодую девушку, — низкий голос ребе Соломона Карлебаха так и сочился густым сарказмом. — Невероятно! Как полагаете, если ли здесь какая-то связь?
     — Может быть, — Эшер отказался заглотить наживку.
     Он бросил взгляд на дверной проем, отделявший комнату в его гостиничном номере от короткого коридора, ведущего к спальням слуг и детской, где вдовая миссис Пиллей (двадцати двух лет от роду, милейший характер и непоколебимая убежденность в том, что Китай станет намного более приятным местом, стоит только Англии подчинить его и принудительно обратить в методизм) дремала рядом с крошкой Мирандой. Затем он подошел к стоящему напротив креслу, взял Лидию за руки и поцеловал ее.
     — С другой стороны, я тоже запятнал себя убийствами, и об этом также известно в определенных кругах… которые, надеюсь, не включают никого из тех, с кем нам предстоит встретиться в Пекине… известно, что я убивал совершенно незнакомых мне людей, в то время как наши государства не находились в состоянии войны.
     Не всегда убитые люди были незнакомыми. Он внутренне поморщился при этой мысли.
     — Полковник фон Мерен уже тридцать лет служит в немецкой армии, и он убивал людей. Мне достоверно известно, как выражаются юристы, что четырнадцать лет назад на Шаньдунском полуострове граф Мицуками убил по крайней мере одного человека, поскольку я был тому свидетелем. И я уверен, что где-то в прихожей его ждал телохранитель…
     — Вы знаете, что я имею в виду, — старый ученый откинулся на спинку обитого темно-зеленым бархатом кресла, стоящего перед камином, и искалеченной артритом рукой, которая еще сохраняла некоторую подвижность, накрыл вторую, согревая распухшие скрюченные пальцы. Вопреки насмешливому тону, в его темных глазах читалась искренняя обеспокоенность.
     — Знаю, — Эшер сильнее сжал длинные, запачканные чернилами пальцы жены. Проведя вместе с Карлебахом шесть недель на борту «Принцессы Шарлотты», она по-прежнему отказывалась надевать очки в его присутствии, и из-за этого — судя по тому, как выглядела лежавшая на мраморной столешнице доска для криббиджа, — потерпела сокрушительное поражение в игре. Походившая на длинноногую рыжеволосую фею, облачившуюся в воздушное кружевное платье, Лидия была слепа, как крот, искренне верила в свою неприглядность, и, насколько Эшеру было известно, появлялась в очках только перед ним, их дочерью Мирандой и, изредка, горничной Элен.
     И доном Симоном Исидро.
     Он продолжил:
     — Но я сомневаюсь, что дон Симон имеет какое-то отношение к смерти мисс Эддингтон. У нее на шее обнаружился галстук Ричарда Хобарта, а не следы зубов.
     — Вампиры питаются смертью, — угрюмо возразил Карлебах, — не только кровью. И вам, Джейми, об этом известно. Психические энергии, высвобождаемые в момент смерти, — вот что поддерживает его способность управлять умами людей. Он был осторожен. Он знал, что его могут увидеть.
     — Да, но зачем вообще убивать, в данном-то случае? — Лидия подвинулась, освобождая для Эшера место на подлокотнике кресла. — Зачем убивать дочь помощника торгового инспектора в публичном месте, если в ближайшем закоулке можно найти нищего китайца? Из-за его смерти никто не станет поднимать шума.
     Карлебах глубоко вздохнул и посмотрел на нее поверх очков:
     — Вы тоже защищаете его, воробышек? — его густые седые брови словно топорщились слегка под напором жизненной силы.
     Лидия отвела взгляд.
     За те несколько часов, пока Эшер отсутствовал, кто-то — наверное, Элен, — расставил и разложил по комнате приятные мелочи, которые Лидия взяла с собой на корабль, чтобы скрасить путешествие: на зеленом бархате кресел пестрели красно-синие шелковые подушечки, на полках и на столе посреди комнаты лежали любимые ими обоими книги. Присутствовал здесь и привычный фарфоровый чайный сервиз; небесно-голубой чайник с золотыми узорами исходил паром в прохладе гостиной.
     Эшер всегда чувствовал себя несколько неловко из-за того, сколько вещей его жена берет в путешествие, но сейчас его радовала сама возможность оставить за спиной холод чужеземной ночи и на мгновение вновь почувствовать себя дома, на Холиуэлл-стрит в Оксфорде.
     — Кто знает, почему немертвые поступают так, как поступают? — Карлебах поднял искривленную руку, заранее пресекая любые возражения, которых, впрочем, не последовало ни от его бывшего ученика, ни от Лидии. — Вампиры перестают быть людьми в тот миг, когда покидают мир живых. Они мыслят не так, как мы. И едва ли смертный в силах понять, что ими движет.
     Он замолк, и Эшер (который знал, что Лидия обычно полностью погружается в разговор, да к тому же видит не дальше вытянутой руки) взял чайник и вновь наполнил чашку старого ученого.
     Ребе Соломон Карлебах был стар еще тогда, когда Эшер впервые повстречался с ним тридцать лет назад, когда сам он, студент последнего курса, уже во второй раз путешествовал по Центральной Европе и жаждал поговорить с признанным знатоком суеверий, процветавших в удаленных уголках бывшей Священной Римской Империи. Начиная с 1884 года, он четыре лета подряд провел в ветхом каменном доме в пражском гетто, впитывая знания под руководством Карлебаха, и полюбил старого ученого как отца. Но только в прошлом году, через несколько лет после того, как он сам встретился с теми, кого до тех пор считал лишь персонажами легенд, Эшеру пришло в голову спросить у учителя, не доводилось ли тому лично общаться с вампирами.
     Карлебах взял кусочек сахара с протянутого Эшером блюдца, засунул за щеку, скрытую густой снежно-белой бородой, и отхлебнул чаю, на время погрузившись в собственные мысли. Наконец он спросил:
     — Он говорил с вами, этот ваш вампир? Рассказал вам об Иных? О том, что существо, которое обнаружила эта женщина, Бауэр, ничем не отличается от обитающих в пражских подземельях тварей?
     — Рассказал, — ответил Эшер. — Но не смог сообщить ничего сверх того, что нам и без него известно.
     — Не смог, или не захотел, — темные старческие глаза мерцали в неярком свете скрытых абажурами электрических ламп. — Нельзя доверять вампирам, Джейми. Они обманывают даже в мелочах. Такова их природа.
     — Возможно. Но еще до того, как обнаружили тело, сэр Грант Хобарт рассказал мне, что доктор Бауэр заведует больницей в Минляне, деревушке в горах Сишань, примерно в двадцати милях отсюда. В округе орудуют бандитские шайки, не говоря уже об отрядах Гоминьдана, сражающихся с президентом Юанем и армией. Думаю, нам понадобится сопровождение. Хобарт предложил на эту роль своего сына, — сухо добавил он, — но непохоже, что молодой человек сможет покинуть город.
     — Чудовище! — Лидия, дождавшись, когда он вернется на подлокотник, легонько коснулась костяшками пальцев его локтя. — Бедные ее родители… Что за ужас! И бедный сэр Грант! С другой стороны, — задумчиво добавила она, — если уж Ричард Хобарт и в самом деле сделал предложение спьяну и никак не мог примириться с этой идеей, ему достаточно было бежать из страны.
     — Зависит от того, что именно он пил. В китайских кварталах можно найти что угодно.
     Лидия поморщилась, но согласно кивнула. Хотя она и походила на болотного эльфа, а в обществе производила впечатление особы, вся жизнь которой посвящена примерке нарядов и посещению цветочных выставок, на самом деле Лидия проходила врачебную практику в уайтчепельской благотворительной больнице и не раз наблюдала эффект, оказываемый алкоголем на человеческое поведение. Она открыла было рот, потом посмотрела на Карлебаха и промолчала; Эшер подумал, что и сам не отказался бы услышать ответ на незаданный вопрос.
     Что видел Исидро и видел ли он хоть что-то?
     Очевидно, что эта же мысль пришла в голову Карлебаху. Позже, когда Эшер проводил его по коридору в его собственный небольшой номер, старик снова заговорил о вампире:
     — Не верьте тому, что он скажет вам, Джейми, — прогудел он густым басом. — Он только и думает, как бы использовать вас на благо немертвым. Обман и соблазнение для них все равно что охотничье оружие. Вы прекрасно знаете, как искусно они затуманивают человеческий разум и заставляют видеть то, что считают нужным показать.
     Было уже поздно — часы пробили полночь, когда Эшер только вернулся в гостиницу, — и даже на рю Мэйдзи, одной из главных артерий Посольского квартала, протянувшейся под окнами их гостиничного номера, стихли все звуки. Как обычно бывает поздней ночью, залитый ярким светом ламп коридор казался пугающе безлюдным; это ощущение стало только сильнее после того, как Эшер узнал о бродящих во тьме созданиях.
     — Когда вы впервые рассказали мне об этом вашем испанском вампире, — продолжил Карлебах, — я испытал страх, сын мой. Я видел, что вы попали под его чары, первое проявление которых в том и состоит, что жертва полагает себя полностью свободной от них. Бойтесь этого. Бойтесь его.
     — Я боюсь, — ответил Эшер, не покривив душой.
     — Жаль, что ваш друг Хобарт теперь будет занят этим ужасным делом. Не говоря уже о том, какие душевные страдания он сейчас испытывает… но нам совсем не помешал бы помощник из числа посольских, — старый ученый открыл дверь в свою комнату.
     Эшер усадил его в кресло и укутал во все покрывала, какие только смог найти, чтобы защитить от царившего в номере холода, затем развел огонь, не обращая внимания на неискренние протесты Карлебаха и просьбы не беспокоиться. Каким бы сильным ни казался профессор, ему было девяносто лет — не тот возраст, в котором человек отправляется в Китай ради охоты на чудовищ. Но Карлебах, чей приезд в Оксфорд в сентябре безмерно удивил Эшера, настоял на своем. Переубедить его не удалось.
     Эшер поставил чашку с водой на каминную полку, чтобы наполнить затем старомодную керамическую грелку. Тем временем Карлебах продолжал говорить:
     — Я мог бы договориться об эскорте с нашим послом, но он наверняка захочет узнать, куда и зачем я собрался. И мне страшно даже представить, кому он сообщит, если мы и в самом деле найдем здесь этих тварей.
     — Завтра я поговорю с сэром Джоном Джорданом, — пообещал Эшер, подходя к нему, чтобы помочь встать. — Теперь у меня есть человек, готовый поклясться, что мужчина, которого здесь видели в девяносто восьмом, не имеет со мной ничего общего.
     — Я ценю вашу доброту, Джейми, — с трудом поднявшись на ноги, Карлебах задержал руку Эшера в своей. — Я бы сказал, вы относитесь ко мне как сын, если бы один из них не был добродушным тупицей, не способным отличить труды Маймонида от комиксов, а второй — хитрым мамзером, чье сердце навеки отдано судам и кредиторским счетам. Да благословит вас Господь.
     Эшер возвращался в свой номер, слушая, как ветер завывает вдоль готических карнизов гостиницы. Интересно, где остановился Исидро и как он нашел смертного помощника, без которого немертвые не осмеливаются отдаляться от своих домов?
     Если уж на то пошло, он не знает, какое именно место Исидро сейчас зовет домом. Возможно, он вернулся в Лондон после того, как Эшер оставил его, спящего, в подвале монастыря св. Иова в Петербурге? Или же перебрался в другой город, поскольку Лидия научилась выслеживать вампирские гнезда по банковским записям и сделкам с недвижимостью?
     Если дела и в самом деле обстоят именно так — он вновь ощутил страх, который никогда его полностью не покидал, — то что стало с прочими лондонскими вампирами? Известно ли мастеру города, что Лидия может их отыскать? Он уже давно подозревал, что лондонский выводок держится подальше от Лидии и от него самого только из страха перед Исидро. И если испанец покинул город…
     Мы слишком мало знаем о вампирах для людей, чья жизнь подвергается опасности из-за того, что мы слишком много о них знаем…
     Он уже взялся за дверную ручку, когда услышал доносящийся из комнаты голос Лидии:
     — Он вернется с минуты на минуту…
     Исидро. Кто еще мог прийти к нему в столь поздний час? Черт бы побрал его наглость…
     Поддавшись вспышке гнева, он толчком распахнул дверь.
     И увидел Гранта Хобарта, стоящего у камина вместе с Лидий.
     — Вы должны помочь мне, Эшер, — переводчик сделал несколько шагов по комнате, не находя в себе сил присесть. Его лицо, изборожденное глубокими морщинами (хотя он был всего лишь несколькими годами старше Эшера), за прошедшие пять часов постарело лет на десять. — Рикки не делал этого. Он бы не смог. Он на такое не способен.
     — Вы сказали, он пьет.
     — От выпивки он тупеет, но в буйство не впадает, — Хобарт сделал глубокий вдох, словно вспомнив, где он находится, и склонил перед Лидией голову с гривой темных волос. — Прошу прощения, миссис Эшер. Нам не следовало бы…
     — Все в порядке, сэр, — Лидия встала. Огонь в камине очертил ее стройную высокую фигуру в облаках нежно-кремового игольного кружева, заставил заблестеть медные и бронзовые прядки в густых золотисто-каштановых волосах. — Если вы, джентльмены, желаете поговорить наедине, я могу уйти, хотя смею вас заверить, ничто не в силах поразить меня. Ваш сын часто смешивал опиум и алкоголь, сэр Грант?
     Хобарт потрясенно молчал, и она продолжила, широко распахнув карие глаза:
     — Мое любопытство объясняется тем, что человек, не привыкший к опиатам, обычно просто засыпает…
     — Он и раньше их смешивал, да, — сэр Грант с трудом выдавил из себя постыдное признание.
     — Расскажите мне о вашем сыне и мисс Эддингтон, — Эшер усадил нового гостя в кресло, где до этого сидел ребе Карлебах, и достал из серванта чистую чашку; Лидия тем временем выудила из-за подушечки записную книжку. — Вы сказали, что он мог сделать предложение, когда был пьян?
     — Вполне мог, — Хобарт вздохнул. — Эта ее…
     Он удержался от характеристики пусть яркой, но едва ли приемлемой:
     — На это намекала ее матушка, когда я пришел к ним с сэром Эллином, чтобы выяснить, нельзя ли как-нибудь замять дело. Глупо с моей стороны. Майра Эддингтон уже успела разослать объявление в газеты. Не только в тот листок, который выпускают посольства; нет, она отправила телеграмму в «Таймс», чё… чтоб ее, — он бросил на Лидию извиняющийся взгляд. — Да еще и оповестила о помолвке всю их семейку.
     Сжав в кулак руку, большую и тяжелую, как у какого-нибудь матроса, а не отпрыска уважаемой семьи дипломатов, он стукнул по полированной столешнице, на которой еще оставалась доска для криббиджа. Его губы искривились в уродливой гримасе.
     — Причиной всему деньги Джулии, конечно же, — продолжил он через некоторое время, справившись с гневом. — Джулии и ее скаредного папаши. Утром мне придется написать ей. Одному богу известно, как я ей все объясню.
     Он потер лицо, словно пытаясь очнуться от кошмара:
     — Вот поэтому я и пришел к вам, Эшер. Мне надо хоть что-то сказать жене. Она обожает Рикки. Мне придется сказать ей, что дело ведется, что есть человек, который им занимается. Вы говорите по-китайски. Вы не служите в посольстве и никак не связаны с Эддингтоном и его помощниками, которые готовы на цыпочках ходить, лишь бы не побеспокоить Юань Шикая и не сорвать эти их драгоценные выборы. Можно подумать, Юань даст их провести…
     — По-китайски? — Эшер поднял палец, но Хобарт нетерпеливо отмахнулся от него, словно сам вопрос был полной нелепицей.
     — Ее убил китаец. Это же очевидно.
     — Зачем бы им это понадобилось? — запротестовала Лидия.
     — Откуда, чё… откуда, будь я проклят, мне это знать? — огрызнулся Хобарт. — Одному богу известно, что творится у них в головах. Я прослужил здесь почти тридцать лет и до сих пор не могу понять, почему Пэй будут работать только на Хуанов, а человек, который добрую половину своей жизни хранил верность Тянь-ди хуэй,[1] вдруг ни с того ни с сего убивает главу местного братства. Поверьте мне, здесь чувствуется рука китайцев.
     Лидия начала было отвечать, но Эшер, поймав ее взгляд, покачал головой.
     — Какой-нибудь конкретный китаец? — мягко спросил он. — Кто-нибудь из ваших слуг?
     — Боже, да мне-то откуда знать! — взревел Хобарт. — Все они тут держатся друг за друга, кто их разберет, в чем они замешаны?
     — Могу я поговорить с ними? С вашими слугами, я хотел сказать.
     Хобарт заколебался, отводя глаза, словно ему в голову пришла какая-то запоздалая мысль. Потом сказал:
     — Разумеется. Я бы сам их спросил, но они слишком боятся за свои места, чтобы ответить мне что-нибудь поперек.
     Его руки, ухватившиеся за хрупкую фарфоровую чашечку, слегка дрожали, а мощные плечи поникли, будто исходящее от чая успокаивающее тепло было единственным, что еще придавало ему сил.
     — Спасибо, что пошли с нами тюрьму, Эшер, — тихо добавил он. — Я этого не забуду, клянусь.
     — Ваш сын поддерживал какие-либо отношения с девушкой? До того, как сделал ей предложение, — тут же уточнил Эшер сухим тоном.
     — А, да вы же знаете, как оно бывает в дипломатических кругах. Здесь слишком мало женщин, и даже явная охотница за мужьями вроде мисс Эддингтон начинает казаться привлекательной, если до этого годами приходится иметь дело только с местными певичками, — какое-то воспоминание снова исказило лицо Хобарта. — Рикки относился к ней по-дружески, но точно не собирался просить ее руки. Она на четыре года его старше… была, — поправился он, слегка покраснев от стыда за собственную бессердечность. — Непривлекательной ее не назовешь, но в свои двадцать четыре она еще ни разу не получала предложение, и вряд ли бы получила. Эддингтоны — хорошая семья, но у них гроша ло… у них нет ни пенни за душой.
     Он бросил на Лидию еще один извиняющийся взгляд.
     — Бог их знает, зачем они привезли дочь сюда. Чтобы занять пост атташе, мужчине нужно иметь не менее четырехсот фунтов личного дохода в год, а поместье сэра Эллина столько не принесет, особенно если он передаст часть имущества сыну.
     — Вы сказали, что ваш сын был в китайских кварталах…
     — В «Восьми переулках», — Хобарт назвал часть города, печально известную своими притонами и борделями.
     — Наверняка он был не один.
     — Боже правый, нет! Думаю он отправился туда со своими приятелями-бездельниками — Кромвелем Холлом, Гилом Дэмпси из американского посольства и Гансом Эрлихом, письмоводителем фон Мерена… да, — добавил он неохотно, — я тысячу раз говорил мальчику, чтобы он не водил дружбу с Эрлихом, потому что стоит ему глотнуть шаоцзю, и у него рот не закрывается… Но Эрлих обычно пьет быстрее Рикки, да к тому же едва ли может отличить конную артиллерию от прогулочной двуколки, так что я особо не беспокоился. И потом, Рикки не знал ничего важного. Ради бога, Эшер, это Китай, а не Франция. Откуда здесь взяться чему-нибудь важному?
     Он поставил чашку на стол, положил руки на колени и замер, склонив голову. «Как солдат, постепенно остывающий после жаркой схватки», — подумал Эшер, которому это ощущение было хорошо знакомо. Когда не остается ничего, кроме озноба, усталости и боли…
     Наконец Хобарт сказал:
     — Спасибо. Я понимаю, что вам не удастся найти того, кто это сделал, но хотя бы докажите, что ее убил китаец. Что Ричард тут ни при чем… он не виноват. Сделайте это, и я позабочусь о том, чтобы вы получили все необходимое для поисков шу-жэнь… и что еще вы там ищете, — добавил он многозначительно. — Снимите с Ричарда обвинение. Больше нас ничего не интересует.
     — Для человека, прожившего в Китае почти тридцать лет, — заметила Лидия, когда Эшер проводил Хобарта и вернулся в номер, — мистер Хобарт не слишком-то хорошо знаком с китайцами и не делает ни малейшей попытки узнать их.
     Она сунула руку под подушку, извлекла оттуда серебряный футляр, решительным жестом надела очки и повернула к нему лицо, благодарно жмурясь. На круглых линзах заплясали последние отблески догорающего огня.
     — «Все они тут держатся друг за друга, откуда же мне знать, что у них творится в головах»… Так могла бы сказать миссис Пиллей, но не старший переводчик посольства, прослуживший в Китае тридцать лет.
     — Воистину так, любовь моя.
     Эшер с кочергой в руке опустился на колени перед камином и заново развел огонь. Лидия в это время обошла комнату, гася лампы. Дома, в Оксфорде, у них до сих пор было газовое освещение, а в некоторых комнатах даже сохранились керосиновые лампы, но теперь Лидия начинала подумывать над тем, чтобы провести электричество к ней в кабинет. Эшер подумал, что газ, по крайней мере, прогревает небольшую комнату. В нескольких шагах от камина было холодно, как в могиле, а в спальне, скорее всего, будет еще хуже.
     — На самом деле, — он вернул кочергу в стойку, — Хобарт знает китайцев. Четырнадцать лет назад, в мой прошлый приезд, он регулярно читал «Пекин газетт» и водил знакомство с десятками горожан. И, да будь тебе известно, он прекрасно знает, с кем и через кого местные шишки ведут дела. Возможно, восстание[3] так повлияло на него.
     Он взял подсвечник с маленького столика у двери и вытащил спичку из коробки, которую всегда носил в кармане. Лидия щелкнула последним выключателем, погрузив комнату во мрак.
     — Но если ему разонравились китайцы, он мог бы вернуться домой.
     — Возможно, он плохо ладит с миссис Хобарт? — Лидия сдернула со спинки дивана широкую кашемировую шаль и накинула ее на плечи. Из страха утратить хотя бы толику совершенства, подчеркиваемого кружевным платьем, она скорее замерзла бы насмерть, чем позволила бы себе подобную слабость в присутствии посторонних людей. — Хотя в этом случае он мог бы перевестись в Индию. Интересно, какую часть Дипломатической службы составляют люди, не нашедшие себя в браке? С другой стороны, наверное, было бы неплохо жить в Англии, в милом домике, где ты сама себе хозяйка и никакой муж тебе не мешает…
     Эшер прижал руку к сердцу:
     — Как только мы вернемся домой, я тут же перееду в свои старые комнаты в Колледже…
     Лидия испуганно посмотрела на него, затем хлестнула по руке бахромой, которой были обшиты края шали:
     — Я не тебя имела в виду, глупый. Вряд ли сэр Грант умеет заваривать чай же хорошо, как ты. Но если Ричард Хобарт не хотел жить с Холли Эддингтон, достаточно было бы отослать ее домой сразу после свадьбы, а самому остаться в Пекине. Если у него и в самом деле такое большое наследство, он вполне мог бы позволить себе раздельное проживание.
     — Верно, — снова согласился Эшер. — Из-за чего все это дело кажется еще более странным.
     При свете одной свечи они по холодному коридору на цыпочках прокрались к двери детской. Миссис Пиллей, сейчас скрытая под грудой покрывал, искренне верила в благотворное влияние «холодной комнаты и теплой кровати», но это не помешало ей укутать Миранду в несколько стеганых одеялец и надеть ей на голову теплую шапочку, из-под которой выбивался рыжий пушок волос.
     После десяти лет брака и двух выкидышей, ставших тяжелым испытанием для его практичной и невероятно хрупкой жены, единственной женщины, которую он любил с самой первой их встречи, рождение дочери казалось Эшеру чудом. Когда в августе он получил телеграмму от профессора Карлебаха с просьбой отправиться вместе со старым ученым в Китай, он ответил отказом. Даже когда старик сам прибыл в Англию и появился у его дверей с «Журналом восточной медицины» в руке, Эшер все еще колебался. Он прочел статью сразу же после ее выхода и узнал описание созданий, мельком замеченных им в Праге. Но Лидия сказала: «Мы должны поехать».
     Эшер обнял ее за талию, бесшумно закрывая дверь.
     Миранда. Крохотная, рыжеволосая, самая красивая девочка на свете…
     Это место было для нее — или Лидии — таким же безопасным, как и Оксфорд. Может быть, даже безопасней. После подавления Боксерского восстания в 1901 представители короля внимательно следили за всеми, кто проходил в ворота окруженного высокими стенами Посольского квартала.
     И, как ни странно, встреча с Исидро у Эддингтонов лишь усилила эту уверенность. Возможно, сам Исидро отверг бы это предположение, но Эшер знал, что вампир, пусть по-своему, но любит Лидию. И ему, Джеймсу Эшеру, не найти для нее лучшего защитника, чем желтоглазый испанский дворянин, который умер незадолго до восшествия королевы Елизаветы на престол.
     Умер и стал бессмертным.
     В спальне царил зимний холод. Элен положила в кровать керамическую грелку, которая тоже уже успела остыть. При свете свечи Лидия за рекордно короткое время избавилась от платья и корсета и, по самый подбородок закутавшись в ночную рубашку, нырнула под пуховое одеяло, где тут же отыскала ноги Эшера и прижалась к ним замерзшими ступнями.
     Позже, уже засыпая, она спросила:
     — Ты и в самом деле собираешься заняться этим делом и опросить слуг сэра Гранта?
     — Меня это не касается, — сонно ответил Эшер, — к тому же я сомневаюсь, что смогу выяснить что-нибудь стоящее. Но его слово — единственное, что ограждает меня от подозрений, а здесь есть люди, которые могут узнать меня по прошлому моему приезду. Я не могу ему отказать.
     В тишине, пропахшей сандалом и ванилью, Лидия положила голову ему на плечо и мизинцем пригладила усы.
     — Исидро сказал, когда он приехал сюда? — имя вампира она произнесла с некоторым колебанием. Было время, когда она вовсе отказывалась называть его — время, когда она окончательно отвернулась от Исидро. «Вы тоже защищаете его?» — спросил Карлебах, и она ничего не ответила.
     — Нас прервали, — Эшер говорил нарочито безразличным тоном.
     — А о том, есть ли в Пекине вампиры?
     — Нет, — тихо ответил он. — Я и сам хотел бы это знать.

     3
     От гостиницы к серым массивным стенам британского посольства, возвышающимся в свете утреннего солнца, вела прямая аллея вдоль осыпающихся берегов старого канала. Рикши, подобно назойливым оводам, следовали по пятам за Эшером и Лидией, выкрикивая:
     — Везде Пекин — двасать цент! Быстро-быстро, фэйпао
     Эшер подавил желание прикрикнуть на них: «Ли кай» — убирайтесь! Но в Загранице (как иносказательно выразились бы тайные агенты Его королевского величества, работающие в странах, где им находиться не следовало) зачастую выгодней было притвориться, что местный язык тебе совершенно не знаком. Так можно было услышать много интересного. К тому же считалось, что он, Джеймс Эшер, раньше в Китае не бывал. Затянутой в перчатку рукой он накрыл руку жены, покоящуюся у него в изгибе локтя, и оглядывался вокруг с бессмысленной улыбкой англичанина, оказавшегося в стране, которая ни в коей мере не соответствовала британским стандартам управления, гигиены, морали, стряпни и всего остального.
     Время от времени он обращался к Лидии, понизив голос:
     — Раньше за каналом лучше следили… За той стеной, там, где сейчас японское посольство, стоял дворец царевича Су… Вон там был переулок, по которому можно было выйти к монгольскому базару, как тогда говорили… В базарные дни торговцы еще до рассвета привозили на верблюдах овощи, и этот шум будил всех в округе…
     Лидия, в свою очередь, смотрела по сторонам с выражением, которое можно было бы назвать царственным, но которое на самом деле порождалось беспрестанной борьбой с желанием прищуриться, чтобы лучше увидеть мир, в скупых лучах пекинского солнца представлявшийся ей в виде ярких разноцветных пятен. Поднимающийся над водами канала запах нечистот смешивался с дымом от древесного угля в жаровне у разносчика клецок, а затем — с резкой сладостью бобового печенья, разложенного на лотке у уличного торговца. Эшер с сожалением покачал головой, понимая, что больше всего его жене сейчас хочется надеть очки. Временами он мечтал вернуться назад во времени и как следует проучить ее мачеху и тетушек, убедивших Лидию в том, что она уродлива.
     — Китайцы говорят, что, впервые очутившись в Пекине, люди стонут от разочарования, — заметил он. — А затем они плачут от огорчения, покидая город.
     Она улыбнулась:
     — С тобой тоже так было?
     Эшер знал, что вчера днем, когда они только прибыли на поезде из Тяньцзиня, увиденное из окна вагона — лепящиеся друг к другу свинарники в окружении грязных луж, бегающие повсюду куры и скопления низеньких домов во Внешнем городе — не произвело на Лидию никакого впечатления. Даже здесь, за высокими стенами Внутреннего города и расположившегося в одном из его углов Посольского квартала, в глаза бросались тупики, серые строения, запустение, грязь и вопиющая нищета.
     — Я прятался в фургоне под грудой сырых коровьих кож, — ответил Эшер, — по моему следу шло пятнадцать немецких солдат, а за мою голову назначили награду. Поэтому — нет.
     Лидия рассмеялась.
     В старом обветшалом дворце, по-прежнему вмещавшем главные службы посольства Его величества, Эшер вручил свою карточку сэру Джону Джордану и поведал ему ту же самую историю, которой потчевал Хобарта прошлым вечером: якобы он прибыл сюда в поисках одного примечательного старинного предания, недавно снова обретшего некоторую известность; предание нужно ему, чтобы вставить в книгу о развитии образа грызунов в легендах Центральной Европы.
     — Пока я здесь, — добавил он после того, как сэр Джон вежливо осведомился о книге, — нельзя ли мне будет посетить в тюрьме Ричарда Хобарта?
     Посол, занятый составлением приказа вооруженному эскорту, который следующим утром должен был сопровождать Эшера в его поездке в горы, оторвался от бумаг и вопросительно вскинул брови.
     — Его мать — моя кузина, — еще одна выдумка, хотя Эшеру доводилось встречаться с Джулией Хобарт, когда ее сын должен был поступать в Киз-колледж. — И меня несколько беспокоит, что бедолага Хобарт… В общем, что бы он ей сейчас ни написал, он изложит события так, как сам их видит. И это вполне понятно.
     Он не отводил взгляда от лица посла и потому сумел заметить расширившиеся ноздри и поджатые губы, с которых так и не сорвались слова, не предназначенные для посторонних ушей.
     Посол не только считал Ричарда убийцей, но и не был удивлен преступлением. Он предвидел нечто подобное. Понятно, почему Хобарт хочет переложить вину на безликую толпу чужаков за пределами посольства.
     — Разумеется, профессор Эшер. Мистер Пэй? — Джордан коснулся звонка на столе, вызывая в кабинет щегольски одетого клерка-китайца. — Не могли бы вы проводить мистера Эшера в тюрьму и сказать капитану Моррису, чтобы он организовал встречу с Хобартом?
     Лидия осталась в посольстве на чай: всех обитателей квартала радовала возможность встречи с новым человеком, и даже женатые мужчины слетались к умной, вежливой даме, как голуби на хлебные крошки. Когда Эшер уходил, сэр Джордан показывал ей внутренний двор — ту часть посольства, где еще сохранились красные колонны, покрытые зеленой черепицей крыши и золотые драконы на перекрытиях навесов. Вслед за услужливым мистером Пэем он по засыпанной желтой пылью центральной аллее спустился к недавно отстроенным казармам и тюрьме.
     — Клянусь, я ее и пальцем не тронул, — Ричард Хобарт, до этого сидевший, уткнувшись лицом в ладони, поднял на Эшера полные страха глаза. — Нет, мне вовсе не хотелось жениться на Холли… мисс Эддингтон… но бога ради, я бы не стал убивать ее из-за этого! Если уж мне хватило глупости сделать ей предложение, деваться было некуда, даже если я… слишком неосторожен с выпивкой и сам не помню, что говорю.
     В его глазах стояли слезы. Лицо молодого человека было длиннее и уже, чем у отца. В Кембридже Эшера поразило сходство мальчика с его высокой худой матерью. На щеках у Ричарда пробивалась щетина того же темно-золотистого цвета, что и грязные волосы, но одежда была чистой — с ночи он успел переодеться. Наверное, утром отец принес ему этот аккуратный серый костюм, принадлежность любого посольского клерка, и неброский зеленый галстук, сейчас выглядывающий из-под накрахмаленного белоснежного воротничка. Молодой Хобарт положил руки на потертую столешницу, и Эшер заметил, что его бьет мелкая дрожь; лицо под пленкой пота было белым, как мел. Судя по всему, сейчас его мучило жесточайшее похмелье, если не кое-что похуже. Эшеру стало интересно, как часто и в каких количествах Ричард курит опиум.
     — Вы помните тот вечер, когда сделали ей предложение? — Эшер давно усвоил, что будничные интонации хорошо действуют на людей, находящихся на грани истерики.
     — Ни черта я не помню, — молодой человек в отчаянии потряс головой. — У отца тем вечером играли в вист, так что мы с Гилом и Гансом решили исчезнуть. Там должны были быть Эддингтоны, а я… понимаете, я старался держаться подальше от Холли. Знаю, звучит ужасно, но, профессор Эшер, она была такая прилипчивая и постоянно говорила, как сильно она меня любит… Довольно неприятно, на самом деле.
     Он содрогнулся и прижал ладонь к губам.
     — Мы задержались во Внешнем городе, так что я думал, что к моему возвращению они все уже разойдутся. Но, наверное, я ошибся, потому что смутно помню, как встретился с мисс Эддингтон на садовой дорожке. Утром мне было сильно не по себе, поэтому в столовую я спустился поздно, надеясь, что отец уже ушел, но он сидел за столом, и лицо у него было, как у Юпитера Громовержца. Он швырнул в меня свернутой газетой и спросил, какого черта мне вздумалось делать предложение Холли Эддингтон. Думаю, ее матушка первым делом отправила оповещение в газету, так что к полудню оно уже было напечатано.
     — Вы разозлились?
     — Я был в ужасе. Понимаете, мисс Эддингтон, она… думаю, сэр, вам известно, насколько здесь, в посольствах, тяжело избежать встречи с тем или иным человеком. А Эддингтоны везде вхожи. К тому же не хотелось ранить ее чувства. Но я не был влюблен в нее, как намекает ее мать. Я еще в Кембридже был сыт по горло всем этим сводничеством и мамашами, подсовывающими мне своих дочерей… Отец решил, что я вовсе не делал предложения, что мисс Эддингтон и ее матушка сговорились между собой, потому что понимали, что наутро я ничего не буду помнить. Но у нее было колечко… дешевая безделушка, таких полно на блошином рынке… и к полудню она успела показать его всему кварталу. Меня это взбесило, но что уж тут поделаешь.
     — Когда это произошло?
     — В прошлый четверг, семнадцатого. Ровно неделю назад. На следующий день ее чертова мамаша разослала приглашения на вечер в честь помолвки. О, боже!
     Он снова уронил голову в ладони и прошептал:
     — Я не делал этого. Клянусь, профессор, не делал. Слушайте, нельзя ли меня выпустить под залог? Я плохо себя чувствую…
     — Что вы можете сказать о прошлом вечере?
     — Пожалуйста, давайте поговорим об этом в другой раз, — Ричард сглотнул. — Мне плохо…
     — Вам станет намного хуже, и я едва ли смогу добиться от вас ответа на протяжении нескольких дней. Так что сейчас у нас единственная возможность поговорить, — ответил Эшер. — Расскажите мне о прошлом вечере. Где вы были?
     — В «Восьми переулках», — пробормотал юноша. — Сразу за воротами Цзян…
     — Я знаю, где это. Кто был с вами?
     — Ганс, Гил и Кромми. У нас есть пропуска — чтобы можно было вернуться в квартал после наступления темноты, я имею в виду. Кромми нанял какого-то рикшу, они все знают дорогу.
     Эшер покачал головой, удивляясь тому, как этих четверых оболтусов не убили в хутунах еще несколько месяцев назад.
     — Вы помните, как вы вернулись домой?
     — Нет.
     — А почему вернулись так рано, помните? Тело мисс Эддингтон нашли немногим позже десяти вечера, буквально через несколько минут после убийства.
     Ричард снова поднял голову; лицо его теперь было зеленым от подступавшей тошноты:
     — Десяти… Слушайте, я не мог так напиться за три часа! Вы уверены?
     — Совершенно уверен, — сказал Эшер. — Вы в самом деле намеревались оскорбить свою невесту и ее родителей?
     — Господи, нет! Кромми клялся, что мы сделаем глоток-другой и… ну… повеселимся немного, чтобы взбодрить меня перед испытанием…
     Эшер отметил про себя, что мисс Эддингтон, останься она в живых, едва ли удалось бы избежать заражения сифилисом в первую брачную ночь.
     — Клянусь, я не собирался напиваться! И я действительно хотел пойти к Эддингтонам. Но я никак не могу вспомнить…
     Внезапно лицо молодого человека приобрело неестественно бледный оттенок, и он зажал рот рукой; Эшер тут же подал знак охраннику, стоявшему у двери допросной.
     После того, как заключенного вывели из комнаты, Эшер еще некоторое время сидел за исцарапанным столом, невидяще глядя на закрывшуюся дверь, которая отделяла кабинет от камер.
     Внутренним взором он видел принадлежащий торговому представителю небольшой сад в неровном свете фонарей, калитку и ведущий к ней проход, по которому можно было выйти на рю Мэйдзи, пройдя между стенами сада и британского посольства. По этому переулку продавцы-китайцы приносили к дверям полудюжины кухонь овощи и мясо, которые слуги-китайцы затем готовили для своих хозяев-европейцев, под дулами ружей навязавших их стране торговлю и религию. Вечерами прохожих там не было. Кто угодно мог прийти и уйти. В десять часов на рю Мэйдзи все еще стояли рикши, и достаточно было выйти из переулка и поднять руку…
     Некто, уже запятнавший себя убийствами, оказывается среди приглашенных на торжество, где убивают молодую девушку…
     Малая гостиная в доме торгового представителя, Исидро сидит в эркере, сложив тонкие руки, похожий на богомола в ожидании жертвы.
     Как давно Исидро приехал в Пекин?
     — Пршу прщения, вы — профессор Эшер?
     Вокруг рта молодого человека, стоящего у входа в допросную, залегли серые тени, как бывает при сильном похмелье. Он протянул руку и представился, хотя Эшер уже признал в нем Гила Дэмпси, служащего из американского посольства.
     — Мне сказали, что вы — друг сэра Гранта, который попросил вас разобраться во всей этой истории. Готов поклясться, что Рик тут ни при чем.
     — В самом деле? — Эшер вслед за Дэмпси вышел на веранду, протянувшуюся вдоль всего здания; летом она защищала внутренние помещения от палящего пекинского солнца, но сейчас в ней было сумрачно и холодно. — Кто это сделал, как вы думаете?
     — Наверняка это дело рук китайцев, сэр.
     В голосе молодого человека слышалось удивление, словно других предположений и быть не могло. Он достал из кармана пиджака бамбуковый портсигар с самокрутками, предложил одну Эшеру и закурил сам.
     — Зачем бы им это понадобилось?
     — А кто их разберет, этих китайцев? Не похоже, чтобы мисс Эддингтон была застрахована на миллион долларов, или шпионила на немцев, или еще чего-нибудь в этом роде.
     Эшер не стал спрашивать, так ли уж его собеседник уверен в своих предположениях.
     — Расскажите мне о прошлом вечере, — единственным результатом дальнейших расспросов о возможной мотивации китайцев, как он прекрасно понимал, станет лишь ворох банальностей о непостижимой злобности уроженцев Востока, в лучших традициях Сакса Ромера.[5] — Почему вы оставили Рика у Эддингтонов вместо того, чтобы отвести его домой, в его-то состоянии? Насколько он был пьян?
     — Вот этого-то я и не знаю, сэр, — Дэмпси стер с нижней губы крошку табака. — Дело в том, что мы все — Ганс, Кромми и я, мы… ну, мы не видели, как Рик ушел от мадам Ю. Там вокруг сплошные притоны, ну мы и переходили из одного в другой. Я вышел на улицу, и Ганс заявил, что Рик уехал на рикше — ему так Кром сказал. Черта с два мы бы его нашли. Когда я его последний раз видел, он уже хорошо набрался. Но, трезвый или пьяный, он в жизни бы руки не поднял на белую женщину. Да и вообще на женщину.
     В ответ на это заключение Эшер приподнял бровь. Дэмпси, смутившись, добавил:
     — Профессор, я не стану притворяться, что никогда не бил китаянок. Ганс говорит, что узкоглазые девки без этого не станут тебя уважать, но тут я сомневаюсь. Да и плевать мне, уважают они меня или нет, — он пожал плечами, выдавая тем самым неуверенность в собственных словах.
     С плаца донеслись звуки свистка, которыми офицер отдавал команды одетым в хаки пехотинцам из Даремского полка; каждый их шаг поднимал небольшие облачка желтой пыли.
     — Как вы думаете, Хобарт в самом деле сделал предложение мисс Эддингтон?
     Дэмпси ненадолго задумался:
     — Может быть, — наконец ответил он. — Рик ведь не каждый день так надирается, сэр. Его папаша вечно находит ему какое-нибудь занятие. И он никогда не пьет на вечеринках, которые тут постоянно устраивают — с шерри и разговорами о возвращении домой. Это вам любой посольский подтвердит. Но с тех пор, как он сюда приехал, мы раза три ходили в «Восемь переулков», и там он напивался до полной отключки и говорил мне много такого, о чем потом сам не помнил. Так что да, он правда мог сделать ей предложение. Но мисс Эддингтон, в свою очередь…
     Он плотно сжал губы под черной ниточкой усов и на мгновение отвел глаза. Не столько ложь, подумал Эшер, сколько осторожность: Дэмпси не знает, не навредят ли его слова.
     — Он мог сказать что-нибудь такое, что миссис Эддингтон представила своей дочери как предложение? — мягко поинтересовался он.
     Дэмпси выглядел смущенным:
     — Видите ли, сэр, миссис Эддингтон твердо решила, что мисс Эддингтон должна выйти замуж за Рика. А мисс Эддингтон твердо решила… решила выйти замуж хоть за кого-нибудь, я так думаю. Ну, ей же уже двадцать четыре… было, — поправился он. — Когда девушка достигает этого возраста…
     Дверь за ними открылась. Эшер почувствовал запах свежей рвоты еще до того, как обернулся и увидел солдата, уводившего Рика в камеру; в руках у него был сверток, в котором угадывался испачканный серый пиджак, рубашка и галстук. Подчеркнуто ровным тоном солдат сказал:
     — Пожалуйста, сэр, сообщите сэру Гранту, что его сыну понадобится чистая одежда.
     Дэмпси помахал рукой, словно разгоняя вонь:
     — Иисусе! И это после всей возни с костюмами на заказ и носовыми платками! Видите ли, надо, чтобы они сочетались по цвету.
     — Вот как? — Эшер жестом остановит солдата.
     Поверх серого костюма и зеленого галстука лежала твидовая пара, в которой Рик появился в саду прошлым вечером, а также, как ни странно, шейный платок в сине-красную полоску, которым задушили Холли Эддингтон
     — Да, черт побери, — молодой клерк слабо усмехнулся. — Знаете, сэр, я ведь американец, и надо мной постоянно подшучивают из-за моего внешнего вида. Вроде как я вечно растрепанный…
     Слова эти не соответствовали действительности: Дэмпси был одет в старый пиджак и брюки, покрой которых давно вышел из моды, но выглядел он опрятно, как свойственно многим американцам. Несмотря на болезненную бледность, молодой человек был тщательно выбрит, из-под воротника свежей рубашки виднелся аккуратный итальянский узел галстука.
     — Рик уделял одежде много внимания?
     — Не так много, как Ганс, — широко улыбнулся Дэмпси. — Эти двое, Ганс с Риком, порою напоминают мне подружек моей матушки — точно так же обсуждают оттенки носков и галстуков. Только не подумайте, что с ними что-то не так…
     Эшер жестом отмел подобные предположения и взял со стопки одежды сложенный сине-красный шейный платок; при свете дня особенно бросалось в глаза, что платок никак не сочетается с приглушенными лавандово-зеленоватыми тонами костюма, который Рик носил прошлым вечером.
     — Вчера на Рике был этот галстук?
     Дэмпси посмотрел на кусок ткани.
     — Нет. Вчера у него галстук был в крапинку, а не в полоску. По-моему, серо-зеленый, хотя при том освещении цвета не очень-то разберешь.
     — Так я и думал.
     Эшер свернул платок и сунул его в карман.

     4
     — Двадцать четыре часа? — вырвавшийся из груди профессора Карлебаха рык напоминал ворчание дряхлого льва, которого тревожат мухи. — И для чего? Эти твари множатся, Джейми! Каждая ночь задержки подвергает опасности все новых и новых людей.
     От соседнего столика донесся взрыв смеха: австрийский посол и двое его помощников что-то обсуждали по-французски с сильным венским выговором.
     Бросив на них косой взгляд, Карлебах продолжил:
     — И повышает вероятность того, что эти создания, эти Иные, привлекут к себе внимание кого-нибудь из власть предержащих, — из кармана порыжевшего старомодного сюртука он извлек последние выпуски «Журнала восточной медицины» и «Физиологических исследований» и помахал ими перед лицом Эшера. — Доктор Борен из Берлина и этот кретин Леметр из Сорбонны в своих письмах называют Бауэр шарлатанкой, но вы сами прекрасно понимаете, что пройдет не так уж много времени, и кто-нибудь в военном министерстве задастся вопросом, как можно использовать этих тварей. Неужели нельзя уже сегодня доехать до деревни на автомобиле?
     — Можно. Если ничего не случится.
     Эшер откинулся на спинку стула, дожидаясь, пока официант-китаец подаст черепаший суп и филе морского языка с томатами. В дипломатических кругах гостиница славилась превосходными обедами, и Эшер позаботился занять столик в самом тихом уголке большой изысканно отделанной залы.
     — Вы когда-нибудь ездили в автомобиле, сэр? — спросил он. — Шины сделаны из резины, так что по хорошей щебеночной дороге получится проехать миль двадцать-тридцать, прежде чем спустит колесо. Но здесь? — он выразительно поднял брови. — Дорога доходит только до Мэньтоугоу. Там нам придется пересесть на лошадей — или ослов, что вероятней, — чтобы добраться до Минляна. Если учесть, что в тех горах орудуют банды разбойников и ополчение Гоминьдана, лично я предпочел бы подождать, пока нам выделят вооруженный эскорт.
     — Я склоняюсь перед вашими доводами, Джейми, — старый ученый сумел подавить недовольство. — Но стоит мне вспомнить о тех, кто окажется в опасности…
     — Если уж кто-нибудь в любом случае окажется в опасности, — сказала Лидия, кладя ладонь мужу на запястье, — я бы предпочла, чтобы этим кем-то были не вы, сэр, и не Джейми.
     Именно поэтому после завтрака Эшер взял на себя обязанности экскурсовода и показал жене и старому профессору Посольский квартал, в котором современные европейские постройки причудливо сочетались со старинными воротами, уцелевшими после восстания. Плацы, казармы и солдаты в форме большинства западных армий постоянно напоминали Эшеру, что в этой древней стране они захватчики и не пользуются любовью местных жителей.
     — До того, как ихэтуани разнесли здесь все в пыль, половина этой территории была обычным китайским кварталом, — пояснил Эшер, когда они остановились посмотреть на несуразное великолепие французского почтамта, выстроенного в готическом стиле. — Скопище хутунов — огороженных стенами переулков — и двориков-сыхэюань
     — Как в британском посольстве? — спросила Лидия.
     — Так застроена большая часть Пекина. Иногда на участке бывает один дом с двором, иногда — два, три, пять, а то и десять, и все они соединены между собой. Там можно было спрятать что угодно. То, что не разрушили ихэтуани, сожгли китайские войска или проходивший тут Экспедиционный корпус.
     Карлебах слушал, кивал и что-то бормотал себе под нос, а затем заметил, что они прибыли в Китай не для того, чтобы играть в Шерлока Холмса. Когда они прошли до конца Посольской улицы и выглянули за ворота, выходившие на пустырь за стенами квартала, он проворчал:
     — Значит, он может быть где угодно? Ваш вампир? — он окинул взглядом море островерхих черепичных крыш и ряд дешевых магазинчиков на противоположной стороне улицы Хадэмэнь. Мимо в нескончаемом потоке одетых в синее китайцев спешили рикши, проходили нагруженные ослики и вереницы двугорбых лохматых верблюдов с широкими спинами.
     — Да.
     Спиной Эшер чувствовал молчание Лидии. Гнев на Исидро, вызванный убийством ее компаньонки в Константинополе три года назад, наконец утих, и теперь она довольно охотно говорила о вампире, стоило только завести о нем речь. И все же она никогда первая не произносила его имени.
     Разве что во сне.
     Как и любое открытое пространство в Пекине, часть пустыря между воротами и площадкой для поло — примерно две сотни футов — заполняли китайцы, торгующие клецками и запертыми в клетках птицами, тряпичными туфлями и гороскопами, жареными скорпионами и игрушками из бумаги; в этой толчее можно было встретить и акробата, и уличного рассказчика, и жонглера, и продавца газет, а еще здесь выстроились в длинный ряд повозки, и рикши громким криком оповещали окружающих, что за двадцать центов готовы доставить всех желающих в любой конец республики. Над шумной толпой витали непривычные ароматы. Когда Эшер впервые оказался в Китае, ему казалось, что судьба забросила его даже не на край света, а в совершенно иной мир, отличающийся от Англии ничуть не меньше, чем созданная воображением Уэллса цивилизация на Луне.
     «Откуда же мне знать, что творится у них в головах, — заявил ему Хобарт. — Все они тут держатся друг за друга».
     Он не так уж неправ, подумал Эшер, прислушиваясь к гулу голосов, к странному мелодичному языку, в котором значение слова зависело от тональности в той же степени, что и от составляющих его гласных и согласных звуков. Краем глаза он ловил жесты и едва заметные различия в одежде и поведении, которые ничего не скажут человеку, не понимающему местные традиции и не знающему города.
     И все же Хобарт лгал. Хотелось бы знать, в чем именно.
     Тем вечером, после ужина, уложив спать Миранду — девочка всеми силами демонстрировала свое недовольство родителями, которые на протяжении шести недель, проведенных на корабле, исполняли почти все ее капризы и желания, а теперь оставили ее на попечение миссис Пиллей и Элен, — Эшер вернулся к восточным воротам Посольского квартала. Он оставил Лидию и профессора Карлебаха изучать номера различных медицинских журналов, вышедшие после публикации статьи доктора Бауэр о существе, чье вскрытие она произвела, — журналов, поместивших на своих страницах глумливые письма, авторы которых рассуждали на самые разные темы, от желания миссионерки занять не принадлежащее ей место в научном сообществе, для чего якобы и было сделано фальшивое «открытие», и до неполноценности восточных народностей в целом. Стояла тихая холодная ночь. Дойдя до ворот, Эшер попросил прикурить у мерзнувших там часовых — был черед русских — и перебросился с ними парой слов на их языке, прежде чем двинуться дальше.
     За воротами, в дальнем конце пустыря, он разглядел массивные башни ворот Хадэмэнь, которые на ночь запирались на засов; сейчас их охранял патруль местных полицейских в синей форме. Широкая улица постепенно затихала.
     Не выходя за пределы обнесенного высокой стеной квартала — этого города в городе, — он поднялся до проспекта Ямато, прошел вдоль рю Арт мимо светящихся окон Пекинского клуба и узорчатых ворот австрийского посольства, затем свернул на рю дю Клуб, миновав здание таможни и французские казармы, выходящие на эту улицу задней стеной. Звук шагов эхом отдавался от тротуара, хотя Эшер умел двигаться бесшумно.
     Исидро сказал бы, что Эшер сейчас «прогуливается». Так поступали вампиры, оказавшись в чужом городе. Вампиры ревностно охраняли свои территорию, и ни один из них не посмел бы охотиться в чужих угодьях, не поговорив сперва с мастером местного гнезда.
     Как подозревал Эшер, Карлебах об этом знал, как знал и о том, чем собрался заняться его ученик, когда сказал «Я немного пройдусь». Закрывая за собой дверь гостиничного номера, он спиной чувствовал взгляд старого ученого.
     По кое-каким известным ему признакам он понял, что Исидро уже много ночей воздерживается от охоты. Как объяснил Карлебах, без энергии, поглощаемой во время убийства, психические способности вампиров — способности, которые позволяют им оставаться незамеченными в толпе и являться смертным под привлекательной или пугающей личиной — ослабевают. Эшер был уверен, что прошлым вечером, пока они беседовали, он время от времени видел истинный облик Исидро — скелетообразную странную фигуру, порою словно проступающую сквозь марево.
     Может быть, сам вампир сейчас тоже прогуливался в тех местах, где его заметили бы пекинские вампиры — если, конечно, в Пекине были вампиры. Так он предоставлял им возможность самим выбрать место и время встречи, на которой его спросили бы о причине приезда.
     Конечно, если они знают английский или испанский… или даже латынь.
     Или не знают. Как так называемые «боксеры» — владеющие боевыми искусствами религиозные фанатики, которые двенадцать лет назад возглавили крупное восстание, — которые считали, что любого европейца, будь он живой или немертвый, надо убивать на месте.
     Со своей стороны, Эшер ни на миг не поверил бы, что дон Симон Исидро решится покинуть Посольский квартал. Вампир не владел китайским в такой степени, чтобы найти тайное место для гроба (на самом деле кожаного дорожного сундука с латунными уголками и двойной крышкой) где-нибудь в раскинувшемся за стенами Посольского квартала Внутреннем городе или в китайских кварталах Внешнего города. К тому же девяносто девять процентов населения здесь верили в вампиров и не отказались бы выследить и уничтожить одного из них.
     Исидро как-то сказал ему, что сила вампиров в том, что никто не верит в их существование…
     Но здесь игра велась по другим правилам.
     Поэтому Эшер бродил по улицам, хотя и осознавал, что едва ли европейским вампирам удалось бы уцелеть во время Боксерского восстания и последовавшей осады Посольского квартала, и уж тем более едва ли такой вампир до сих пор будет скрываться в каком-нибудь из посольств.
     Однажды он спросил Карлебаха: «Им известно о ваших… исследованиях?» Это было после того, как старик признался, что знаком с вампирами Праги. О да, ответил тот с мрачным блеском в глазах.
     Позже, на борту «Принцессы Шарлотты», на всех парах идущей по Средиземному морю и Индийскому океану, Эшер заметил на узловатых запястьях Карлебаха серебряные цепочки, такие же, как у него самого и Лидии; серебра в них было достаточно, чтобы даже сквозь потертую ткань манжет сжечь руку вампиру, который попытался бы удержать старого ученого. Порою жизнь от смерти отделяло одно лишь мгновение, на которое удавалось вырваться из захвата нечеловечески сильных пальцев.
     Его горло тоже защищали серебряные цепочки, как и у Эшера, на шее которого виднелись оставшиеся от укуса шрамы, протянувшиеся от мочки уха к ключице. Как заметил Карлебах, вампир может принудить человека к подчинению, но это вовсе не значит, что другие вампиры из того же гнезда позволят смертному слуге уйти со всеми вновь обретенными знаниями. Как правило, ничего хорошего таких людей не ждало.
     Интересно, все, кому довелось пообщаться с вампирами, затем носят такие цепочки?
     После полуночи он решил вернуться в гостиницу. После восстания перекрывавшую южную часть канала решетку отремонтировали, и теперь она превратилась в настоящие ворота, сквозь которые злоумышленникам путь был заказан. И все же Эшер поймал себя на том, что вслушивается в ночную тишину; он вспомнил странные тени под пражскими мостами, сырые каменные тоннели, ведущие в протянувшийся под старым городом лабиринт склепов и погребов…
     Пекин, расположенный недалеко от северных пустынь, был городом искусственных водоемов, мраморных мостов и прорытых по приказу императоров каналов, которые дарили прохладу, питали водой дворцовые сады и отгоняли прочь злых духов. С тех пор, как Эшер бывал здесь в последний раз, берега каналов укрепили кирпичом, и теперь застоявшуюся воду скрывали тени. Скорее всего — он надеялся на это — причиной донесшихся до него шорохов были крысы…
     Исидро так и не появился. Даже если на улицах и был кто-то (или что-то) еще, Эшер никого не заметил.
     Но позже, той же ночью, ему приснился старый канал, на противоположном берегу которого что-то двигалось. Стоило ему остановиться, и это существо тоже остановилось, но когда он вновь пошел вдоль канала, до него донесся звук шагов и мягкий шелест щебенки на обочине. В неверном свете звезд он заметил, что существо, кем бы оно ни было, держит в руке принадлежавший Ричарду Хобарту платок в синюю и красную полоску.
     ***
     Новая пекинская железная дорога доходила до селения Мэньтоугоу, но ближайшая переправа через Юндинхэ находилась в нескольких милях к югу оттуда. Поэтому ехавшие верхом Эшер и профессор Карлебах в сопровождении сержанта Уилларда и солдат Его Величества Барклея и Гиббса добрались до небольшого городка только к полудню.
     Горы Сишань, с их крутыми склонами, которые наступающая зима окрасила в желто-бурые цвета, от стен Пекина отделяло примерно пятнадцать миль. Глубокие теснины поросли редким кустарником, среди которого то тут, то там возвышалась одинокая сосна или лавровое дерево; такие же заросли окружали полузаброшенные храмовые постройки, где летом европейцы охотно устраивали пикники под звуки читаемых монахами мантр. Грунтовая дорога, соединяющая Мэньтоугоу и Минлян, шла вдоль русла реки, а затем поднималась к перевалу, лежащему под жгучими лучами безжалостного солнца.
     — Тут раньше часто ездили, сэр, — сообщил сержант, чей тягучий говор выдавал в нем выросшего в Ливерпуле ирландца. — В девяностые, когда еще не закрыли шахты в Шилю.
     Это название он произнес как «шии-лу».
     — Вид был как на картинке в книге — от шахт к складу идут цепочки верблюдов и ослов, груженых углем, и кули тут же, глядишь, тащат инструменты или еще чего-нибудь весом в целый центнер,[7] положат коромысло на плечи и несут. Крепкие, шельмецы, хоть и мелкие.
     — А когда закрыли шахты? — спросил Эшер.
     С виду сержанту, этому начинающему седеть здоровяку, было столько же лет, сколько и ему самому. По тому, как Уиллард произносил конечный звук «р», Эшер определил, что один из его родителей, вероятнее всего, мать, был родом из Южной Ирландии.
     — Да уж давно, сэр. Ну, если так подумать, уголь тут добывали чуть ли не с сотворения мира. Сейчас открыли новые шахты, где-то в Таншане. Теперь, как отсюда все ушли, от Минляна мало что осталось.
     Он вдруг повернулся в седле и бросил взгляд на гребень горы у них над головами. Третий раз с тех пор, как они покинули Мэньтоугоу, насколько мог заметить Эшер.
     И сержант к чему-то прислушивался, как вот уже час прислушивался сам Эшер. Он тихо спросил:
     — Что вы слышите, сержант?
     — Наверно, обезьяны, сэр, — заговорил Барклей, и по его гортанным гласным Эшер решил, что рядовой родился где-то неподалеку от Лондонского моста. — Тут, в горах, их много, и бывает так, что они по нескольку миль преследуют всадников.
     Обезьяны. Или гоминьдановцы. Что бы ни заявлял Юань Шикай, не все китайцы жили «счастливо и свободно» под властью генерала Северной армии. В Пекине все чаще говорили об отрядах ополчения, готовящихся защищать республику, если ее «временный президент» решит — а он, если верить слухам, подумывал о таком варианте, — основать новую династию и стать ее первым императором. Но, как сказал ему Хобарт на приеме у Эддингтонов, в этих безлюдных горах можно спрятать армию. Тоннели заброшенных шахт и созданные природой пещеры тянулись на много миль под землей.
     Лидия запротестовала, узнав, что ее оставляют в городе собирать сплетни о Ричарде Хобарте («Почему всегда я? Возможно, вам понадобится медицинское заключение по образцам, сохранившимся у доктора Бауэр…»), но Эшер сначала хотел провести разведку и ознакомиться с местностью. Сейчас, оглядываясь на заросшее кустарником ущелье и напрягая слух в попытке распознать едва слышимые странные звуки, он порадовался, что Лидия с ними не поехала.
     Он бы охотно оставил в Пекине и Карлебаха, если бы старый ученый наотрез не отказался покинуть свое «законное место» в отряде. «Я кое-что знаю об этих тварях, Джейми, — заявил он. — Я изучал их десятилетиями». Он стал более властным после смерти «матушки» Карлебах, крохотной сутулой женщины, которая много лет назад приняла у себя дома студента, впервые оказавшегося в старом пражском гетто. Она говорила только на идише, но по праву считалась выдающимся ученым. Насколько Эшер мог заключить по редким письмам от Карлебаха, после смерти жены, наступившей десять лет назад, старик все больше и больше полагался на своих учеников, время от времени приближая к себе то одного, то другого, как некогда он приблизил самого Эшера, и отдавая им предпочтение перед родственниками, с которыми у него не было ничего общего.
     Последним из этих «приемных сыновей» стал молодой венгр, с равным пылом отдававшийся изучению фольклора и попыткам исправить то зло, которое его народу причинила Австрия. Его имя — Матьяш Ураи — внезапно исчезло со страниц писем, и за время путешествия Карлебах ни разу не упомянул его. Эшер подумал, что Ураи покинул учителя ради Идеи, точно так же, как и он сам, Джеймс Эшер, некогда ушел, чтобы послужить королеве и стране…
     А затем связался с вампиром.
     Интересно, отправился бы Карлебах в Китай, будь его жена жива? Не чувствуй он себя таким одиноким и покинутым?
     Он посмотрел на своего бывшего учителя, который сейчас понукал костлявую кобылку, заставляя ее держаться рядом с конем сержанта, и спросил:
     — Чем еще опасны эти горы, кроме обозленных туземцев?
     — Вы про медведей и прочее в том же духе, сэр? — оба солдата посмотрели на него с недоумением, хотя младший из них, Барклей, бросил встревоженный взгляд на двуствольный дробовик, который Карлебах вез пристегнутым к седлу. — Не-ет, никаких медведей тут не водится уже лет сто как.
     А Гиббс добавил:
     — Вряд ли нам понадобится тяжелая артиллерия, сэр.
     — А! — Карлебах похлопал рукой по маслянисто поблескивавшему цевью. — Всякое может случиться.
     На дробовике стояло клеймо Курца, одного из лучших оружейников Праги. Эшер отметил особую форму курка и спускового крючка, приспособленную под изувеченные артритом пальцы старика. Шесть недель, проведенных на борту корабля, он наблюдал, как его наставник упражняется в обращении с этим внушающим страх оружием, и знал, что все патроны, оттягивающие карманы старой порыжевшей куртки, заряжены не свинцовой, но серебряной дробью, которой хватит, чтобы порвать на куски и человека, и вампира.
     В карманах Карлебаха нашлось место и дюжине флаконов с растворами, рецепты которых он почерпнул из гримуаров: смесь нитрата серебра с чесноком, боярышником, аконитом и морозником должна была отпугнуть вампиров.
     — Не беспокойтесь, сэр, — жизнерадостно заявил старший из солдат. — Доставим вас на место в целости и сохранности.
     Внимание Эшера привлекло какое-то движение в ветвях деревьев, росших внизу по склону, но стоило ему присмотреться, как все затихло.
     Деревушка Минлян лежала примерно в четырех милях от Юндинхэ, там, где небольшая теснина, расширяясь, выходила к подножью горного кряжа. Над лабиринтом серых глинобитных сыхэюаней, разделенных узкими кривыми улочками, возвышалось здание лютеранской миссии. Поднимаясь по склону, Эшер заметил, что многие из домов давно опустели. За обвалившимися воротами виднелись дворики, занесенные пылью многих зим. Часть лавок стояла закрытой.
     Однако крохотные рисовые и просяные поля, уступами поднимавшиеся вдоль ручья, щетинились осенним жнивьем; землю здесь по-прежнему возделывали, не давая прийти в запустение. От воды тянуло речной свежестью и ароматом сосен, со стороны деревни доносились запахи курятника, хлева и дыма. В рощице какой-то мужчина проверял силки; стоило ему заметить небольшой отряд, появившийся из-за последнего поворота, как он бросился бежать по кривым улицам к аккуратному кирпичному зданию рядом с белой церковью, выкрикивая на ходу: «Тай-тай! Тай-тай!»
     Вышедшая из дома женщина — Кристина Бауэр, если это была она — заслонила глаза рукой от солнца.
     Эшер спешился и снял шляпу:
     — Доктор Бауэр, если не ошибаюсь?
     — Да, это я.
     Она говорила с певучим баварским акцентом, глотая звуки.
     — Разрешите представиться, — он протянул ей рекомендательное письмо, полученное прошлым утром от сэра Джона Джордана. — Меня зовут Джеймс Эшер, я профессор Нового колледжа в Оксфорде. Мой коллега, доктор Карлебах из Праги.
     Сержант Уиллард спрыгнул с лошади, помог Карлебаху спешиться и подвел его к Эшеру. Старик протянул женщине руку:
     — Gnädige Frau
     Останься доктор Бауэр в Германии, сейчас она была бы грузной домохозяйкой, окруженной внуками. Китай сделал ее тело поджарым, высушил и покрыл коричневым загаром некогда розовую кожу, но не смог изменить ни доставшихся от предков широких бедер и плеч, ни спокойного взгляда улыбчивых глаз, в которых отражался мир ее сердца.
     — Мы хотели бы поговорить о существе, которое вы обнаружили прошлой весной в горах, — сказал Эшер. — Том самом, которое местные жители назвали яогуай, демоном.
     Женщина закрыла глаза. Из ее груди вырвался вздох облегчения:
     — Du Gott Allmächtig. Все-таки мне поверили.
     Карлебах нахмурился:
     — Разве останки никого не убедили?
     — Останки? — она повернулась к нему, вскинув брови. — В том-то и дело, герр профессор. Останки исчезли. А без них никто не поверит… Да и с чего бы? Но из-за этого мы лишены помощи.
     — Помощи?
     Взгляд Карлебаха изменился. Теперь в нем читались настороженность и готовность.
     Он не удивлен, подумал Эшер. И даже не напуган. Словно ожидал чего-то подобного.
     Уже зная ответ, он сказал:
     — Вы снова видели их.

     5
     — Здесь все, что осталось.
     Зайдя в расположенное в задней части лечебницы помещение, фрау Бауэр прикрыла дверь, затем подошла к единственному окну, за которым виднелась рощица, и закрыла ставни, погрузив комнату в сумрак. На женщине было поношенное платье, явно с чужого плеча — на это указывали выпущенные швы со следами прежних сгибов. Где-то в Германии прихожане на еженедельных встречах вслух читали ее письма и собирали одежду для нее и ее подопечных.
     — Когда тело принесли, оно весило семьдесят килограмм. В целом сходство с человеком — homo sapiens sapiens — было очевидным, на нем даже была одежда, скорее всего, украденная у ополченцев, — она чиркнула спичкой и зажгла свечу в оловянном подсвечнике.
     Лидия была права. Нужно будет как можно скорее привезти ее сюда.
     — Только через два дня после вскрытия я поняла, что солнечный свет разрушает его плоть и кости, — доктор Бауэр открыла стоящий в углу деревянный сундук и извлекла жестяной ящик, похожий на те, в которых фотографы носят свои приспособления. — Следующим утром я заглянула в ящик и обнаружила, что все мягкие ткани исчезли. Сознаюсь, я повела себя глупо: оставила тело на столе, заперла комнату и пошла в деревню расспрашивать местных жителей. Понимаете, травники охотно платят за старые кости, старые бумаги, окаменелости… в общем, за древности, из которых можно приготовить лекарство.
     Она покачала головой:
     — Все клялись, что и пальцем к нему не прикасались и ни за что бы на такое не решились. По их глазам было видно, что они напуганы, герр профессор. Когда днем я вернулась сюда, кости были целыми, но рассыпались после того, как я снова поместила их в ящик.
     Она подняла крышку и, шепотом выругавшись по-немецки, щипцами аккуратно перенесла все содержимое ящика на металлический поддон для инструментов.
     — Извините.
     — Вам не за что извиняться, — пробормотал Эшер. — Это невероятно.
     Похожий череп он уже видел однажды в Лондоне, когда сгорел один из птенцов лондонского мастера. Кости, сейчас обесцветившиеся и деформированные, не могли противостоять тем ужасным изменениям, которым подвергались ткани вампиров под воздействием солнечного света. «Медленно, — подумал он. — На этот раз медленно и в темноте».
     Часть лицевых костей выпала, а оставшиеся, казалось, изменили свое расположение и наклон. Размягчение швов? Разве такое возможно?
     Лидия должна знать.
     Он внутренне поморщился при мысли, что ей придется верхом преодолеть извилистую горную дорогу, идущую вдоль наполненной шорохами и шепотами теснины.
     Подвздошная кость тоже деформировалась и уменьшилась в размерах, от трубчатых костей рук и ног остались только головки величиной с миндаль. В верхней челюсти сохранились зубы. Изменились не только клыки, которые были длиннее, чем у вампиров, хотя и точно такой же формы (насколько мог судить Эшер), но и прочие зубы тоже вытянулись и заострились.
     Фрау Бауэр щипцами поворошила мелкую черную пыль, скопившуюся на дне ящика.
     — Еще на прошлой неделе оставались фрагменты ребер, — пояснила она. — Я переложила несколько ложек праха в две другие коробки, одну на пятнадцать минут оставила на свету, вторую сразу же убрала. Через два дня в обеих коробках было пусто. Похоже, на скорость разрушения праха свет не влияет.
     — Моя жена хотела бы ознакомиться с вашими записями, если вы не против, — Эшер поднял поддон и повертел его, чтобы лучше изучить содержимое. — Она врач и весьма интересуется… подобными случаями.
     — Случаями? — в ее расширившихся глазах читались потрясение, страх и нетерпение. — Значит, были и другие? Вы знаете, что это за существа?
     — Нет, — быстро ответил Эшер. — Моя жена интересуется необычными смертями, в особенности же случаями самопроизвольного возгорания, жертвой которого, похоже, стало и это создание. Вы сказали, что видели ему подобных?
     — Не я.
     Эшер наклонил поддон, и миссионерка подвинула свечу поближе.
     — Ляо Дань, местный староста, видел одного через три недели после того, как нашли тело. В сумерках, в рощице на том конце долины…
     — Где вы обнаружили этот экземпляр? — перебил ее Карлебах. — В вашей увлекательной статье сказано, что его принесли крестьяне.
     — Племянник старосты, Ляо Хэ, живет за деревней, у дороги, ведущей к шахтам. Его мать, сестра Даня, была немного не в себе и под конец с трудом переносила доносящийся от соседей шум. После ее смерти Хэ унаследовал дом. Он и сам не без странностей, — она слегка улыбнулась при воспоминании о неуживчивом прихожанине. — Он держит свиней и делит дом с тремя злющими собаками. Дань сказал, что за неделю до того, как нашли тело, кто-то забрался в загородку и напал на свиней — волки, как он тогда решил. Как-то ночью Хэ услышал яростный лай. Он пошел за собаками, и те привели его на край болота, которое лежит под старым входом в шахты. Там он и нашел это существо, уже страшно изувеченное. Позже две его собаки заболели и сдохли.
     Эшер встретился взглядом с Карлебахом и увидел, что темные глаза, скрывающиеся за небольшими овальными линзами очков, наполнены слезами.
     «Когда-то это существо было человеком», — подумал Эшер, возвращая на место поддон с разрозненными останками. Человеком, у которого была жена, а может быть, и ребенок, чем-то похожий на Миранду. Человеком, который любил и был любим, и хотел лишь прожить свою жизнь…
     И, в отличие от вампиров, он не выбирал такой участи.
     Заражение крови, как-то сказал ему Исидро. «Похоже, они утрачивают личность, которая и делает меня Симоном, а вас — Джеймсом»…
     — Хэ сразу же принес тело сюда, — доктор Бауэр осторожно прикоснулась пинцетом к чудовищному клыку. — Хэ никогда не верил в демонов. Он настаивал, что те твари, которых люди порою видят в сумерках, имеют естественное происхождение. Еще он уверен, что все истории об этих яогуай, которые якобы способны призывать полчища обитающих в шахтах крыс, не более чем суеверие…
     — Крыс? — Карлебах вскинул голову.
     — Так говорят. И шахты, и болото под главным входом кишат этими грызунами.
     — А когда именно появились эти истории, доктор Бауэр? — поинтересовался Эшер. — Я изучал фольклор провинции Хэбей, но ничего подобного мне не встречалось.
     — Вы знаете, совсем недавно. Местные называют этих тварей яогуай, но связывают их появление скорее с неправедным правлением императора и утратой им небесного мандата. Впервые я услышала о встречах с яогуай незадолго до Рождества, примерно год назад.
     Она сложила фрагменты костей в ящик и снова его заперла.
     — Понимаете, деревенские жители стараются не выходить из дома после захода солнца. Они боятся не столько блуждающих во тьме призраков, сколько разбойников, которые нашли себе прибежище в горах. Сейчас создается ополчение Гоминьдана, и бывает так, что людей хватают и принуждают вступить в его ряды. Бедная госпожа Вэй клянется, что ее мужа похитили яогуай, потому что он был хром и не годился ни в разбойники, ни в ополченцы, — она покачала головой. — Кто их поймет.
     Карлебах прошептал:
     — Год…
     — Как вы думаете, может быть так, что группа этих существ, — доктор Бауэр убрала ящик в сундук и захлопнула крышку, — скажем, небольшое племя… что они несколько столетий скрывались в этих горах? Пещеры рядом с деревней Наньин так до конца и не исследовали, а в пещерах Куншуй река много миль течет под землей. Эти создания вполне могли питаться тем, что находили в горных выработках, а также в мусорных кучах рядом с храмами.
     — Но в этом случае истории о них появились бы намного раньше, — возразил Эшер.
     — Не могли бы вы показать его одежду? — попросил Карлебах внезапно охрипшим голосом.
     Доктор Бауэр раздернула шторы, открыла ставни и принесла еще один ящик. Прежде чем открыть его, она добродушно предупредила:
     — Я бы на вашем месте приготовилась.
     Исходящий от лохмотьев запах заставил Эшера поморщиться. Женщина извлекла из ящика остатки короткого ципао — свободного мешковатого платья, которое на протяжении последних двух с половиной веков было обычной одеждой всех китайцев, как мужчин, так и женщин, — и штанов-ку. Собачьи зубы разорвали ветхую и невыразимо грязную ткань в клочья.
     — Вы читали описание этого существа, — тихо произнесла Бауэр. — Жаль, что вы его не видели. Наверное, он заметил, что люди ходят в одежде, и сам оделся в подражание нам. Я показала вам его череп. Его лицо совсем не походило на человеческое. Он был почти лыс, позвоночник выгнулся вперед, а на руках росли скорее когти, чем ногти. Я двадцать пять лет тружусь здесь, в Минляне, надеясь обратить чистые души его жителей ко Христу, и ни разу не слышала ни о чем подобном, ни в сказках, ни в легендах, ни в тех страшных историях, которые старики рассказывают по вечерам у очага, чтобы отвадить внуков от старых шахт. За это время я узнала множество местных преданий, герр доктор, и я говорила с охотниками, которые исходили горы вдоль и поперек…
     Она покачала головой; в ее взгляде читались гнев и страх.
     — Теперь берлинские антропологи называют меня мошенницей, и даже епископ обвинил меня в том, что я с помощью выдуманного «научного открытия» пытаюсь собрать пожертвования на миссию. А здесь люди снова и снова рассказывают мне о встречах с этими созданиями. Пять дней назад местный полицейский видел, как ему показалось, двух из них… но по вашим лицам я вижу, что вы не удивлены. Где и когда вы видели этих существ? И что можете рассказать о них?
     — Увы, ничего, gnädige Frau, — ответил Эшер, не давая Карлебаху заговорить. — Потому что сами ничего не знаем. Но вы очень помогли бы нам, если бы попросили кого-нибудь проводить нас к тому месту, где полицейский видел этих тварей, а также и к болоту рядом с угольной шахтой, где собаки Ляо Хэ убили нашего приятеля из ящика.
     ***
     — Это они.
     Доктор Бауэр, решительно шагавшая по крутой заросшей тропинке, обернулась на звук их голосов, но Карлебах говорил на чешском, который был языком его детства и который Эшер выучил за время странствий по Центральной Европе двадцать лет назад. Миссионерка поприветствовала сержанта Уилларда и рядового Гиббса на неуверенном английском и на этом же языке поблагодарила их за помощь, оказанную исследовательской партии. Хотя Эшер знал, что у тысяч — или даже десятков тысяч — немцев воинственные устремления кайзера вызывают такой же страх и отвращение, как и у англичан, он не был уверен, что Кристина Бауэр входит в их число. Но даже если так, везде, в любой стране, во всех министерствах иностранных дел есть служащий, секретарь или министр без портфеля, единственное занятие которого заключается в сборе обрывочной информации — от лавочников, миссионеров, чьих-то слуг — и просеивании этих фрагментов в надежде найти нечто, полезное для Отечества. Ему самому доводилось этим заниматься. Он не знал, какое применение немецкий Генштаб найдет бессмертным хищникам, которые, возможно, обладают такой же властью над человеческим сознанием, как и вампиры. Но Прага, где обосновалась колония этих тварей, находилась слишком близко от Берлина, и Эшер не хотел рисковать.
     — Откуда они здесь взялись? — шепотом спросил он на том же языке. — Я спрашивал у вампиров Центральной Европы, известно ли им о случайном проявлении этой… мутации, измененного состояния…
     — И вы поверили тому, что они вам сказали?
     Тропинка шла вверх по крутому склону, и при ходьбе Карлебах опирался на трость, но дыхание его было таким же ровным, как у идущих сзади двух солдат; за спиной он нес свисающий на ремне дробовик.
     — Им незачем было лгать.
     — Вампиры всегда лгут, такова их природа, Джейми, — резко возразил старый ученый. — Вы никогда не узнаете их, если не примете эту данность.
     За долгие столетия лес, некогда покрывавший всю теснину Минлян, вырубили. Кое-где еще возвышались сосны, но берега вдоль речушки заросли низким кустарником и тонкой пожелтевшей травой, колышущейся под пронизывающим ветром. Чжань, последняя из собак Ляо Хэ, остановилась; из ее горла вырвался низкий рык.
     — Что ты там видишь, а? — спросил невысокий крестьянин, потрепав любимицу по густой шерсти. — Идут за нами, или что?
     Эшер обвел взглядом блеклые горные склоны. Все его инстинкты, обострившиеся за семнадцать лет «полевой службы», сейчас рвались наружу. Это не может быть яогуай… День едва перевалил за середину, но солнце уже медленно опускалось, готовясь скрыться за западной грядой.
     Но кто-то там есть. На тропе он видел отпечатки подошв, оставленные в сухой пыли, и понимал, что совсем недавно тут проходили или разбойники, без которых в Китае не обходился ни один период смут, или «ополчение» Гоминьдана. Разбойники едва ли решились бы напасть на двух британских солдат с «энфилдами» (молодой Барклей остался в деревне сторожить лошадей), но большой отряд вполне мог соблазниться видом винтовок.
     Тропа поднялась вверх по холму, затем спустилась к ровному участку протяженностью около сотни ярдов, за которым виднелся вход в шахты Шилю; некогда здесь располагались сараи для обогащения угля, служебные строения и кучи пустой породы. Ко входу вела земляная насыпь, возведенная бог знает когда, а сама пещера, затянутая синими тенями, неровным овальным пятном выступала на желтоватом каменном склоне горного кряжа. Просачивающаяся откуда-то вода превратила всю местность в сырой пустырь, черный от угольной пыли и заросший сорными травами, щетинником и осокой, в которых, как и предупреждала доктор Бауэр, шуршали крысы.
     — Тело лежало здесь, — доктор Бауэр указала на ближайшую кучу породы в нескольких футах от того места, где тропинка поворачивала вниз по склону.
     — Он бежал к шахтам, — Ляо Хэ положил руку на голову собаки.
     Эшер подождал, пока миссионерка переведет слова крестьянина на немецкий, чтобы Карлебах мог понять, о чем идет речь.
     — Шунь и Шуо вцепились ему в горло, а он их порвал когтями, — Ляо кивнул в сторону шахт. — В темноте я видел глаза, как у крыс, но на высоте человеческого роста. Много глаз. И болото кишмя кишело крысами.
     — Полицейский тоже видел этих тварей где-то поблизости? — спросил Эшер по-немецки.
     — Нет. Он наткнулся на них недалеко от деревни. Никто не ходит к шахтам после наступления сумерек.
     Эшер начал пробираться между крупными лужами к насыпи, ведущей к шахтам. Сержант Уиллард предостерег его:
     — Там может быть опасно, сэр. Разбойники часто устраивают себе лагерь в таких местах.
     Солдаты, не знавшие ни немецкого, ни китайского, считали, что Эшер и Карлебах ищут какое-то сказочное создание, что-то вроде гималайского снежного человека. Своим ответом Эшер постарался укрепить их в этом заблуждении:
     — Разве похоже, что там прячутся люди, сержант? — спросил он.
     Серо-голубые глаза Уилларда сузились:
     — Пахнет оттуда как-то странно сэр, точно вам говорю.
     Он был прав. Из пещеры не тянуло обычной для лагеря вонью отхожего места и дымом, который все равно просочился бы наружу, даже если развести костер в дальнем конце тоннеля, и ничто в долине не указывало на присутствие лошадей. Но все-таки запах был, и такой, от которого начинали шевелиться волосы на затылке.
     Они взобрались на насыпь. От путей, по которым когда-то катили вагонетки с углем, сейчас остались только выбоины в утрамбованной земле; домовитые крестьяне давно нашли новое применение рельсам и деревянным стяжкам. Первая пещера по размерам могла сравниться с церковью в Уичворде, где когда-то служил отец Эшера; ее пространство наполнял такой же мягкий сероватый сумрак. По узким горловинам двух низких тоннелей Эшер заключил, что добыча здесь велась старым способом: уголь откалывали кирками, а затем рабочие в корзинах выносили его наружу. В другом конце пещеры пол ушел вниз, образовав что-то вроде провала, на дне которого смутно виднелась вода.
     Эшер взял у сержанта Уилларда фонарь, зажег его и направился к ближайшему тоннелю, вход в который по высоте не достигал и шести футов (так что Эшеру пришлось нагнуться), а по ширине едва ли насчитывал половину этого расстояния.
     Из-под его ног разбегались серые крысы; когда они оглядывались, в темноте их глаза казались крохотными огоньками. В тоннеле запах сгущался, вызывая тошноту. Сердце колотилось так, что его стук был почти слышен. Рядом остановился Карлебах; ствол дробовика он положил на запястье искалеченной артритом руки, а второй рукой, сохранившей некоторую подвижность, придерживал спусковой крючок. Старик пробормотал:
     — Да. Они здесь.
     Полтора года назад, когда Эшер вместе с Исидро странствовал по просторам Восточной Европы, их целью было узнать у бессмертных Берлина, Аугсбурга, Праги и Варшавы, не доводилось ли им слышать о людях, ставших вампирами без помощи мастера и без его наставлений, позволяющих выжить. Слухи об Иных ходили только в Праге. Тогда им достаточно было знать, что Иные — не те создания, которых они ищут.
     Всматриваясь в темный проход, конец которого терялся во тьме, Эшер с сожалением подумал обо всех тех вопросах, которые Исидро так и не задал своим немертвым сородичам. Он собрался было сказать об этом Карлебаху, но замолк, увидев, какое у того выражение лица: напряженное отчаяние. Старый ученый словно пытался пронзить взглядом полночную тьму, сгустившуюся за пределами светового пятна от керосиновой лампы. Эшер заметил, как дрожат губы, сжавшиеся в узкую полоску под пышной бородой.
     Полтора года назад он жил в Праге, вполне довольный своим существованием. Его устраивала возможность изучать тайны древнего города, по улицам которого бродили вампиры…
     Что изменилось?
     Он узнал, что вампиры существуют и в других частях света, но едва ли этого было достаточно, чтобы превратить ученого в охотника. И все же, когда Эшер ответил отказом на письмо с просьбой, старик собрал вещи и покинул дом, в котором родился и прожил всю свою долгую жизнь, чтобы отправиться сначала в Англию, а затем в Китай.
     Почему?
     Почему именно сейчас?
     Что он скрывает от меня?
     Темнота наполнилась шорохами. Засветились бессчетные огоньки глаз, будто пол теперь был полностью покрыт крысами. Эшер знал, что у них за спиной наружная пещера все больше погружается в сумрак по мере того, как солнце садится за край теснины.
     — Думаю, на сегодня все, — сказал он, и Карлебах вздрогнул, словно Эшер выстрелил из ружья. — Мы нашли место; мы уверились, что здесь и в самом деле обитают существа, известные нам по Праге…
     Карлебах, поколебавшись, согласился:
     — Да. Да, конечно же, вы правы…
     — Мы не знаем, сколько их и как глубоко они прячутся — а также когда именно наступит время их пробуждения.
     Карлебах кивнул. На мгновение Эшеру показалось, что старик хочет что-то сказать ему. Но тот лишь пробормотал, оглянувшись:
     — Верно. Нам лучше… Нам лучше убраться отсюда…
     Будто он сам не знал, куда идти дальше от этого места, к которому он так стремился, что пересек половину земного шара, лишь бы оказаться здесь. Не знал, как ему поступить.
     Как ему хотелось бы поступить.
     Странно.
     Вслед за старым учителем Эшер вернулся ко входу в пещеру, где темными силуэтами на фоне тускнеющего дня вырисовывались сержант Уиллард, Ляо Хэ со своей собакой, рядовой Гиббс и доктор Бауэр. Карлебах дважды останавливался и оглядывался на темные тоннели.
     Эшер не знал, что он надеялся там увидеть.

     6
     — Это место называется храмом Вечной гармонии.
     Как и большинство русских из хороших семей, баронесса Татьяна Дроздова бегло говорила по-французски, и именно на этом языке она обратилась к Лидии после того, как рассчиталась с тремя «мальчиками», которые рысцой пробежали почти две мили от Посольского квартала, таща за собой повозки с ее подругами.
     — Стой здесь, как там тебя, — она властно указала на пятачок утоптанной земли в переулке; Лидия подумала, что «мальчику», к которому та обращалась, было лет шестьдесят, он вполне годился ей в отцы и был слишком стар для того, чтобы возить по улицам Пекина упитанных русских дам. — Десять центов.
     — Десять сентов, всем, — седой рикша указал на себя и на двух молодых мужчин, которые доставили Лидию, волоокую сеньору Джаннини (жену итальянского дипломата) и двух рослых телохранителей русской баронессы в самое начало Шелкового переулка, протянувшегося справа от них. — Десять сентов, десять сентов.
     Видимо, он хотел сказать, что эта скромная сумма причитается каждому из них за то, что они согласились подождать, пока три дамы осмотрят храм.
     — Десять центов, десять центов, — любезно согласилась баронесса. Она почти не говорила по-английски, зато неплохо владела тем ломаным языком, которым пользовались все городские слуги и рикши.
     — Разумеется, он удерет, как только кто-нибудь предложит ему одиннадцать, — добавила она, снова переходя на французский. — Но в Шелковом переулке всегда полно извозчиков, так что мы ничего не потеряем.
     Она расправила вуаль, украшавшую ее немодную плоскую шляпку.
     Вчера утром, за чаем, сэр Джон Джордан пообещал Лидии устроить экскурсию по городу в обществе одной из дуэний из числа немногих европейских женщин, проживающих в Посольском квартале. Леди Эддингтон, которая в силу возраста и положения должна была бы принять под крыло путешественницу-англичанку, сейчас не могла никого видеть по причине скорби, но полтора года назад в Санкт-Петербурге Лидия свела знакомство с родственницей баронессы, которая в любом случае не позволила бы никому узурпировать свое право на гостью. Когда Лидия спросила сэра Джона, нельзя ли как-нибудь включить в число приглашенных сеньору Джаннини, он ответил ей медленной понимающей улыбкой и сказал:
     — Предоставьте это мне, мадам.
     Паола Джаннини была той самой женщиной, чей крик в среду вечером привел всех в сад, где обнаружилось тело Холли Эддингтон. Но после знакомства с Дроздовой Лидия поняла, что сэр Джон, по всей видимости, решил, будто она уже что-то слышала о баронессе и хотела бы несколько обезопасить себя.
     Держа в руке путеводитель, баронесса прошла под резным портиком ворот, покрытых зеленым лаком, и вступила во двор храма.
     — Обратите внимание на стоечно-балочную конструкцию потолка, — скомандовала она. — Главное здание называется чэнфан и всегда обращено к югу, именно здесь расположены самые интересные помещения.
     Когда на идущем из Саутгемптона корабле Джеймс описывал ей Пекин, она представляла себе череду лабиринтов, составленных из множества шкатулок с секретом. Теперь, не имея возможности надеть очки, которые никак не сочетались с ее элегантным костюмом в темно-зеленых и лавандовых тонах, Лидия видела лишь зловещую паутину зажатых между серыми стенами переулков, по которым то здесь, то там разбросаны были пятна ярких грязных навесов; невообразимая смесь запахов и звуков витала в прозрачном воздухе, пронизанном рассеянным солнечным светом. В тени массивных надвратных башен узкие закоулки хутунов сменялись широкими прямыми улицами, которые в обычные дни заполнялись толпами людей и повозками, чье беспорядочное движение сбивало с толку и не давало сориентироваться.
     Пока они на манер лондонских кэбов лавировали среди телег, носильщиков, продавцов сладостей, золотарей и почтенных старцев с птичьими клетками, Паола объяснила ей, что все рикши работают на владельцев повозок. Часто сами рикши ночуют в сарае рядом со своим транспортом, кроме того, многие из них обязаны своим хозяевам и другими милостями, из-за чего попадают в почти крепостную зависимость: так нередко случается в преступном мире ростовщиков, держателей публичных домов и торговцев оружием, незаконно полученным от армии и предназначенным для перепродажи Гоминьдану.
     — Отсюда и телохранители, как вы понимаете, — добавила итальянка, взмахом руки указав на третьего рикшу, который вез Коршикова и Меньшикова, двух усатых крепких казаков, похожих на героя песенки времен русско-турецкой войны.[9] — Откровенно говоря, за все то время, что я здесь живу, я ни разу не попадала в неприятные ситуации — президент Республики всеми силами старается сохранить дружбу с теми, кто обладает влиянием в Европе. Но все же я не отважилась бы в одиночку отправиться в город.
     Как и баронесса, да и все прочие обитатели Посольского квартала (за исключением американцев, которым, по мнению Лидии, даже английский давался с трудом), Паола знала французский язык.
     Тщетно пытаясь запомнить дорогу, Лидия всматривалась в серые стены хутунов и ворота, за которыми открывались завешанные бельем дворы с кучей детей. Время от времени над стенами показывались красивые крыши, покрытые ярко-красной или зеленой черепицей и отделанные золотом, но тут же исчезали из виду, стоило только рикшам свернуть в очередной проулок. Паола и баронесса упоминали о неприятных запахах, но на самом деле вонь на улицах была слабее, чем в Константинополе.
     Сама Лидия была уверена, что в этом отношении ничто не может сравниться с Константинополем.
     Тесный храмовый дворик был уставлен клетками с голубями и каменными садками для рыб. Он поражал тишиной, неожиданной после шума близлежащих улиц. Над ним возвышалось два старых ясеня, а у бокового строения неповоротливый молодой служитель в коричневом одеянии длинной метлой подметал твердую утоптанную землю. Главное здание под двускатной, поросшей травой крышей казалось темным и довольно мрачным. На низких ступенях спала светло-рыжая собака. Внутри им бросилось в глаза стоящее в нише изображение свирепого существа в окружении флагов, бумажных фонарей и поддонов с подношениями — сладостями, фруктами, кусочками засахаренной дыни, зернами, кунжутным печеньем и рисом.
     — Это Гуань Юй, бог войны, — объяснила баронесса. — По словам сэра Джона, такой человек действительно существовал. Что за причуда — сделать богом военачальника! Все равно что построить храм Наполеона и восхвалять его в проповедях. Впрочем, во французском посольстве найдутся и не такие идиоты…
     — Должно быть, в свое время он был великим человеком.
     Лидия изучила покрытое алой краской лицо и огромные глаза, уставившиеся на нее из-под угольно-черных бровей. От запаха благовоний першило в горле.
     — Это Гуаньинь, богиня милосердия.
     Паола указала на нишу в восточной стене, где помещалось изображение высокой женщины в развевающихся одеждах. Насколько поняла Лидия, богиня стояла на лотосе. Даже с такого расстояния ее черты лица поражали спокойной красотой, словно Гуаньинь смотрела в далекое будущее и видела, что в конце концов все будет хорошо.
     — Говорят, она была принцессой и достигла нирваны благодаря медитациям и добрым делам, но отказалась войти в Небесные врата, потому что услышала, как где-то во тьме оставленного ею мира плачет ребенок.
     Паола перекрестилась. Соболий мех воротника оттенял нежно-кремовый цвет ее кожи, свойственный брюнеткам, а лицо в сумраке храма казалось лицом мадонны. Лидия решила, что итальянка на несколько лет младше ее самой и не слишком разговорчива, хотя это последнее качество, вполне возможно, проявлялось лишь в сравнении с баронессой.
     — Мне нравится думать, что так здесь почитают Святую Деву…
     — Да, а прочие предметы почитания хорошо показывают местный образ мыслей.
     Баронесса, казавшаяся еще более дородной в старомодной меховой накидке, вернулась к своим младшим спутницам. Рукой она указала на противоположную стену, где тянулся ряд ниш с изображениями.
     — Посмотрите на князей и судей преисподней, которые заведуют всеми десятью уровнями ада, ведут записи, назначают наказания, поддерживают порядок, надзирают за рабочими и, так сказать, управляют движением. По описанию похоже на Россию, разве что в России было бы больше неразберихи. На Китай тоже похоже, — задумчиво добавила она. — Только вообразите, что за люди могли разделить загробный мир на департаменты, возглавляемые бюрократами. На небе у них тоже есть администрация и разные учреждения.
     Она развернулась и решительно направилась к небольшой двери, ведущей в задний дворик. Паола снова погрузилась в созерцание Гуаньинь. Лидия торопливо достала очки из серебряного футляра и надела их, чтобы рассмотреть десять жутковатых суровых фигур, выстроившихся вдоль стены. В полумраке отчетливо виднелись их вытаращенные глаза, оскаленные зубы и свободные одеяния, которые развевал горячий ветер преисподней. Адские князья. Двое из них стояли в окружении согбенных душ, попирая ногами грешников.
     Уловив рядом с собой шелест крепа и сладкий аромат Un air embaume от Риго, она сняла очки.
     — Они делят грешников по их грехам, как Данте? — спросила она.
     Паола слегка нахмурилась, меж тонкими бровями на мгновение появилась едва заметная складка.
     — Не знаю. Спросите у баронессы. Ее все эти ужасы приводят в восторг.
     — Простите, — поддавшись порыву, Лидия взяла молодую итальянку за руку. — Когда баронесса предложила составить мне компанию, я упросила сэра Джона найти кого-нибудь еще, кто согласился бы присоединиться к нам, поскольку баронесса порою бывает… несколько навязчива…
     — Порою? — лицо мадонны озарилось проказливой улыбкой школьницы. — Dio mio, да с нее станется огреть русского царя его же скипетром!
     Паола понизила голос и бросила взгляд в сторону открытой двери, проверяя, не слышит ли их почтенная дама:
     — Она похожа на мою тетю Амелию. Такая же добрая и сердечная, только уж очень любит командовать!
     — Наверное, у сэра Джона были причины обратиться именно к ней, — Лидия тоже перешла на заговорщицкий шепот.
     - É verra! Он думал о несчастной леди Эддингтон, — Паола покачала головой. — Мы с вами оказали бедняжке большую услугу, мадам Эшер. Провели отвлекающий маневр, как выражаются военные. Понимаете, стоит только кому-нибудь занемочь, как баронесса тут же появляется на пороге с целым отрядом слуг, мылом, вениками, лоханью кипящего уксуса и едой в горшочках… мадам, ее повара надо расстрелять! Этот грузин — настоящая кара небесная!
     — Тем вечером… Если, конечно, вы не возражаете… Почему вы оказались в саду? — спросила Лидия.
     Взгляд Паолы подернулся печалью:
     — Мы с Холли Эддингтон были ровесницами, мадам. Здесь, в посольствах, не так уж много молодежи. Несчастная Холли. Она была очень одинока и постоянно терзалась из-за того, что ей уже двадцать четыре года, а она еще ни разу не получала предложения. Думаю, какая-нибудь язва вроде мадам Шренк — это жена первого секретаря австрийского министра — назвала бы ее ожесточившейся. Бедняжка…
     Вздохнув, молодая женщина двинулась вдоль ряда страшных потусторонних фигур, скалившихся на нее из теней.
     — Она, как и я, любила музыку и птиц, хотя в остальном нас мало что связывало. Иногда она приглашала меня сыграть на пианино ее матери, поскольку в нашем с Тонио доме негде поставить инструмент. Как и ее мать, она считала китайцев дьяволами, которые сами виноваты во всем, что с ними происходит. Знаете, она была такой довольной, когда мистер Хобарт сделал ей предложение. А ее мать просто торжествовала. Но в подобном месте друзей не выбирают.
     — И все же, почему вы вышли в сад? — спросила Лидия. — В среду было так холодно…
     — Тогда я подумала, что быстро вернусь в дом. Скоро должны были подавать торт, и мы с Холли проверяли, все ли в порядке, когда к ней подошел слуга и сказал, что синьор Хобарт стоит у садовой калитки и просит ее выйти.
     — Просит ее выйти?
     — Именно так, мадам. Она ждала его с восьми вечера и уже едва сдерживала слезы, поскольку мистер Хобарт так и не соизволил появиться, хотя прием устроили в честь их помолвки. Она сказала: «Если он пьян, я его убью!» и вышла, хотя и она, и я прекрасно понимали, что он будет пьян. Я снова занялась тарелками и шампанским. Затем я поняла, что прошло пятнадцать минут, а может, и больше, а Холли так и не вернулась. Я выглянула в сад и не увидела ее — если вы помните, на ней было белое платье, хорошо заметное в темноте. Я вышла из гостиной через застекленную дверь и немного прошла по дорожке, когда увидела на земле какое-то белое пятно.
     Паола отвернулась, задержав взгляд на статуе лохматого поэта с огромными клыками и зажатым в руке свитком; под его ногами корчились в муках грешники.
     — Вы что-нибудь слышали? — тихо спросила Лидия. — Или, быть может, заметили какое-нибудь движение?
     Итальянка покачала головой:
     — Поначалу я решила, что она потеряла сознание. Затем, когда я подошла ближе и увидела, что рядом с ней лежит Ричард, и от его одежды несет спиртным и опиумом…
     Лидии не нужны были очки, чтобы уловить в голосе своей спутницы нотки печали и вины.
     — Едва ли она захотела бы, чтобы при их встрече присутствовал кто-то третий…
     — Не захотела бы, — молодая женщина снова повернулась к Лидии. — Но я по крайней мере могла бы выйти на порог и присмотреть за ними издали. Ричард всегда был джентльменом, даже если напивался; он бы мухи не обидел.
     Вздохнув, Паола скрестила на груди руки, словно пытаясь защититься от царящего в храме промозглого холода. С грустью в голосе она добавила:
     — Но всем в посольстве известно о его отце.
     ***
     — Пожалуйста, сходить с лошадей. Без неприятность.
     Высокий мужчина в серо-зеленой форме — единственный из окруживших их разбойников, под которым была нормальная европейская лошадь, а не мохнатый китайский пони — указал револьвером на землю. Его безбровое тонкогубое лицо покрывали оспенные шрамы, волосы были коротко острижены. Стоящие рядом с ним люди, одетые кто в крестьянские ципао и ку, кто в форму западного образца, держали их небольшой отряд под прицелом немецких и русских винтовок.
     Сержант Уиллард, уже успевший поднять руки, тихо сказал:
     — Гоминьдан.
     — У нас получится убежать? — Густые седые брови Карлебаха сошлись в одну полосу над резко выступающим носом; под ними блестели темные глаза. — Через час стемнеет.
     — Мы и двадцати футов не пробежим.
     Эшер — который, как и все остальные, поднял руки, едва завидев выскочивших из зарослей рододендронов людей, — спрыгнул на землю и теперь спокойно стоял, пока один из китайцев снимал с него пальто и обыскивал карманы пиджака.
     — Пожалуйста, ребе, сойдите с лошади, — добавил он тихо, видя, что старик колеблется. — Или они вас пристрелят.
     Карлебах подчинился, за что и был лишен старомодной охотничьей куртки, шарфа, часов (Эшер, которому уже доводилось путешествовать по сельскому Китаю, предусмотрительно оставил часы и деньги в гостинице) и дробовика.
     — Им не нужны неприятности с британскими властями. Все, что им нужно, это лошади и оружие, — продолжил Эшер на чешском, которым из всех присутствующих владели только они двое.
     Сам он радовался уже тому, что революционно настроенные республиканцы не позарились на их обувь.
     — Флаконы в карманах куртки… пожалуйста, попросите отдать хотя бы их, — сказал Карлебах.
     Эшер, запинаясь, по-китайски изложил его просьбу разбойникам. Те открыли одну из крохотных бутылочек, по очереди понюхали содержимое, попробовали его на вкус и скривились.
     — Что это? — требовательно спросил кто-то.
     Эшер ответил:
     — И-яо. Для моего отца, — добавил он, кладя руку на плечо Карлебаху.
     Явно удовлетворившись тем, что обнаруженная жидкость даже отдаленно не напоминает спиртное, китайцы с поклонами вернули ему открытую бутылочку.
     Сержант Уиллард пробормотал:
     — Это они за нами весь день следили, ставлю свое следующее жалование против горстки медяков.
     Эшер промолчал. Кто-то и в самом деле следил за ними. Но мятежникам разумнее было бы напасть на них здесь, на безлюдной горной тропе где-то между Минляном и железнодорожной станцией, и к тому же днем, чтобы потом успеть убраться подальше. Стали бы гоминьдановцы ждать до заката, если бы раньше напали на их след?
     Теснина постепенно заполнялась тенями. Глядя, как его товарищи суют оставшиеся флаконы в руки Карлебаху, один из нападавших резко скомандовал по-китайски:
     — Быстрее!
     Краем уха Эшер уловил тихое «яогуай», произнесенное шепотом, чтобы не услышал отмеченный оспинами предводитель. Сам главарь так и не слез с лошади и больше не произнес ни слова.
     Когда они вернулись от шахт в деревню, собираясь выехать назад в Мэньтоугоу, Кристина Бауэр предупредила их: «Поторопитесь, но если вас все-таки остановят, помните — им не нужны лишние неприятности. Отдайте им лошадей и ружья, и вас отпустят с миром».
     И все было бы хорошо, подумал Эшер, глядя, как грабители в сгущающихся сумерках поднимаются вверх по тропе, если бы не череп, который им показала доктор Бауэр.
     Сержант Уиллард пробормотал:
     — Ну и ну. Нам теперь пешком топать до станции, ребята, так что будем там к полуночи. Вы как, профессор? Вам помочь?
     — Кто б нам всем помог, такой-то ночью, — проворчал Барклей. — Господи Иисусе, я замерз так, что аж зубы стучат! Мы ж закоченеем, пока до города доберемся.
     Эшер ничего не сказал, хотя и сам уже начинал дрожать на пронизывающем ветру. Он понимал, что после наступления темноты, когда неведомые твари вылезут на поверхность, холод будет самой меньшей из бед.

     7
     — Прошу вас, не поймите меня неправильно — со мной сэр Грант всегда вел себя, как настоящий джентльмен.
     В голосе Паолы звучала искренность, в ее огромных карих глазах застыло выражение, близкое к отчаянию — итальянка словно хотела убедить Лидию, что собирается доверить ей вовсе не сплетни, услышанные от злоязыких слуг, как могло бы показаться поначалу. Лидия с легкой грустью вспомнила множество скандальных тайн, о существовании которых ей стало известно от кузин, красавицы-мачехи, дочерей тетушкиных подруг и юных леди в дорогом швейцарском пансионе; всем им предшествовало такое же эмоциональное вступление.
     Она взяла молодую женщину под руку и наклонила голову, чтобы выслушать рассказ. Вдвоем они двинулись вдоль по Шелковому переулку.
     — Как вам известно, лишь немногие из дипломатических служащих привозят в Китай своих жен, — начала Паола, с трудом подбирая слова. — Молодые клерки, да и не только молодые, э… сходятся с китаянками… Как и кое-кто из тех, у кого здесь жена, — с горечью добавила она. — Некоторые, как полковник фон Мерен или герр Кноллер, даже заводят любовниц из местных! Другие время от времени захаживают в китайскую часть города или договариваются с китайскими… э… посредниками, — она снова заколебалась, подыскивая приличное выражение, — и те приводят женщин в заранее оговоренные дома. Сэр Грант поступает именно так.
     Впереди них, возвышаясь над толпой китайцев — лавочников, солдат, уличных музыкантов и торговцев мышеловками и шляпами — шествовала баронесса Дроздова. Она переходила от одного прилавка к другому, щупала отрезы шелка, кричала на продавцов на ломаном английском или русском и громко рассуждала о сортах ткани и предлагаемых расцветках. Меньшиков (или Коршиков?) все время держался рядом с ней, но китайцы лишь смотрели на них с любопытством, как на слона или похоронную процессию. Лидия прекрасно понимала, что за ней самой следует чуть ли не втрое большая толпа детишек, крестьянок и носильщиков; китайцы сторонились Коршикова (или все-таки Меньшикова?), зато охотно указывали на нее друг другу (подбородком, а не пальцем, как делали бы европейцы) и, без сомнения, говорили, что западные чужаки и в самом деле происходят от демонов, потому что у этой вот волосы рыжие, как у демона. Но баронесса обращала на местных жителей внимания не больше, чем на жужжащих вокруг ее шляпки мух.
     — Вы говорите ужасные вещи! — воскликнула Лидия, хотя на самом деле даже не удивилась. — Но распутничать в обществе китайских… дам — это одно, убийство же…
     Паола помотала головой:
     — Речь не о простом распутстве, мадам, — судя по выражению лица, ей очень хотелось говорить тише, но стоящий вокруг гвалт не оставлял ни малейшей возможности для подобной скрытности. — Как я поняла… мне говорили… сэру Гранту нравится… нравится причинять боль женщинам, с которыми он… встречается. Иногда сильную боль. Знаете, бывают такие мужчины, — поспешила добавить она в уверенности, что порядочным женщинам вроде Лидии ни о чем подобном слышать не доводилось. — Любой может ударить жену, когда выпьет…
     Лидия открыла было рот, собираясь возразить, что вовсе не любой мужчина способен на такое.
     — … но это другой случай. Здесь, в Китае, есть люди, которые покупают женщин… девушек у их семей и продают мужчинам, которые… которым это доставляет удовольствие.
     Скрытое вуалью лицо Паолы алело от смущения. Лидия припомнила соответствующие главы из «Половой психопатии» Крафта-Эбинга, которые она читала со смесью научного интереса и изумления в то время, когда посещала лекции по медицине и вскрытия в Рэдклиффском лазарете в Оксфорде, но воздержалась как от упоминания о своих познаниях, так и от дальнейших расспросов, а также размышлений над только что полученными сведениями о частной жизни не только сэра Гранта, но и помощника итальянского атташе.
     Не стала она говорить и о том, что подобные услуги ее не удивили — в стране царила ужасающая нищета, а сами китайцы считали, что все продается и покупается. Такое замечание с ее стороны погрузило бы ее мачеху и тетушек в пучину меланхолии… чем бы ни являлась «меланхолия» на самом деле (доктор Шарко — или все-таки доктор Фрейд? — без сомнения, счел бы меланхолию признаком нервного расстройства… надо будет почитать об этом…).
     Поэтому в ответ она лишь ахнула:
     — Сэр Грант? Никогда бы не подумала!
     Крафт-Эбинг полагал, что такое отклонение свойственно многим мужчинам, и далеко не все они проживают в Пекине. К тому же выявить подобные склонности по внешнему виду человека едва ли было возможно.
     — Если бы мне об этом сказала мадам Дроздова или Аннетта Откёр, — речь шла о жене помощника французского торгового представителя, — я бы решила, что это просто сплетни… Вы себе представить не можете, мадам, какие ужасные сплетни тут распространяют! Но я услышала это от собственного мужа.
     — У меня есть основания считать, — тактично вставила Лидия, — что мужчины в своем кругу сплетничают ничуть не меньше женщин.
     Молодая итальянка снова покачала головой:
     — Нет! Сплетничают только женщины, но даже если и мужчины тоже, Тонио… сеньор Джаннини не из таких.
     Они остановились у самой большой лавки, перед входом в которую благообразный старик вымешивал в тазу тесто из белой мелкой пудры; он брал кусок теста, растягивал его меж разведенных ладоней, потом складывал вдвое получившиеся жгуты и снова ронял их в таз, чтобы еще раз обкатать в муке.
     — Когда я только прибыла сюда, — продолжила Паола, — муж предупредил меня, чтобы я не сближалась с сэром Грантом, а когда я спросила, почему, рассказал о китаянках и доме госпожи Цзо в переулке Большого тигра, куда ходит сэр Грант. Моя матушка сказала бы, что мужу негоже говорить с женой о таких вещах, но поскольку здесь, в посольствах, нам приходится часто встречаться, я рада, что узнала об этом и не завязала с ним дружеских отношений. Позже я услышала от мадам Откёр, что там произошел большой скандал… говорят, в том доме умерла одна из девушек.
     Старик уже разделил кусок теста на несколько жгутов, каждый не толще швейной нити, и теперь вокруг его тележки собралась целая толпа, почти перекрывшая улицу.
     — Что это? — с интересом спросила Лидия, но Паола только помотала головой.
     Лидия задала этот же вопрос стоявшему рядом мужчине, указав пальцем на старика, но полученный ответ «а, тан гоу» мало что прояснил. Когда тесто превратилось в моток тонких мучнистых нитей, старик шлепнул его на ближайший прилавок, подняв белое облако, и нарезал на короткие куски бритвенно-острым ножом, который до этого торчал у него за поясом; на все вопросы Лидии о товаре и цене он отвечал лишь непонимающим взглядом. Когда она, отчаявшись, протянула ему медную монету, старик вручил ей четыре клейких куска, сложил таз в тележку и двинулся к следующему переулку, чтобы повторить там представление.
     — Не вздумайте это есть! — мадам Дроздова вынырнула из лавки и тут же вырвала липкие кусочки у Лидии из рук. — А если там отрава?
     — Вздор, люди покупали это своим детям, — возразила Лидия.
     Несколько уличных сорванцов и в самом деле с удовольствием поглощали тан гоу. Но баронесса не собиралась ничего слушать. Она завернула тан гоу в бумагу и вышвырнула в канаву, откуда их тут же выудили проворные ребятишки.
     — Что это такое?
     — Господи, дитя мое, да откуда же мне знать? — баронесса решительно направилась в сторону дожидающихся их повозок. — Может быть, опиум.
     Меньшиков (или Коршиков) тащил за ними целую груду бумажных свертков, приобретенных во всех встреченных лавочках, так что для возвращения в русское посольство им пришлось нанимать четвертого рикшу.
     — Поэтому, как вы понимаете, — заключила Паола, устраиваясь на плетёном сиденье, — хотя Ричард Хобарт производит впечатление весьма воспитанного молодого человека и получает знаки внимания со стороны всех посольских дам, у которых есть дочери на выданье, когда в среду вечером, он заявился на прием к сэру Эллину с опозданием, да еще и пьяным, мне ни в коем случае нельзя было отпускать к нему Холли. Всё-таки он сын своего отца.
     Лидия подумала, что ни один мужчина в здравом уме не попросил бы ее руки, сочти он, что в своем поведении она будет походить на отца. Она уже поставила ногу на ступеньку повозки, когда за спиной раздался шепот:
     — Мисси…
     Старый рикша с заговорщицкой ухмылкой протянул ей завернутый в бумагу белый квадратик тан гоу.
     Белое сладкое лакомство напомнило ей рахат-лукум. Повозки, подпрыгивая на ухабах, катились по затянутым вечерним сумраком улицам назад в посольство, а они с Паолой все никак не могли отряхнуть руки от выдававшей их маленький секрет сахарной пудры.
     ***
     — Что это? — Уиллард предупреждающе вскинул руку
     Эшер остановился, вслушиваясь в кладбищенскую тишину, сменившую заунывный вой ветра. Рядом с ним тяжело, с присвистом, дышал Карлебах.
     Проклятие. Проклятие, проклятие, проклятие…
     — Ну и повезет же нам, если это грабители — лошадей-то у нас уже отобрали, — пробормотал Барклей.
     — Вряд ли грабители, — откликнулся Гиббс. — Они б заметили, что нас уже пощипали.
     — Все равно, черта с два я просто так отдам им обувку, — молодой солдат потряс длинным бамбуковым копьем.
     По дороге Эшер (единственный человек в отряде, у которого за голенищем обнаружился предусмотрительно спрятанный нож) заметил в расселине редкую поросль бамбука и, спустившись по склону, снабдил своих спутников примитивным оружием. Уже тогда было темно. Он срезал пять стволов бамбука по шесть футов каждый, а затем, вернувшись на тропу, заострил их. На всю работу ушло примерно полчаса, но он понимал, что за это время они все равно не смогут добраться до Мэньтоугоу. Когда он закончил последнее копье, вокруг царила непроглядная тьма, поскольку луна еще не взошла.
     А теперь они напрягали слух, не зная, в самом ли деле в зарослях внизу по склону слышалось какое-то шевеление, или же донесшиеся до них звуки были порождены порывами ледяного ветра.
     — До вершины гребня еще далеко, Джеймс? — прошептал Карлебах. — Там тропа отходит от ручья.
     — Они держатся рядом с водой? — спросил в ответ Эшер. — Или могут передвигаться и по сухой земле, если понадобится?
     — Этого я не знаю. Мне не часто приходилось встречать их. Матьяш…
     Его голос задрожал, и Карлебах замолк, не в силах говорить о своем последнем ученике, чей уход, как подозревал Эшер, вынудил старика оставить привычную жизнь.
     — Тьфу! Господи! — Барклей закашлялся. Ветер переменил направление и на мгновение в воздухе повисла густая вонь гниющей плоти, завернутой в грязное тряпье. — Где эти чертовы бандиты прячутся?
     — В шахте, дурень, — буркнул Уиллард. — Ты их что, там не почуял?
     Барклей подошел к краю тропы и крикнул:
     — Эй! Узкоглазые! У нас ничего нет, слышите? Мэй цянь! Ни гроша, поняли? Как по-китайски сказать «с нас нечего взять», а, профессор?
     Ветер рвал на клочки вырывающийся с дыханием пар и уносил их прочь. Эшер подумал, что все его старания скрыть знание китайского пошли прахом.
     — Заткнись уже, — прошептал Гиббс. — Смотри, там, над тропой. Видишь?
     — Где-то в сотне ярдов отсюда есть валуны, — тихо сказал Эшер. Последний час он внимательно отмечал любое укрытие или удобное для обороны место. — Если мы отойдем туда…
     — Поздно, — Уиллард указал куда-то в темноту. Звезды почти не давали света, и все же Эшеру показалось, что позади них на тропе блеснули чьи-то глаза. — Что за…
     — Держитесь на открытом пространстве! — скомандовал Эшер, и пятеро мужчин встали спина к спине, выставив перед собой копья.
     Ведущий к воде склон внезапно наполнился треском ломающихся под ногами веток.
     — Сколько там этих дьяволов? — начал было Гиббс, и в то же мгновение на тропу выпрыгнули темные фигуры.
     Эшер ткнул перед собой копьем, чувствуя, как наконечник входит во что-то мягкое; раздавшийся вопль напоминал крик раненого верблюда. От вони к горлу подкатывала тошнота. Рядом ругался Уиллард. Эшер закричал в подступающую тьму:
     — На ши шэй? Ни яо шэ мо? — но он сомневался, что получит ответ; насаженная на копье тварь все еще дергалась, пытаясь дотянуться до него. Внезапно она рванулась вперед, и Эшер почувствовал, как по лицу мазнули загнутые крючкообразные ногти.
     Новые вопли. Барклей охнул:
     — Что за…
     До Эшера донесся звук удара, будто что-то мягкое (тело?) стукнулось о камень.
     Темнота вокруг них словно бурлила, выпуская из себя все новых и новых тварей. Господи Иисусе, да сколько же их? Затем откуда-то снизу послышался звук винтовочного выстрела, пронзенная копьем тварь снова бросилась на него, словно до стрельбы ей и дела не было, и Эшер едва удержал бамбуковое древко, готовое вырваться из рук.
     Он видел лицо твари — лицо яогуай, ошибки быть не могло: смятые черты, смутно проступающие в темноте, оскалившийся клыками рот, блестящие глаза.
     Еще один выстрел, потом раздался топот бегущих ног, вопли Иных — яогуай, и ночь прорезал проблеск, который здесь и сейчас казался невозможным — так блестит лезвие меча. Мгновением позже звездный свет отразился от круглых линз очков.
     Человек издал японский боевой клич, и эти рявкающие звуки убедили Эшера, что он действительно видел меч.
     Яогуай дернулся, там, где только что было его лицо — бледное, безволосое, похожее на собачью морду, — теперь осталась только ночь. Эшер почуял запах крови, хлещущей из перерубленной шеи. Перед глазами мелькнула фигура в белом мундире, забрызганном кровью, снова блеснул меч, а вслед за ним — линзы очков. Полковник граф Мицуками. Вот кто следил за ними все это время.
     Слишком темно для стрельбы — можно попасть в одного из своих.
     Эшер выдернул копье из осевшего тела и с силой вогнал в ближайший темный сгорбленный силуэт, удерживая тварь на месте, пока японец не обезглавил ее. В Южной Африке ему приходилось видеть, как артиллерийский огонь рвет людей на части, а однажды и самому довелось разделывать топором труп убитого им же человека, чтобы затем избавиться от тела — так потребовала служба, что вроде бы должно было примирить его с происходящим, которое потом долгие годы возвращалось к нему в кошмарах. Но древнее искусство убийства холодной сталью было одновременно пугающим и завораживающим.
     Он услышал крики яогуай и шелест листвы вниз по склону. Что ж, чувство самосохранения им не чуждо…
     — Эй, поосторожней со своим ножиком! — раздался задыхающийся голос Гиббса.
     — Лопни мои глаза, это ж чертов микадо! — выдавил Барклей.
     Эшер шагнул вперед, споткнулся обо что-то мягкое, поддавшееся под его ногой, и тут же скрюченные пальцы Карлебаха схватили его за локоть:
     — С вами все в порядке, Джейми? Вы не ранены?
     — Не ранен. А вы все? Есть раненые?
     — Что это было? — требовательно вопросил Уиллард.
     Две смутно белеющие фигуры с поклоном выступили из темноты:
     — Эсу-сенсей…
     Эшер поклонился в ответ:
     — Мицуками-сан? Вы не ранены? Тысячи благодарностей…
     — Что это за создания? — этот властный низкий голос он хорошо помнил еще по Шаньдунскому полуострову.
     За спиной невысокого японца виднелся его телохранитель — широкоплечий молодой человек лет двадцати с небольшим; одной рукой он зажимал рану на боку, кровавое пятно расползалось под пальцами, пачкая светлую ткань мундира.
     — Если не возражаете, поговорим об этом на ходу, Мицуками-сан. Они могут вернуться. Ваш человек может идти?
     Мицуками спросил что-то на японском, телохранитель расправил плечи и ответил на том же языке. Скорее всего, сказал, что рана — не более чем царапина…
     — Господин полковник Мицуками, позвольте представить вам ребе Соломона Карлебаха из Праги.
     Последовал еще один обмен поклонами, после которого они наконец двинулись в путь. Темнота в теснине сгустилась до такой степени, что Эшер едва смог различить темный проем в том месте, где тропа сворачивала вправо и начинала подъем к перевалу. Ветер теперь дул с севера, неся с собой холод, в нем безошибочно различался шепот приближающейся пыльной бури. «Господи, — устало подумал он, — только не сейчас. Потом, когда мы доберемся до города».
     Уиллард выругался:
     — Только этого не хватало.
     Когда над горами показалась луна, Эшер, который шел последним, оглянулся. До полнолуния оставалось несколько дней, и бледный свет ясно очерчивал нелепые фигуры их недавних противников, которые сгрудились вокруг останков яогуай, попавших под мечи Мицуками и его телохранителя.
     С такого расстояния он не мог разглядеть все до мелочей, но все же ему показалось, что в нескольких ярдах от места побоища на тропе лежит отрубленная рука. Пальцы цеплялись за неровности в земле, и рука упрямо двигалась вперед, словно преследуя их.
     Рядом с собой он услышал резкий вдох. Полковник Мицуками шепотом повторил свой вопрос:
     — Что это за создания, Эсу-сенсей? И почему встреча с ними не удивила вас?
     Одна из тварей выползла из скрывающих склон теней, схватила руку и заковыляла назад к своим товарищам, на ходу впившись зубами в мясо, как американец в ножку индюшки.

     8
     — И что ты ему ответил? — спросила Лидия следующим утром, после того, как Эшер еще раз пересказал события предыдущего дня, на этот раз с большими подробностями, чем в предрассветные часы, когда сил у него хватило только на то, чтобы дотащить Карлебаха до номера.
     — Пока что ничего.
     Эшер осторожно наклонил над чашкой большой расписной кофейник, который Элен внесла на подносе вместе с булочками (свежими), яичницей-болтуньей (превосходной) и кричащим о своем шотландском происхождении джемом (консервированным) и сопроводила язвительными замечаниями о языческих странах, где сама погода может обратить в бегство доброго христианина. Казалось, горничная в самом деле считает пыльную бурю, которая сейчас завывала над черепичными крышами Пекина, карой небесной, насланной разгневанным Богом на упорствующих в своем заблуждении язычников.
     — У нас и без того забот хватало.
     Пыльная буря обрушилась на них недалеко от окраин Мэньтоугоу, в самом конце пути, который они проделали при лунном свете, постоянно спотыкаясь и думая лишь о том, как бы быстрее добраться до людей.
     — Оказалось, что Ито — это телохранитель Мицуками — ранен серьезнее, чем ему хотелось показать нам. Почти сразу же полковнику пришлось предложить ему свою помощь. А Карлебах совсем выдохся, — Эшер размял запястья, болевшие после того, как ему пришлось удерживать на конце копья жуткую тварь, которая весила более ста пятидесяти фунтов и не просто отказывалась умирать, но и хотела убить его самого. — Мицуками привез нас в своем автомобиле — Карлебаха, меня и Ито, — потому что поезд отходил только утром. Даже когда буря почти миновала нас, ему едва удавалось удержать автомобиль на дороге. Полковник не объяснил, как он там оказался, но, скорее всего, они с Ито следили за нами большую часть дня. Наверное, Мицуками узнал меня и, вполне возможно, до сих пор считает немецким шпионом. Думаю, он навестит нас вскоре после завтрака, чтобы расспросить обо всем, что ему не удалось выведать прошлой ночью.
     Лидия оглянулась через плечо на дверь спальни, где старый ученый провел остаток ночи. Хотя предложенный полковником коньяк несколько оживил Карлебаха, все же он едва смог подняться по лестнице, а его бледное до серости лицо (пусть даже частично виной тому был электрический свет, в котором блекли все краски) встревожило и Эшера, и Лидию.
     Поскольку Лидия никогда не отправлялась в путь без стетоскопа и сфигмоманометра, которые и сейчас обнаружились в одном из дюжины дорожных кофров с нарядами от Уорта и Пуаре, она померила Карлебаху давление, убедилась, что его сердце бьется ровно, хотя и несколько медленнее обычного, а затем приготовила успокоительное. Ночь она провела в комнатке Миранды вместе с миссис Пиллей, а сам Эшер прикорнул на софе в гостиной.
     Хотя окна были закрыты ставнями, задернутые шторы колыхались под порывами холодного ветра, несущего тучи пыли, а в воздухе стояла серо-желтая пелена, образованная мелкими частицами суглинка. Из детской время от времени доносился плач Миранды, которой пыль лезла в глаза, нос и кашу.
     — От Исидро никаких новостей?
     Лидия покачала головой.
     Элен, похожая на добродушного неторопливого тяжеловоза в своем накрахмаленном ситцевом платье, какие полагалось носить горничным в утренние часы, пришла забрать поднос, и через распахнутую дверь со «служебной» половины номера до Эшера донеслись восклицания миссис Пиллей: «Ну же, девочка моя!»
     — Похоже, Миранде ее первая пыльная буря пришлась не по вкусу, — заметил он, и Элен хихикнула.
     — Она всё старается убрать пыль из каши, и эта Пиллей, — Элен не питала особого уважения к няне, чье мнение о демонстрациях рабочих («Их нужно арестовать!») и праве голоса для женщин («Их нужно отправить домой к мужьям, которые вообще не должны были их выпускать!») она сочла варварским, — уже замучилась ей ручки вытирать. И глазки у нее чешутся. Не знаю уж, как мы будем ее купать, с такой-то пылью — вода тут же превращается в грязь. А как себя чувствует профессор Карлебах?
     — Я как раз собиралась проверить, — Лидия встала, не таясь, взяла очки, которые она сняла при звуке открывающейся двери, и двинулась в сторону спальни. — Нет-нет, Джейми, останься и допей кофе. Ночью я слышала, как ты вставал и навещал его, а ведь тебе самому надо было отдохнуть.
     Элен вышла. Эшер снова сел, по-прежнему держа в руках кофейную чашку, и задумчиво уставился на приоткрытую дверь спальни. Фрэнсис Бэкон как-то написал: «Тот, кто имеет жену и детей, отдал заложников судьбе: они — помеха для крупных предприятий, как
     добродетельных, так и порочных»…
     Бросив взгляд на чашку, он заметил, что кофе покрылся тончайшим слоем пыли. Эшер радовался тому, что Лидия и Миранда рядом с ним, поскольку так он мог защитить их или хотя бы знал, какая опасность им грозит. Но ночью во сне его преследовали отражающие свет глаза и бесформенные лица, проступающие в свете звезд. И вонь гниющей плоти. Он смертельно устал, и все равно несколько раз просыпался, не столько из-за беспокойства о старом друге, сколько из-за кошмаров: ему снилось, что когтистые лапы скребутся в окна, что сутулые темные фигуры снова скользят за ним вдоль канала со стоячей водой.
     Насколько они разумны? Смогут ли узнать его, если снова увидят? Станут ли преследовать? И хватит ли им сообразительности понять, что рядом с ним есть люди, которых он любит?
     Он ощутил, как где-то глубоко внутри заворочался страх. В бытность его полевым агентом его единственным недостатком было воображение. Полезнейшее качество, но одновременно с тем и обоюдоострое оружие.
     И что там с пекинскими вампирами? Он вспомнил, как нервничал Исидро, вспомнил собственную прогулку вдоль канала позапрошлой ночью, о том, как кто-то следовал за ним, следил…
     За несколько месяцев до рождения Миранды Лидия вшила серебряные цепочки в оторочку занавесок на детской кроватке и даже в ленты, которыми собиралась перевязывать завернутого в одеяльца ребенка. Сама мысль об этом, а также и о том, что Оксфорд от Лондона отделяет не более семидесяти миль, и хозяину Лондона известно, где они живут, по-прежнему наполняла его гневом, страхом и чувством вины.
     Он уволился из департамента перед тем, как сделать Лидии предложение (сама она тогда была лишенной наследства студенткой без гроша в кармане), но все равно терзался сомнениями. Шпионаж — занятие для холостяков, и даже вышедшие в отставку шпионы до конца дней своих вынуждены жить с оглядкой. В глазах Эшера величайшим из бессчетных грехов Исидро стало то, что семь лет назад, когда испанец вовлек его в дела лондонских вампиров, о существовании Лидии узнали те, кто охотится в ночи. Лидии, а теперь еще и рожденного ею ребенка.
     Она вернулась в комнату, сворачивая стетоскоп:
     — Он еще спит. Бедняга, в его возрасте… Вынуждена заметить, Джейми, что с твоей стороны было нечестно взять с собой Карлебаха и оставить меня собирать сплетни в компании баронессы. И потом, к тому времени, как я доберусь до Минляна, смотреть там уже будет не на что — кости рассыплются в труху.
     — Mea culpa! — Эшер вскинул руки, показывая, что сдается. — Но раз уж ты вытерпела общество баронессы…?
     — Ты знал, что она из себя представляет?
     — Господа судьи, я не виновен в том, в чем меня обвиняют… хотя до меня доходили слухи, — краешком салфетки он снял с кофе пленку пыли, слил остатки из кофейника во вторую чашку и накрыл ее блюдцем. — И если уж речь зашла о слухах…
     — Да, — вздохнула Лидия. — Слухи…
     И она подробно пересказала ему обо всем, что узнала за время посещения Шелкового переулка. Когда она закончила, Эшер сказал:
     — Увы, но то, что твоя подруга рассказала об отце Ричарда Хобарта, соответствует истине. Даже в Оксфорде у Гранта Хобарта была сомнительная репутация. Разумеется, мало кто из нас был настолько наивен, чтобы в поисках удовольствий связываться с городскими девицами…
     — А я-то думала, что годы учебы ты провел в монашеском уединении, склонившись над словацким словарем!
     — Персидским, — с усмешкой поправил Эшер. — И, боюсь, в отношении меня ты права.
     Он снял со своей чашки блюдце, отпил глоток и вернул блюдце на место.
     — Еще до того, как меня пригласили на службу в департамент, я не понимал, зачем напиваться пять раз на неделе, как делали мои соседи по лестничной клетке. Полученное воспитание уберегло меня от сетей тех девиц, с которыми мои соученики встречались в Лондоне. Пьяные студенты способны на многое, но Хобарту удалось выделиться даже на их фоне. Он оправдывался, говорил, что девушки сами его просили… Тогда, в восемьдесят втором, ходили слухи, что он убил женщину в каком-то из лондонских притонов.
     — Намеренно? — голос Лидии звучал ровно, но Эшер видел, что она потрясена.
     Эшер задумался. В памяти всплыл весенний вечер в общей комнате для младшекурсников, которая вдруг погрузилась в тишину, когда в дверях появился Хобарт. Вскоре после этого Хобарт подошел к нему и попросил давать уроки китайского языка, который сам Эшер учил уже два года. Отец дал ему три месяца, сказал Хобарт, с вызовом глядя Эшеру в глаза, чтобы он подтянул язык, прежде чем отправиться служить на Дальний Восток.
     С неохотой он ответил:
     — Думаю, да.
     Лидия промолчала; пальцы ее нащупали кофейную ложечку, и теперь она машинально вычерчивала тонкие узоры в пыли, покрывавшей белую скатерть. Наконец она сказала:
     — В прошлом году я прослушала лекцию доктора Биконсфильда, который считает, что подобное поведение связано с атавистическими пороками нервной системы. По-моему, тогда ему не удалось обосновать свою теорию. Интересно, как обстояли дела с отцом сэра Гранта.
     — За все то время, что мы вместе учились в Оксфорде, об отце Хобарт заговорил со мной лишь однажды. Я слышал, что леди Хобарт была ужасной женщиной. Как бы там ни было, неважно, передается по наследству потребность в насилии и невозможность иным способом получить удовольствие, или нет. Ричарда подставили. В департаменте мы часто проворачивали такие фокусы, чтобы заполучить нужного человека, хотя, насколько мне известно, к убийствам не прибегали. И Ричард, и несчастная мисс Эддингтон — всего лишь инструменты. Настоящая цель — Хобарт.
     Лидия на мгновение задумалась:
     — Тогда он прав. Это дело рук китайцев.
     Она заключила рисунок в несколько аккуратных квадратов. Эшеру стало интересно, не вспоминает ли она сейчас об Исидро, который за долгие годы убил не одну женщину, и даже не двух.
     — Пока мы в Пекине, я хотел бы сводить тебя в оперу, — сказал он через некоторое время. — Там нет кулис и колосников, и когда нужно сменить декорации или вручить герою меч, помощники передвигаются по сцене на виду у публики. Но так как они всегда одеты в черное, зрители притворяются, что их на сцене нет — просто соглашаются не замечать их.
     — Как не замечают слуг в посольствах, — в ее голосе звучала грусть. Теперь она знала, кто мог взять галстук из комода Ричарда Хобарта. Кому было известно о намерении Холли Эддингтон женить его на себе, кто понимал, что если кто-нибудь знакомый скажет ей: «Он ждет вас у калитки», она поверит и выйдет в сад. — Да и вообще слуг, если на то пошло.
     — Вот только мы ничего не знаем о тех, кто работает в посольствах. Не знаем, чьи они родственники, где проводят свои выходные. Вообще ничего. Кто-то рекомендует их, но стоит им выйти за ворота, и они исчезают. Но здесь семья — это всё. Двоюродные дедушки помогают продвинуться племянникам, дальние родственники приносят вести тетушкам, которых они никогда в глаза не видели. Целые кланы в неделю зарабатывают столько же, сколько мы платим рикше за одну поездку, но они годами откладывают каждый медяк, чтобы внучатый племянник Шэнь, очень способный мальчик, смог пригласить учителя, пойти в школу и сдать государственные экзамены; при этом все понимают, что если Шэнь в конце концов добьется успеха и станет таможенным инспектором, он не станет досматривать ящики своего троюродного братца Яо, даже если сам он с этим Яо не знаком.
     — В этом мы от них мало отличаемся, — мягко заметила Лидия.
     — Верно, — согласился он. — За тем исключением, что Шэнь наизнанку вывернется, чтобы сдать экзамены, и не ради собственного будущего, но из-за долга перед семьей. Людьми, которых мы не видим.
     Лидия протерла ложечку, помешала кофе и снова накрыла чашку блюдцем.
     — Значит, у девушки, которую сэр Грант, по слухам, убил в этом… заведении в переулке Большого тигра, есть родственники среди посольских слуг?
     — Эта версия кажется мне наиболее разумной. Китаец не может выдвинуть обвинение против английского дипломата, Лидия. Но может причинить ему боль, опозорив и доведя до виселицы его любимого сына.
     Она промолчала, задумчиво перебирая пальцами столовые приборы. Эшер мысленно вернулся в то время, когда он изо дня в день по четыре часа проводит рядом с громкоголосым молодым человеком, который постоянно сквернословил, а после занятий обязательно напивался до беспамятства. Пятьдесят фунтов, которые Хобарт заплатил за три месяца, позволили ему во второй раз приехать в Центральную Европу и стать учеником Карлебаха. Именно знакомство с малоизученными уголками Австро-Венгерской империи, которые он посетил в тот приезд, привлекло к нему внимание департамента.
     Пять лет спустя он единственный из всех учащихся Баллиола[15] удостоился приглашения на свадьбу Гранта Хобарта и дочери американского миллионера.
     Из-за закрытых дверей спальни донесся скрип кроватных пружин и глухое бормотание на идише.
     — Я загляну к нему.
     Лидия снова протерла ложечку и положила ее на блюдце.
     — Вряд ли сэру Гранту понравится твой вывод.
     — Да. Поэтому я на всякий случай спрятал тридцать фунтов там, откуда могу быстро достать их — под половицей в генераторном помещении гостиницы. Хобарт вспыльчив, и если он решит, что я — его враг, мне придется бежать. Интересно, дедуля У согласится спрятать у себя чанбигуй?
     — Дедуля У?
     — Мелкий мошенник во Внешнем городе. Если не ошибаюсь, работает на семью Шэнь, по крайней мере, работал четырнадцать лет назад. Он мог достать буквально всё, от телефонного провода до французского шампанского, и охотно спрячет ян гуйцзе от властей — или взбешенных немцев, — если, конечно, цена его устроит. Но я надеюсь, нам удастся выгородить Ричарда, не причинив никому особого вреда, и удержать его отца от очередного убийства.
     Открывая дверь в спальню, где его старый учитель сидел на кровати среди подушек, Эшер подумал, что столь равнодушным отношением к неотмщенному убийству юной девушки (почти ребенка, если он правильно помнил пристрастия Хобарта) он, наверное, обязан работе в департаменте.
     Или же причиной тому было долгое знакомство с вампирами?
     — Нам нужно вернуться, — большим пальцем (единственным, сохранившим подвижность на левой руке) Карлебах удерживал Эшера за руку, словно опасался, что бывший ученик отпрянет прочь, едва услышав невнятно произнесенные слова. — Нам нужно спуститься в шахту, найти их логово. В магазине Кирульфа, рядом с гостиницей, я видел дробовики, а в казармах у англичан есть оружейник…
     — Я сам этим займусь.
     — Нет! Я должен…
     — Почему?
     Карлебах резко отвернулся.
     — Я знаю этих тварей…
     — Что еще мне надо знать о них, — мягко спросил Эшер, — кроме того, что их нужно уничтожить? Наверняка где-то есть план шахты. Кто-нибудь из служащих сэра Джона выяснит, что за компания вела там разработки и как мне добраться до их архивов. Если я скажу, что, по-моему, в шахте прячутся ополченцы Гоминьдана, меня допустят к документам. Вряд ли они засекречены. Те растворы, что вы изготовили…
     Он кивнул в сторону туалетного столика, где выстроился ряд поблескивающих флаконов. У их оснований уже собрался тончайший слой пыли.
     — Вы сами не знаете, подействуют они на тварей или нет, верно?
     — Я зря взял их с собой, — вздохнул Карлебах. — Если бы мы обнаружили останки в лучшей сохранности, я бы испытал на них пару-другую капель, чтобы проверить, какое действие они окажут… Джейми, вы сосчитали их? Вы видели, сколько их там? Несколько десятков.
     Его морщинистое лицо исказилось гримасой страдания.
     — В темноте всегда кажется, что нападающих больше, чем на самом деле, — твердо сказал Эшер, хотя и его напугало количество неведомых существ.
     — Мы не слышали их, не ощущали их запаха, пока они не подошли слишком близко. Матьяш, — он снова запнулся на имени предавшего его ученика, — Матьяш как-то сказал, что они, как и вампиры, могут обманывать зрение и разум людей.
     — Значит, Матьяш изучал их?
     Эшер подумал, не потому ли юный мятежник заинтересовался тварями, что средневековые крипты и подземные ходы под Старым городом служили местом сбора революционно настроенных венгров, чехов и словенцев, которые хотели освободить свои страны от векового владычества Австрии.
     Некоторое время Карлебах лежал неподвижно, затем кивнул. Эшер заметил, что глаза старика в полумраке спальни блестят от слез.
     — Как и я, он боялся, что политики или военные узнают о них и решат использовать против своих врагов. Мир и без того переполнен страшным оружием, Джейми. Как и людьми, которые считают, что можно прибегнуть ко злу, чтобы победить большее зло. Поэтому мне нужно вернуться в шахту. Я должен увидеть их сам, своими собственными глазами, чтобы не обмануться.
     Повисло молчание. Затем Эшер спросил:
     — Обмануться?
     — Джейми, — Карлебах перешел на шепот, — эти создания сродни вампирам. А что если ими управляет вампир? Отдает им приказы? Они не обладают разумом, но на что они способны, если за ними стоит вампир? Вы сами поддались на обман вампира, — с горечью добавил он. — Ваши намерения чисты, но в этом вопросе вам нельзя доверять.
     Эшер ощутил, как сомкнулись у него на запястье скрюченные артритом пальцы правой руки; их хватка по-прежнему была сильной, как у молодого человека.
     — Ставки слишком высоки, я не могу рисковать. Поэтому я должен отправиться туда.
     «Может быть, и так, — подумал Эшер, когда старик отвернулся от него. — Но что-то мне подсказывает, что доверять здесь нельзя не только мне».

     9
     Буря бушевала до поздней ночи.
     Вскоре после полудня Эшер спустился вниз, чтобы встретиться с графом Мицуками. Ветер нес по улицам тучи пыли, и даже в отдельном кабинете, куда их проводил управляющий, в воздухе висела тонкая пелена, приглушая свет электрических ламп.
     — Позвольте еще раз поблагодарить вас за помощь, оказанную нам прошлой ночью, — произнес Эшер с поклоном. — Не будет преувеличением сказать, что мои спутники и я сам обязаны вам жизнью. Надеюсь, Ито-сан не слишком пострадал?
     — Мой слуга сейчас отдыхает. Благодарю за заботу, Эсу-сенсей, — императорский атташе, похожий на круглолицего гномика в очках и чистенькой синей форме, поклонился в ответ.
     Эшер понадеялся, что за последние четырнадцать лет сам он изменился сильнее, чем Мицуками: сейчас он был коротко пострижен, на висках уже пробивалась седина, а вокруг глаз залегли морщины. В 1898 Эшер носил бороду, был лохмат и прятал глаза за очками, дополнявшими образ чудаковатого ученого, который со всеми вел себя одинаково раздражительно, позволял себе грубости и говорил только на немецком.
     Мицуками продолжил:
     — Меня беспокоит, что создания, от которых исходит такой запах, могут переносить на когтях и зубах инфекцию, поэтому сейчас за ним наблюдает посольский врач. Ка-ру-ба-ку-сенсей хорошо себя чувствует?
     — Да, благодарю вас. Случайная встреча с вами стала для нас спасением.
     — Возможно, она была не такой уж случайной, Ге-раа-сенсей, — Мицуками, глядя ему в глаза, произнес имя, под которым Эшер был известен в 1898 году.
     Проклятье. И в спутниках у него австрийский еврей…
     — Позвольте заверить вас, что за пределы комнаты это имя не выйдет, — в ответ на настороженное молчание заметил Мицуками. — Я военный. Союз, некогда заключенный моей страной с Германией, как и текущий союз с Великобританией, имеет для меня значение только тогда, когда в дело вступают армии. Но поскольку этот Ге-раа-сенсей, с которым вы, как я теперь вижу, не имеете ни малейшего сходства, был немцем, а кайзер претендует на территории, которые находятся в зоне влияния Японии, вчера я вынужденно последовал за вами, чтобы разрешить сомнения. Прошу простить меня за допущенную ошибку.
     — Да, понимаю. И благодарен вам за эту ошибку, которая спасла жизнь как мне, так и моим товарищам.
     Снова повисла тишина, нарушаемая только завываниями ветра. В обращенном на него взгляде черных проницательных глаз Эшер прочитал тревогу и страх.
     — Что это за создания? — наконец спросил полковник. — Крестьяне отвели вас к шахтам, где, насколько я понимаю, водятся эти… акума… эти тэнма. Вы знали, что найдете их там?
     Эшер заколебался. Сейчас Британия и Япония были союзниками, но значит ли это, что Мицуками согласится помочь им и станет хранить молчание?
     — Нет, не знал.
     — Но искали вы именно их?
     — Да.
     — Что они такое?
     — Мы не знаем. Какая-то патология, ранее неизвестная…
     — То, что я видел прошлой ночью, не похоже на болезнь. Смертельные для человека раны их не убивают. Мы обезглавили двух из них, но их тела не упали, а спрыгнули вниз, в расщелину. Нескольким Ито отрубил ноги, одному — руки, но они не умерли и даже не потеряли сознания. Они молча двигались за вами по тропе, как пальцы на руке или как собаки, подгоняющее стадо. Это не болезнь, Эсу-сенсей. Их морды не похожи на человеческие лица. Уж не демоны ли они, которых, по словам ученых, не существует?
     — Нет, не думаю, — медленно ответил Эшер. — Хотя сельские жители и считают их таковыми. Но именно по этой причине их нужно изучить, сохраняя при этом величайшую секретность. Одному Господу известно, что с ними — или из них — сделают немцы.
     Он не отводил взгляда от Мицуками, и хотя японец внешне оставался бесстрастным, в глубине его глаз читалась работа мысли. Чуть тише Эшер добавил:
     — И только Господу известно, какие идеи появятся у моего или вашего правительства. И каким будет результат.
     Мицуками коротко выдохнул сквозь зубы и повторил:
     — Я военный. Мое дело — армии, а не эти… порождения преисподней. Но наш новый император… не отличается хорошим здоровьем. Он взошел на трон этой весной, и с тех пор почти всеми делами в империи ведает парламент и Ставка. Я вовсе не хочу сказать, что лучше них знаю, как поступить, но в одном я уверен — стоит однажды открыть врата ада, и кто знает, сможем ли мы захлопнуть их. Вы здесь находитесь не по заданию вашего правительства?
     Эшер покачал головой:
     — Я сказал послу, что собираюсь исследовать одно местное предание, и он выделил солдат мне в сопровождение. Ночью было темно, я объяснил им, что на нас напали разбойники, и они, похоже, поверили. Никто из них не видел того, что видели вы.
     — А остальные? Ка-ру-ба-ку-сенсей?
     — Он знаком с легендами об этих существах, — осторожно признал Эшер. — Именно он узнал их по описанию в статье миссионерки, которая обнаружила останки одного из них. Моей жене также известно о них. Больше никто ничего не знает.
     — А, вот как, — полковник сложил руки поверх рукояти меча и устремил на Эшера взгляд блестящих темных глаз. — И что дальше? Надо выяснить, сколько их, как давно они там поселились…
     — Доктор Бауэр сказала, что в шахтах они появились примерно год назад. Что стало тому причиной, нам неизвестно. Нам предстоит это выяснить, и чем быстрее, тем лучше. В темноте не так-то просто было определить их количество, — продолжил он. — Не менее двадцати.
     — Я пришел к такому же выводу. И еще большее их число, думаю, скрывалось в расселине. Говорите, они обитают в шахтах Шилю?
     — Скорее всего. Они живут в подземельях, в вечной темноте.
     — И все же они не демоны, — Мицуками задумчиво посмотрел на него. — Вам понадобятся документы горнодобывающей компании? Утром я отправил запрос в министерство внутренних дел; кто-нибудь из моих служащих поможет вам с переводом, если, конечно, схемы тоннелей вообще существуют.
     — Этим вы окажете нам неоценимую услугу, — Эшер снова поклонился.
     — Вы что-то знаете об этих… этих яогуай, о чем не желаете говорить мне, Эсу-сенсей. Но об одном я вынужден вас спросить. Их видели в Пекине? Или других частях страны? Мне они кажутся демонами, вырвавшимися из ада, но их тела похожи на человеческие. Их лица…
     Он покачал головой:
     — Вы сказали, что в шахтах они появились не более года назад, и вам неизвестно, откуда они взялись. Но откуда-то они должны были прийти. Поэтому я спрашиваю вас: они размножаются?
     Эшер вспомнил залитый лунным светом Карлов мост в Праге, черные тени готических башен и шевеление где-то под высокими пролетами. В этом городе есть что-то странное, написал ему Исидро…
     Он ответил:
     — Именно это мы и пытаемся выяснить.
     ***
     Когда ветер утих, Эшер вышел пройтись; в ночном воздухе по-прежнему стоял запах пустыни Гоби, над головой висела подернутая дымкой красная луна. Рикши с трудом волочили свои повозки по пыли, которая с тихим шорохом разлеталась из-под колес. На ступенях гостиницы и в дверях магазинов на Посольской улице суетились слуги-китайцы с вениками и совками в руках, и Эшер знал, что завтра утром тем же самым займутся приписанные к посольствам солдаты — немцы, англичане, русские, американцы и японцы.
     При дыхании изо рта вырывался пар, который лунный свет превращал в серебристое облако.
     Они размножаются?
     Эшер содрогнулся при этой мысли.
     Карлебах неохотно согласился с тем, что японского атташе придется посвятить в их дела: в конце концов, прошлой ночью граф успел рассмотреть напавших на них существ, и лучше уж пусть он все узнает от Эшера, чем станет наводить справки, которые, без сомнения, привлекут ненужный интерес. Стоит однажды открыть врата ада, и кто знает, сможем ли мы захлопнуть их.
     Лидия поинтересовалась, не сможет ли граф договориться с пекинской полицией и получить для нее разрешение ознакомиться с записями о таинственных исчезновениях, имевших место в течение года, или убийствах, жертвы которых были либо обескровлены, либо загрызены, по всей видимости, животными. В особенности ее интересовали районы, расположенные рядом со старыми искусственными озерами обнесенного стенами дворцового парка, а также так называемыми «морями» — тремя водоемами в северной части города. После отречения императора политическая обстановка в Пекине была неспокойной, а в феврале по городу прокатились военные бунты, на усмирение которых пришлось бросить карательные отряды, поэтому Эшер сомневался, что по документам удастся определить, есть ли в городе бессмертные чудовища, но все же согласился поговорить с японцем.
     Сейчас в Пекине царило спокойствие.
     Он дошел до северной стены Посольского квартала. Ветер взвихрил пыль и донес от ворот запах табака — кто-то из часовых курил тайком, пряча сигарету. На пустыре торговцы из Внутреннего города разгружали тележки с засахаренными фруктами, поношенными туфлями, зажаренными в масле скорпионами на палочках. Между собой они переговаривались на звонком пекинском диалекте. Дальше, за проспектом Дунчанъань, вздымались крыши настоящего Пекина: Внутренний город раскинулся вокруг Императорского города, в сердце которого, как коробочка в шкатулке с секретом, затаился Запретный город, скрывшись за массивными воротами. Там, среди обезлюдевших дворов и разрушающихся павильонов, жил отрекшийся юный император. Кто сегодня сметет пыль с его крыльца?
     По дороге в гостиницу Эшер свернул в проулок между стеной британского посольства и невысокой оградой, за которой среди деревьев виднелись кирпичные дома посольских служащих. За голыми ветвями он различил крышу дома Эддингтонов и освещенное лампой окно.
     Спит ли Майра Эддингтон?
     Смог бы он сам заснуть, если бы Миранда лежала сейчас бездыханной?
     Его сердце сжалось при мысли о рыжеволосой крохе, которую он, уходя, оставил ползать по гостиной в поисках кубиков, спрятанных Лидией в самых неожиданных местах, даже в бороде Карлебаха.
     Холли Эддингтон — нервная, громкоголосая, такая нелепая в девичьем белом платье, готовая на обман ради брака с богатым мужчиной… Когда-то она тоже была таким ребенком.
     Как и та оставшаяся для него безымянной девушка, которую Грант Хобарт убил просто потому, что по-другому не мог достичь оргазма.
     — Джеймс, — прошелестело у него над ухом. — Рад видеть вас в добром здравии.
     Эшер резко развернулся.
     Ветерок всколыхнул длинные белые волосы вампира, раздул полы пальто.
     — Не смотрите на меня так, — добавил Исидро, заметив выражение его лица. — К смерти девушки я не имею никакого отношения.
     — Но вы ведь услышали что-то в саду? Тогда, у Эддингтонов?
     — Услышал, — вампир направился по рю Мэйдзи прочь от ворот, и Эшер последовал за ним. — Когда ваш очаровательный друг прервал нас, я вышел и обнаружил мертвую девушку — смерть наступила лишь несколько минут назад, — а также пьяного мужчину, который был близок к состоянию беспамятства. Окажись я настолько глуп, чтобы попробовать его крови, я бы не смог найти дорогу к собственному гробу. Ваш профессор и в самом деле считает меня дураком?
     — Он считает, что вы жаждете крови.
     На мгновение в уголке рта Исидро нарисовалась черточка и тут же исчезла.
     — Когда у тебя в руках молоток, все вокруг кажется гвоздями. В незнакомом городе, где даже камни вопиют о присутствии вампиров, брать кровь без позволения было бы сумасшествием.
     Эшер видел, что с момента их прошлой встречи Исидро так и не поел. В его облике проступало что-то мертвенное, не совсем человеческое, словно ему с трудом удавалось поддерживать видимость жизни, нужную, чтобы вызывать доверие в жертвах. На лице четко проступали шрамы, выделяясь белыми рубцами на лбу и скулах. Исидро получил их, когда защищал Лидию.
     — Подозреваю, — сказал Эшер, — что Карлебах, при всей его учености, знает о вампирах не так много, как ему хотелось бы думать.
     Или это я знаю о них не так много, как мне хотелось бы думать…
     — Ранее я уже замечал, что охотники на вампиров становятся одержимыми своими жертвами и в конце концов теряют интерес ко всему остальному — к семье, друзьям, радостям познания и любви. Ко всему, кроме охоты, — откликнулся Исидро. — Их миры сжимаются до тех пор, пока сами они не превращаются в превосходное оружие… но всего лишь оружие. Насколько я понимаю, в горах вы обнаружили Иных?
     Эшер приподнял бровь:
     — Не хотите ли вы сказать, что были там и не оказали нам помощи?
     — Dios, нет! Мертвые передвигаются быстро, но прошлой ночью у меня были свои дела… окончившиеся неудачно, вынужден признать. О вашем приключении я узнал только тогда, когда увидел вас возвращающимися в гостиницу в таком состоянии, будто вы побывали на войне. А этим вечером в казармах ваши солдаты живописали встречу с разбойниками, от которых исходит ни с чем не сравнимая вонь. Бандиты, по их выражению, то ли обкурились, то ли с помощью каких-то неведомых приемов привели себя в состояние амока, как делают филиппинские воины.
     — Вот и хорошо. Нам только не хватало, чтобы слухи об этих созданиях дошли до ублюдков, придумавших фосген.
     Эшер коротко пересказал события последних полутора суток, упомянув в том числе о том, как у них отобрали лошадей, а также о странной реакции на солнечный свет, продемонстрированной сохранёнными доктором Бауэр образцами.
     — Хотел бы я посмотреть, какой эффект вызовет нитрат серебра. Несколько капель на кости… у Карлебаха с собой столько микстур, что хватит на целую аптеку, хотя я не представлю, как он собирается напоить ими этих тварей. Кажется, доктор Бауэр считает их реликтами давно прошедших эпох, чем-то вроде человекообезьян из «Затерянного мира», и надеется убедить в этом научное сообщество.
     — Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам, — процитировал Исидро. — Такая убежденность ничуть не хуже веры в вампиров.
     Они дошли до стены Императорского города, черной громадой возвышавшейся на противоположной стороне улицы. На высоте примерно в тридцать футов проступали очертания бойниц, подсвеченных фонарями железнодорожной станции. Где-то вдалеке уличный торговец хриплым голосом расхваливал на все лады блинчики и арбузные семечки.
     — Что вам удалось узнать о пекинских вампирах?
     — Ничего, — Исидро спрятал руки в карманы пальто и почти полностью растворился в ночной мгле. — Даже их тени ускользнули от моего взора. Но их присутствие разлито в воздухе, подобно дыму. Я прогуливался по пустырю и даже позволил себе углубиться в городские кварталы, надеясь расслышать их голоса. Тщетно. Но затем мне приснилось, будто кто-то следит за мной. Кто-то, кого я не могу понять, ужасный, безмолвный и холодный.
     Впервые на памяти Эшера он заговорил о снах.
     Когда-то графиня Антея Фаррен — вампирша, сгоревшая в константинопольском пожаре, — сказала ему, что бог, словно в наказание тем, кто похищает чужие жизни ради продления своей, наделяет их всеми признаками смерти, кроме покоя. Невозможно быть вампиром и не искать надежного убежища, не стремиться к полной власти над окружением. С годами их существование становилось более размеренным, подчиняясь раз и навсегда заданной схеме; все они старались контролировать каждый атом внешнего мира, который мог бы стать для них угрозой. Мало кто из вампиров решался отправиться в путешествие. Лишь некоторые из них отваживались отдалиться более чем на несколько миль от того места, где стоял их гроб, опасаясь, что в пути их застигнет какое-нибудь непредвиденное обстоятельство. «Как в той сказочной книге, — сказала она ему во тьме венской ночи, — где человеку сначала приделывают железную ногу взамен отрубленной, потом руку — и так далее, пока он не перестает чувствовать себя человеком, потому что у него уже нет сердца. Я боюсь и знаю, что должна бояться еще сильнее. Я могу погибнуть в любой момент. Достаточно лишь свернуть не туда или ошибиться в выборе убежища».
     Ее смерть не заняла и нескольких мгновений.
     Сейчас эхо тех же эмоций исходило от неподвижной фигуры Исидро.
     — Может быть, — с некоторым усилием начал Эшер, — мне стоит пойти с вами, когда вы в следующий раз соберетесь искать с ними встречи? Если они появятся, я, по крайней мере, смогу поговорить с ними.
     — Вы умрете, — сказал Исидро ровным голосом. — Возможно, и я тоже, из-за того, что взял себе в помощники смертного. Я даже не знаю, не обрек ли вас на гибель от их рук уже тем, что сейчас говорю с вами. Здесь, в Посольском квартале, их присутствие не ощущается, но я не уверен, что не стал жертвой их внушения. Не знаю. Могу сказать только одно: передвигайтесь с оглядкой и соблюдайте все меры предосторожности, поскольку чутье мне подсказывает, что они могут ударить со скоростью мысли. Простите, — добавил он так, словно и в самом деле хотел попросить прощения.
     Пыль запорошила Эшеру глаза. Когда слезы наконец перестали течь, он обнаружил, что уже некоторое время в полном одиночестве стоит на берегу канала неподалеку от городской стены. Неверный свет луны высвечивал только одну цепочку следов, отпечатавшихся в пыли. Следы вели по рю Мэйдзи к гостинице, видневшейся в желтом свете фонарей, и принадлежали ему самому.

     10
     Пэй Чжэнкан, которого сэр Джон Джордан отрекомендовал как самого надежного из китайских служащих посольства, оказался молодым человеком, получившим образование в Кембридже. Его родители перебрались в Индию, когда самому Пэю было восемь лет, но в Пекине у него были родственники, и недавно он женился на девушке, которую ему выбрала семья. Поэтому он только обрадовался, когда Эшер попросил его помочь разобраться в полученных от компании «Сифандэ Синшэн» чертежах и планах минлянских шахт и предложил десять шиллингов за вечер работы. Сама компания обанкротилась несколько лет назад, что, по мнению Эшера, было неудивительно. Ему хватило одного взгляда на высыпавшиеся из конверта листы пожелтевшей бумаги, чтобы понять: части планов не хватает. Даже когда он разобрался, какие из карт должны изображать Минлянскую теснину, он не увидел ни масштаба, ни участков, хотя бы отдаленно походивших на те, по которым он проезжал в пятницу.
     — Нет, сэр, это и в самом деле Минлян, — заверил его клерк, когда Эшер передал ему карту. — Видимо, человек, который сводил карты в одну, никогда не бывал в тех местах и пытался как-то совместить уже имеющиеся чертежи.
     Они сидели в одном из посольских кабинетов (Эшеру совсем не хотелось, чтобы о его семье или месте проживания знало больше людей, чем было необходимо), помещении, оставшемся от прежнего княжеского дворца, где не было даже газового освещения, не говоря уже об электрической проводке. Керосиновые лампы отбрасывали причудливые тени на покрытые красным лаком столбы, которые возвышались среди обычных письменных столов, отражая отблески позолоты и поблекшее многоцветье потолочных балок. Занявшись картами, Эшер отметил, что постепенно вспоминает давно заброшенный китайский. И все же он был рад, что у него есть помощник.
     — Вот здесь — это ведь уклон? «Десять» здесь означает угол наклона?
     — Это кэнь… штольня. Глубиной десять бу, если я правильно понимаю, если только… когда нарисовали карту? Если только тогда уже не пользовались метрами.
     — Когда компания перешла на метрическую систему? Есть какие-нибудь указания?
     Пэй покачал головой:
     — Если оборудование для шахты получали из Германии или Франции, то метрическую систему могли ввести даже в 1880-х, но все зависит от того, в чем их мастера привыкли считать — в метрах или бу и чи. К тому же работники съезжались со всей страны, а в те времена кое-где один бу приравнивали к пяти чи, а в других местах — к шести чи.
     — Гм, — Эшер подумал, что не зря несчастный император Гуансюй, которого его властная тетка, вдовствующая императрица, заключила под домашний арест и в конце концов отравила, хотел провести реформу системы измерений. — А что вот здесь? Написано «старая штольня».
     — «Старая штольня» может означать выработку времен династии Тан, сэр. Эта часть хребта похожа на сито, столько в ней старых шахт. Кое-какие проходы затопило или засыпало обвалами. Только Небу известно, куда ведут некоторые из них. Компания прогадала, купив эти месторождения, и пыталась возместить расходы за счет платы рабочим. Там вечно не хватало крепей, а насосы постоянно ломались.
     Эшер через стол посмотрел на молодого мужчину в изящном синем костюме и рубашке с туго накрахмаленным воротником. Пэй, с его коротко постриженными на французский манер усиками, походил на лондонского клерка.
     — Вам приходилось бывать в шахтах?
     Китаец отрицательно покачал головой:
     — Сосед моей матери работал в Шилю, еще до того, как «Сифандэ» выкупила участок, и некоторое время после. Он говорил, что штольни иногда соединяются со старыми выработками, оставшимися с тех времен, когда в Китае не было… европейцев, — закончил он с запинкой, проглотив «длинноносых дьяволов».
     — Он когда-нибудь рассказывал вам страшные истории о существах, прячущихся в шахтах?
     Клерк усмехнулся:
     — О демонах? Он до смерти пугал нас с братом рассказами о гуй вроде огромного сома с шестью парами человеческих рук и глазами, которые светятся в темноте. Якобы это чудовище ползало по штольням, пело женским голосом и пожирало шахтеров.
     Но не яогуай. Эшер прикинул возраст сидевшего перед ним мужчины. С тех пор прошло — сколько? Двадцать лет? Чутье подсказывало ему, что доктор Бауэр не ошиблась. Яогуай появились совсем недавно.
     Но как? Откуда они взялись? И почему?
     Или здесь и в самом деле замешаны пекинские вампиры?
     В те три дня, что пришлось потратить на изучение карт, Эшер заглянул к оставшимся друзьям Ричарда Хобарта — Кромвелю Холлу из торгового представительства и Гансу Эрлиху, франтоватому переводчику из немецкого посольства, — и окончательно убедился, что в тот роковой вечер, когда они вместе кутили в «Восьми переулках», на младшем Хобарте не было шейного платка, которым позже задушили Холли Эддингтон. Очевидно, молодого человека ловким обманом заставили расстаться со спутниками, опоили (привезший его рикша, должно быть, показал стоявшим у ворот часовым пропуск Хобарта) и уложили на землю в саду рядом с трупом его невесты. Даже сотрудникам департамента не удалось бы провернуть это дело лучшим образом.
     На третий день Эшер поинтересовался, где в Пекине белый джентльмен со скромным состоянием и своеобразными наклонностями может найти себе развлечение по вкусу.
     — Один мой приятель попросил узнать, — объяснил он.
     — Вы имеете в виду мальчиков? — Пэй и глазом не моргнул. — Или детей?
     Точно таким же тоном подавальщики в пекинских харчевнях спрашивали: «Господин хотеть вареный рис, жареный рис?»
     — Девушек, — ответил Эшер. — Молоденьких девушек. К кому можно обратиться?
     Клерк некоторое время молча смотрел на него, хотя сам Эшер уже много лет знал, что по лицу человека далеко не всегда можно определить его постельные пристрастия. Наконец Пэй ответил:
     — Я бы пошел к Толстяку Ю или Ань Лутану. Ю, если ваш друг предпочитает совсем юных девушек. Аню, если ему не хочется неприятностей с законом в том случае, если девушка… пострадает.
     — Я поговорю с ним, — во взгляде молодого чиновника Эшер различил настороженное отвращение, словно тот сомневался в существовании «друга». — Спрошу, что ему больше нравится. Спасибо.
     Пэй вернулся к документам и развернул еще один лист, пододвинув его в отбрасываемый лампой круг света.
     — Поосторожней с Анем, — предупредил он. — Он работает на семью Цзо, одну из самых влиятельных в городе. Ань и сами Цзо обо всем сообщают главе дома. Ваш друг может стать жертвой шантажа.
     — Я скажу ему. Спасибо.
     Было почти восемь, когда он запер карты в шкафу, на который ему указал сэр Джон, отдал Пэю десять шиллингов (тот молча покачал головой, отказавшись брать предложенную сверх того крону) и вышел на улицу Мэйдзи, собираясь нанять рикшу. Он условился встретиться с Лидией, Карлебахом, русским атташе бароном Дроздовым, его женой и бельгийским профессором китайской литературы за обедом в Пекинском клубе, и теперь ему едва хватало времени, чтобы заехать в гостиницу и переодеться. Лидия и Карлебах уже отбыли. «Профессор ушел еще в пять вечера, сэр, — доложила ему Элен с ноткой неодобрения в голосе. — Сказал, что хочет прикупить галстуков, но куда ж это годится — оставить бедную миссис Эшер, которой пришлось самой добираться до клуба?»
     От входных дверей гостиницы до Пекинского клуба надо было пройти пятьсот ярдов по двум самым охраняемым улицам во всем Китае, но, как подозревал Эшер, Элен начиталась романов о «желтой угрозе» и сомневалась, что на этом пути ее хозяйку не подстерегают никакие опасности.
     — Без галстуков джентльмену в чужой стране не выжить, Элен, — серьезно ответил он. — Надеюсь, ребе Карлебах отправился за покупками в вечернем костюме, потому что в противном случае распорядитель вряд ли впустит его, сколько бы галстуков он ни приобрел.
     Вскоре он получил возможность оценить наряд Карлебаха. Трясясь в возке рикши вдоль Посольской улицы и рю Марко Поло, Эшер привычно (прежние навыки полевого агента так просто не отмирают, и дело здесь даже не в вампирах) отмечал мелькавшие по сторонам дверные проемы, экипажи и прохожих. Точно так же он последние три дня знакомился сам и знакомил Лидию с расположением комнат и коридоров в гостинице, пока наконец не запомнил все лестничные проходы, мансарды и кладовки, не обнаружил шесть разных способов забрать деньги, спрятанные в генераторной, и, что самое важное, не выучил все имеющиеся выходы… на всякий случай.
     В департаменте говорили, что время, потраченное на подготовку, потрачено не впустую.
     Вечер выдался холодным, поэтому Эшер поднял воротник пальто и опустил поля цилиндра. Краем глаза он отмечал встреченных знакомых: вот полковник фон Мерен в компании седого хитреца Айхорна вышел из ворот немецкого посольства; вот японский торговый представитель Ода-сан, одетый в элегантный европейский костюм, пересек улицу и зашел в здание банка Гонконга и Шанхая. Навстречу попался старый китаец Мянь, который торговал в квартале газетами и бамбуковыми корзинами и был, как подозревал Эшер, связным шпионской сети, а может быть, и не одной. Когда он наконец оказался перед освещенными бронзовыми дверьми Пекинского клуба и расплатился с возчиком («Двасать пять сент любое место, быстро-быстро»), то в нескольких сотнях футов оттуда, на рю Арт, заметил ребе Карлебаха, покидающего австрийское посольство.
     Даже с такого расстояния он безошибочно узнал старого ученого по старомодному пальто, белой бороде и круглой шляпе. Эшер прошелся по улице, наблюдая за высокой сутулой фигурой у входа в посольство. Прежде чем направиться к клубу, Карлебах обернулся к кому-то, кого Эшер не видел, затем поклонился и притронулся к краю шляпы. В руках у него ничего не было.
     Выждав еще несколько мгновений, Эшер поднялся по ступеням и вошел в клуб, в вестибюле которого его ждала Лидия (чью красоту подчеркивало платье из зеленого и янтарного шелка) в компании барона Дроздова, его громкоголосой супруги и сухонького профессора Федро. Когда появился Карлебах, Эшер ни словом не обмолвился об австрийском посольстве; его учитель также не касался этой темы, как, впрочем, не говорил он и о покупке галстуков. За ужином из превосходной йоркской ветчины и зеленого горошка Лидия спросила, понравился ли Карлебаху Шелковый переулок и удалось ли ему найти кого-нибудь, кто показал бы ему храм Вечной гармонии (тот ответил, что не удалось), а также посетовала, что он так неожиданно покинул гостиницу.
     Врать Карлебах не умел. Если немецкая разведка искала новых агентов, старый профессор был не лучшим выбором.
     В любом случае, Эшер даже вообразить не мог, что его друг расскажет об Иных правительственным чиновникам, в особенности же своим соотечественникам, которые тесно сотрудничали с Германией.
     И все же стоило помнить об увиденном этим вечером.
     ***
     В гостинице его ждал Исидро.
     Из клуба они вернулись на двух рикшах. В дверях гостиницы слуга-китаец вручил ему записку. Узнав старинную манеру письма, Эшер притворно нахмурился, чтобы не беспокоить Карлебаха, пробормотал: «Очередные сплетни о молодом Хобарте» и вслед за слугой прошел в кабинет с синими занавесями, где четыре дня назад встречался с графом Мицуками. Исидро сидел у камина, изучая популярный путеводитель по Пекину.
     — Я поговорил с местным вампиром, — сказал он, едва Эшер закрыл дверь.
     — Значит, они говорят по-английски? Или хотя бы один из них? — Эшер снял перчатки и протянул руки к огню. — Или по-испански? Иезуиты на протяжении трех веков присылали сюда миссионеров…
     — Отец Орсино Эспириту был одним из них, — Исидро выглядел менее изможденным, чем при их последней встрече в ночь пыльной бури (Эшер предположил, что вампир нашел себе жертву, скорее всего, далеко за городом), но в его глазах сохранялось выражение настороженности. — Он спит в крипте заброшенной часовни недалеко от старого французского кладбища.
     Сегодня на нем был темно-серый костюм поверх безупречно чистой рубашки. Эшер снова подумал, где проводит дни сам испанец.
     — Часовню сожгли во время восстания, — продолжил Исидро. — Сейчас от нее осталась разве что куча мусора. Отец Орсино смертельно испугался, когда понял, что его обнаружили, так что мне пришлось гнаться за ним по старым императорским садам, а когда я все же настиг его, выяснилось, что он совершенно безумен.
     — Звучит не слишком обнадеживающе. Он рассказал вам о других пекинских вампирах?
     — Он сказал, что все они стали богами, — некоторое время Исидро смотрел на невысокое пламя в камине, сложив руки с длинными белыми пальцами на костистых коленях, обтянутых тканью элегантных брюк. — Мне показалось, что в его сознании они смешались с адскими князьями, которые вершат суд над умершими, и он утомил меня расспросами о том, где именно находится гора ножей — в первом аду или четвертом, а также поджаривают ли грешников во втором аду в масле или же варят в кипятке. Он сообщил мне, что изначально существовало сто тридцать четыре ада, но во времена династии Тан их количество сократилось до восемнадцати. Известно ли мне, почему так произошло? Я бы назвал наш разговор весьма… бестолковым.
     Эшер опустился в кресло и с интересом посмотрел на вампира:
     — А за кого он принял вас?
     — За представителя Инквизиции, судя по всему, который должен отвезти его назад в Испанию. Вынужден признать, я не стал переубеждать его. Более того, я сказал ему, что со мной прибыли тайные посланцы Папы — вы и госпожа Лидия, и я надеюсь, вы вспомните об этом, если вам все же доведется встретиться с отцом Орсино. Он почти три века провел в горах Сишань…
     Исидро прервался, глядя, как Эшер вдруг выпрямился и отодвинулся от тепла очага.
     — Он ушел оттуда только этим летом, поскольку, по его словам, там завелись зловонные демоны и он более не чувствовал себя в безопасности.
     — Этим летом?
     — Первого он увидел прошлой зимой. Отец Орсино сказал, что принял его за разбойника, который сошел с ума и стал изгоем, но не стал трогать его, поскольку тот человек был католиком. Как он об этом узнал, мне не ведомо. Постепенно этот человек превратился в чудовище и начал нападать на разбойников или селян, которым не посчастливилось выйти из дома после наступления темноты. Отец Орсино держался подальше от яогуай, опасаясь, что те расскажут адским князьям о нем и его убежище. Позже их число настолько возросло, что он испугался, как бы они не решили убить и сожрать его, как они поступали со свиньями… да и с жителями деревни, когда те попадали им в руки.
     — Но от кого он прятался в горах?
     — От адских князей, — Исидро слегка повернул голову, и в его желтых глазах отразились блики огня. — Якобы они хотели погубить его, поскольку он, будучи слугой Христовым, обратил столько китайцев, что в аду почти закончились грешники. Остается предположить, что князья получали сдельную плату.
     — Или же сочли себя униженными.
     — Возможно. В одной из шахт он устроил себе укрытие и оснастил его серебряными прутьями и замками, к которым они не посмеют прикоснуться. Сам он, конечно же, тоже не может прикоснуться к серебру, — Исидро шевельнул пальцами, давая понять, что он об этом думает. — Скорее всего, он нанял кого-то, а затем перекусил работниками — они воровали серебро, а потому, осмелюсь сказать, заслужили свою судьбу. Так или иначе, он умолял меня вывезти его из Китая и доставить к Папе, который сумеет защитить его от адских князей. Видимо, он считает, что в их силах утянуть его в ад в наказание за грехи.
     — Гм. Я верно понимаю, что он не сказал вам, кто обратил его?
     Исидро едва заметно покачал головой: нет.
     — А о возможной связи между яогуай и пекинскими вампирами?
     — Как я уже сказал, наш разговор был довольно бестолковым. Отец Орсино сказал, что адские князья более не могут создавать себе подобных, но правят миром через живых посредников. Затем он обрушил на меня целый ворох подробностей касательно рангов, титулов и должностей, занимаемых каждым из князей в ином мире, так что я даже начал сомневаться в его словах. Но все же он говорил о вампирах. Они пьют кровь и душу — ци — и таким образом получают силу, кроме того, днем они спят. И, несомненно, один из них обратил его.
     — Расскажут адским князьям о нем и его убежище…
     Эшер встал, подошел к окну, отодвинул тяжелую парчовую штору (синяя переливчатая ткань прибыла сюда с фабрик Манчестера) и всмотрелся в темноту. Ворота посольства были закрыты. На рю Мэйдзи все стихло. Только стоячие воды канала отражали ущербный диск недавно начавшей убывать луны.
     Мимо прошел полицейский патруль, поблескивая форменными медными пуговицами в свете фонаря. В конце улицы возвышалась стена Внутреннего города, выступая сорокафутовой громадой на фоне звездного неба.
     — Он сказал, будто слышит их голоса у себя в голове. Не знаю, кого он имел в виду — Иных или князей. Возможно, он и сам не знает.
     — Помните, три года назад хозяин Константинополя утратил способность создавать птенцов? — медленно спросил Эшер. — Плоть нового вампира проходила через изменения, но его дух… душа… не могла проникнуть в разум мастера, и потому преображение оставалось незавершенным. Из-за этого тело птенца начинало разлагаться, но вирус вампиризма по-прежнему жил в нем…
     Светлые брови сошлись над аристократически тонкой переносицей:
     — И если бы такой птенец попытался, в свою очередь, создать потомка… Что тогда? Признаюсь, мне стало любопытно, смогу ли я услышать мысли этих созданий, как я слышу сны людей… но если они и в самом деле служат пекинским вампирам, такая попытка с моей стороны была бы глупостью. Я предпочел бы воздержаться от общения с ними до тех пор, пока их намерения хоть в какой-то мере не прояснятся.
     Эшер вернулся к камину и теперь стоял, скрестив на груди руки. Взгляд его был прикован к изящному джентльмену в сером костюме.
     — Думаете, они убьют вас? Пекинские вампиры?
     — Вполне возможно, — просто ответил Исидро. — Отец Орсино в самом деле боится их. Но он — священник, и к тому же безумен. А значит, почти наверняка представляет для них угрозу.
     Некоторое время он молча смотрел в огонь, словно надеясь увидеть за золой и мерцанием угольков вход в восемнадцать судилищ ада и проникнуть в сны тех, кто скрывается там. Наконец он продолжил:
     — Меня беспокоит, что все встреченные мною вампиры одного со мной возраста или старше меня — а отец Орсино стал вампиром в 1580 году — были безумны, за одним исключением. Если по истечении трех столетий такая судьба поджидает нас всех, я хотел бы знать об этом… как и о том, насколько стары адские князья и в своем ли они уме.
     Эшер по-прежнему сидел у камина, всматриваясь в яркую россыпь оставшихся от огня угольков, когда стук в дверь кабинета вырвал его из забытья, настолько долгого (как он с раздражением отметил, вставая), что у него затекли колени. Чертов Исидро. Разумеется, второе кресло не просто было пустым — все подушечки выглядели безупречно, словно долгое время никто не сидел на них.
     В дверях стояла Лидия. Она так и не сменила наряд, в котором была в клубе — оливково-зеленое атласное платье с черной и янтарно-желтой отделкой, — но все же сняла украшения и перчатки. В коридоре у нее за спиной часы пробили полночь.
     Она украдкой бросила взгляд через плечо, чтобы убедиться, что за ними не подсматривают, затем надела очки.
     — Все в порядке?
     Эшер кивнул и поднес ее руки к губам.
     — Здесь был Исидро, — объяснил он. — С младшим Хобартом это не связано.
     Он сунул руку в карман пиджака, но лежавшая там записка от Исидро исчезла.
     — Извини…
     — С ним все хорошо? — она запнулась, и Эшер снова подумал, что сегодня Исидро выглядел намного лучше… а значит, где-то умер человек.
     Он ответил уклончиво:
     — Выглядел он неплохо. Он сказал, что нашел в Пекине вампира, испанца, как и он сам. Позже расскажу. Прости, что заставил тебя ждать.
     Лидия покачала головой и протянула ему сложенный листок бумаги.
     — Я бы не стала беспокоить тебя. Но час назад принесли вот это.
     Господин Эшер,
     Прошу вас утром, при первой же удобной возможности, посетить меня в моей резиденции в посольстве. Буду рад, если Карлебах-сенсей согласится присоединиться к вам.
     Искренне ваш,
     Мицуками

     11
     — За врачом еще не посылали.
     Мицуками опустился на колени рядом с подушкой, на которой сидел его телохранитель, и положил руку на обнаженное плечо молодого мужчины, словно в попытке подбодрить. Полковник понизил голос, хотя по виду младшего самурая нельзя было понять, услышал ли тот хоть что-нибудь. Эшер заподозрил, что Ито не говорит по-английски.
     — Вчера у него внезапно поднялась температура, и еще до этого он жаловался, что от дневного света у него болят глаза, а также на ломоту во всем теле.
     Уже после восстания за японским посольством возвели небольшие кирпичные коттеджи и провели в них электричество, которое странным образом не сочеталось со скудной обстановкой, состоявшей из татами и жаровен. Окна в комнатке Ито были закрыты и поверх ставен завешаны постельными принадлежностями, чтобы не пропустить внутрь даже слабый утренний свет.
     — Я вспомнил ваши слова, — продолжил Мицуками, — о том, что могут сотворить немцы, стоит им только узнать об этих неведомых созданиях с гор Сишань. Враги повсюду, и они не дремлют. Но все же придется пригласить врача.
     — Моя жена — терапевт, — Эшер, разувшись, подошел к больному (тростниковые маты едва заметно пружинили под ногами) и сел рядом. — Вы позволите ей осмотреть господина Ито?
     По телу Ито прошла дрожь, когда Эшер взял его за подбородок и, слегка приподняв ему голову, притронулся к распухшим скулам и нижней челюсти. Кожа молодого человека была нестерпимо горячей, вокруг повязок на раненой левой руке и боку проступало свидетельствующее о воспалении покраснение. Рот телохранителя был запачкан кровью. Рядом стоял тазик, заполненный полосками окровавленной марли.
     Оставшийся у дверей Карлебах закрыл лицо руками.
     — Я пошлю за ней, — Мицуками подошел к выходу и отдал какой-то приказ слуге ожидавшему в прихожей, затем вернулся к Эшеру и снова опустился на колени. Он понизил голос до шепота. — Вы видели, как Ито-сан получил свои раны. Ему порвали руку и бок. Когда он обезглавил тенма, то запачкался в его крови. Я опасался заражения от их когтей и зубов. Так или иначе, зараза попала ему в кровь, и теперь… теперь он сам превращается в одно из этих созданий. Быть может, так они размножаются?
     Заражение крови, сказал Исидро. Совсем как вампиры.
     Эшер оглянулся на Карлебаха. Тот тихо застонал, но не произнес ни слова.
     — Мне говорили, что такое возможно.
     — Кто говорил? — в глазах невысокого японца вспыхнул гнев. — Вы упоминали легенды… какие легенды? Где водятся эти твари, где они водились..?
     Ито тяжело вздохнул, потом пробормотал несколько неразборчивых слов по-японски. Там, где растущие клыки вгрызались в губы, проступила кровь. Мицуками обнял молодого человека за плечи и притянул к себе. Его лицо походило на маску.
     — Ито… Ито-кун…
     — Они водятся в Праге, — ответил Эшер, — вот уже пять сотен лет. Насколько нам известно, они обитают в канализации и древних подземельях под старым городом. До прошлой зимы в других местах они не встречались.
     Мицуками осторожно провел рукой по лицу телохранителя, которое ужасно раздулось и побелело в тех местах, где костные швы начали размягчаться, чтобы кости черепа могли сместиться и придать ему вытянутую форму.
     — Прошлой ночью я слышал, как он ходил по комнате, — прошептал полковник. — Вчера утром он сказал, что ощущает какое-то гудение у себя в голове. Не голоса, но некую вибрацию, подобную трепету крыльев мотылька, пение призраков, которое гонит его с места на место, понуждая убивать, бежать или хотя бы впустить их в свой разум. Ки о цукэтэ, Ито-кун, — он сильнее сжал объятия.
     Крепись.
     Эшер через плечо посмотрел на старого ученого, так и стоявшего в дверях.
     — Неужели ничего нельзя сделать?
     Карлебах прохрипел:
     — Нет.
     — Даже замедлить процесс? Или задержать его на время? Ваши растворы, настойки — нельзя ли…
     — Нет!
     Карлебах рывком распахнул дверь у себя за спиной и вывалился в прихожую. При этом он едва не столкнулся с Лидией и сопровождавшим ее слугой; обогнув их, Карлебах бросился прочь. Лидия с удивлением посмотрела ему вслед:
     — Профессор..?
     — Сюда, — позвал ее Эшер. — Этому человеку нужна твоя помощь.
     Она поспешно вошла в комнату и тут же надела очки, не обращая внимания на присутствие полковника.
     — О, господи…
     Шурша нижними юбками, она опустилась на пол и открыла медицинский саквояж. Тем временем Эшер обратился к хозяину дома:
     — Граф Мицуками, разрешите представить мою супругу, доктора Эшер…
     Полковник и Лидия обменялись вежливыми поклонами. Пока она осматривала лицо и рот Ито, Мицуками тихим голосом повторил для нее все то, что уже успел поведать Эшеру, а также рассказал о событиях пятничной ночи. Лидия измерила Ито давление, посчитала пульс, изучила его руки (там, где ногти начали утолщаться, превращаясь в когти, из-под кутикул сочилась кровь) и зрачки. Электрический свет, который, отражаясь от ее зеркальца, попадал в глаза молодого самурая, казалось, не причинял тому ни малейшего беспокойства.
     В отличие от дневного.
     Но когда Лидия начала снимать повязки с руки и плеча, Ито внезапно с силой оттолкнул ее прочь, так что она упала на маты, и вскочил на ноги. Пошатываясь, он уковылял в угол, а когда Мицуками приблизился к нему, развернулся и что-то прокричал своему хозяину по-японски.
     Мицуками молча смотрел на него с сочувствием во взгляде.
     Ито прошептал еще несколько слов; все тело его тряслось.
     Когда полковник ответил, Ито с мукой в голосе выдавил еще пару предложений. Эшер, охваченный чувством острой жалости, подумал, что эти слова были последними, которые молодой японец произнес как человек, обладающий разумом и волей. Затем Ито отвернулся к стене и сначала рухнул на колени, затем свернулся калачиком в самом дальнем от окна углу.
     Лидия, на лице которой читалось потрясение и сочувствие, шагнула было к нему, но Эшер удержал ее. Мицуками склонился над своим слугой, затем поднялся и вернулся туда, где они стояли, рядом с подушкой и тазиком с клочками окровавленной марли.
     — Он спит.
     Повисла тишина. На лице атташе застыло невозмутимо-вежливое выражение, но голос не повиновался ему.
     — Что он сказал? — мягко спросила Лидия.
     — Что они зовут его. Заполняют его разум. Что он больше не в силах противиться им.
     Эшер встретился взглядом с Лидией. Оба они по собственному опыту знали, что некоторые вампиры могут входить в чужие сны и изменять их, нашептывая свою волю смертным.
     — Когда стемнеет, он попытается бежать, — тихо сказал Эшер. — Если не сегодня, то завтра. Он захочет присоединиться к ним. Мне очень жаль.
     Мицуками слегка наклонил голову:
     — Тут уж ничего не поделаешь.
     — Если вы позволите, граф, я хотел бы проследить за ним. Чтобы проверить, не проникли ли эти создания в город.
     — Мудрое решение, Эсу-сенсей, — в голосе Мицуками внезапно проступила усталость.
     — До того разумнее будет держать его взаперти.
     — Разумеется. Я поступлю так, как вы сказали. Благодарю вас, — он низко поклонился. — И вас также, доктор Эшер.
     Он снова поклонился, на этот раз Лидии. Черные глаза за толстыми стеклами очков казались непроницаемыми, надежно скрывая все мысли и чувства.
     — Мне так жаль… — начала было Лидия, но Мицуками лишь покачал головой.
     — Тут уж ничего не поделаешь, — повторил он. — От имени моего слуги прошу простить его поведение. Будь он в здравом уме, он не позволил бы себе ничего подобного. Он вырос в моем доме, его отец служил моему отцу. Примите мою благодарность за то, что вы пришли и оказали всю возможную помощь.
     Карлебах ждал их в гостиной, единственной комнате маленького особняка, обставленной в европейском стиле, с кушетками и стульями. Старик смотрел в окно на холодный солнечный свет, разливающийся над Пекином. Мицуками что-то сказал слуге, из чего Эшер уловил слова «два рикши» — дзирикися га нидай. Он поспешил вмешаться:
     — Простите, граф, но мы с профессором предпочли бы вернуться в гостиницу пешком.
     Лидия, которая сняла очки, прежде чем выйти из комнаты Ито, явно хотела спросить, чем вызвано такое решение, но потом поймала его взгляд и лишь поинтересовалась:
     — Мне заказать ланч?
     Мицуками усадил Лидию в его собственный возок, ожидавший у дверей особняка, и вручил ей аккуратный сверток с клочками окровавленной марли. Когда рикша потрусил прочь по пересекавшей японский квартал улице, застроенной похожими на казармы зданиями, граф проводил Эшера и Карлебаха к задней калитке, которая выходила на рю Лагрене, и поклонился на прощание.
     Едва только японец отошел, Эшер взял Карлебаха под локоть и тихо спросил:
     — Это Матьяш? — в глубине души он уже знал ответ.
     Карлебах тяжело вздохнул и прошептал:
     — Матьяш.
     В его словах Эшеру почудились отголоски плача царя Давида: «О, кто дал бы мне умереть вместо тебя, Авессалом, сын мой, сын мой!»
     Из-за высокой задней стены французских казарм донесся резкий звук свистка, возвещавший начало утренних учений, потом послышались громкие команды офицеров. На противоположной стороне улицы выбеленные стены таможни отражали солнечный свет, слепя глаза. Эшер подумал о молодом мужчине в белой набедренной повязке, который сейчас скорчился в углу и забылся мертвенным сном, пробудиться от которого он сможет только с наступлением темноты.
     А когда темнота наступит, вспомнит ли Ито (который там, в горах, спас жизнь и самому Эшеру, и Карлебаху), как его зовут? Будет ли он помнить о семье и родных островах?
     Тут уж ничего не поделаешь, как сказал Мицуками.
     Некоторое время Эшер шел молча.
     — Он записался на мои лекции по фольклору, — сказал Карлебах, словно продолжая давно начатый разговор, — поскольку хотел «узнать народ», чтобы затем «освободить его»… как будто политическое представительство для людей важнее уверенности, что их не разорят налогами, а их сыновей не призовут в армию. Матьяш Ураи… Он учился на юриста, да. Один из тех молодчиков, кто затевает политические беспорядки, требует независимости для своей страны и гордится толщиной дела, которое на него завели в полиции.
     — Вы упоминали, что он участвует в движении за независимость Венгрии, — откликнулся Эшер. — Я часто спрашивал себя, что же привело его к вам.
     — Теперь вы знаете, — Карлебах понурился, словно придавленный невыносимой ношей. — С тех пор, как мне стало известно о вампирах, я просматривал газеты, читал все отчеты о путешествиях, выслушивал дорожные байки в надежде, что узнаю о них хоть что-нибудь еще. А потом еще Иные… Матьяш помогал мне, расспрашивая моряков и солдат, рабочих из доков, словом, всех тех, с кем сам я поговорить не мог, потому что эти люди назвали бы меня жидом, сорвали бы с меня шляпу и стали бы гонять ее по улице просто развлечения ради. Но Матьяш хотел знать, что именно я ищу. Чем вызваны мои расспросы.
     — И вы сказали ему?
     — Нет, — темные глаза внезапно вспыхнули, озаренные воспоминанием. — Этот паршивец отправился в архив и просмотрел самые старые газеты, точно так же, как поступила ваша прекрасная супруга. А затем, когда он уловил закономерности в якобы случайных исчезновениях, событиях и слухах, он пошел дальше. Он разыскал старые печатные листки и древние указы, письма от больших банкирских домов Империи, которые обменивались сообщениями обо всех странных происшествиях, попавших в их поле зрения. Потом он пришел ко мне с вопросами о вампирах и их выродившихся родичах, этих Иных. Он сказал, что я уже стар. Я. Стар! — Карлебах улыбнулся. — Сказал, что если я и дальше собираюсь разузнавать о делах ночных созданий, мне понадобится защита. Оказалось, что в мускулистой груди хулигана бьется сердце настоящего рыцаря.
     Он прикрыл глаза, словно вновь увидев перед собой своего небритого хулиганистого рыцаря в студенческой фуражке, и в холодном свете блеснули слезы, которые старик не в силах был сдержать.
     — Я говорил ему… не раз говорил… просил забыть об Иных. Вампиры — вот наши враги, так я ему сказал. Иные — просто… просто животные, совсем как крысы, которыми они командуют. Он спросил меня, откуда мне это известно. А когда я сказал, что об этом мне много лет назад сообщил вампир, Матьяш возразил мне моими же словами. Вы же говорили, что они всегда врут, вот что он ответил. Он был охвачен жаждой знаний, которая гнала его вперед, к новым открытиям.
     Они свернули на рю Марко Поло, миновав двух французских офицеров в голубых мундирах с золотыми позументами и малиновых штанах, которыми так гордилась французская армия. Напротив, через дорогу, старый Мянь раз за разом выкрикивал одну и ту же фразу: «Бао чжи! Бао чжи! Свежая хорошая газета бао чжи
     — И однажды ночью он спустился под мост?
     Эшер живо представлял себе темную фигуру на фоне тускло мерцающей воды и луч света, вырывающийся из прикрытого фонаря. Он почти ощущал исходящую от Иных вонь, отличающуюся от запахов канализации и тухлой рыбы. Лидия поступила бы именно так. И он сам тоже.
     — Он пришел ко мне следующим утром, — тихо ответил Карлебах. — Его тело было покрыто укусами и рваными ранами, он тоже ранил кое-кого из них матросским ножом, который всегда носил с собой. Одежда пропиталась кровью, частью его собственной, частью — этих тварей. Сегеди — это вампир, хозяин Праги — как-то сказал мне, что в их случае заражение происходит через кровь, как и у вампиров. Матьяш тогда посмеялся над моими словами, но все же он был напуган. Он понимал, к чему может привести попадание их крови в организм. Он… мы уже знали, что плоть этих немертвых созданий уязвима для тех же веществ и растений, которых боятся вампиры: боярышника, аконита и серебра. И до меня находились люди, которые изготовляли различные эликсиры и настойки в надежде обратить действие вампирской крови…
     — И помогало?
     — Да, — голос старого ученого зазвенел, как натянутая до предела струна. — Мы наблюдали… ждали…
     Он перевел дыхание и некоторое время молча шел, сунув искалеченные болезнью руки в карманы длиннополого черно-зеленого пальто.
     — Когда это произошло?
     — В августе 1911. Через несколько месяцев после вашего приезда в Прагу. Однажды утром Матьяш ко мне не пришел. Через несколько дней я узнал, что полиция арестовала группу младовенгров. Он сумел ускользнуть, так мне сказали. Потом он покинул страну.
     — И тогда вы начали искать, — сказал Эшер после продолжительного молчания. — Просматривали медицинские журналы и газеты, надеясь обнаружить упоминание о некоем существе, которое могло бы быть им…
     — А что еще мне оставалось? — Карлебах остановился и в отчаянии взмахнул руками.
     — Вы надеялись, что сможете помочь ему? Сумеете обратить процесс вспять?
     — Уже не знаю, Джейми, — они пересекли улицу и подошли к дверям гостиницы, чья неоготическая пышность в холодном свете солнца казалась нелепой. — Но я не мог покинуть его. И уж точно не сумел бы разыскать его в одиночку.
     Затянутый в ливрею лакей вскочил, чтобы поприветствовать их. Клерк у стойки вручил Эшеру записку от Пэй Чжэнкана, к которой прилагалось старательно переведенное приглашение на встречу с Ань Лутаном через два дня в квартале Восьми переулков. Сэр Грант Хобарт также оставил записку, в которой просил повидать его в три часа пополудни.
     Эшер повернулся к своему спутнику:
     — Именно поэтому вы вчера ходили в австрийское посольство?
     — Хотел посмотреть судовые журналы, — скрытые под густыми седыми усами губы скривились. — Как видите, я все же прислушивался к вашим рассуждениям о шпионаже, друг мой. И, как я выяснил, человек, похожий на Матьяша, в самом деле дезертировал с «Принца Генриха» по прибытии в Тяньцзинь в ноябре прошлого года. В команду он записался в сентябре, в Триесте.
     Они остановились у подножия лестницы.
     — Знаете, Джейми, когда греки говорили, что надежда вырвалась из ящика Пандоры вместе со всеми скорбями и печалями, одолевающими человечество, они вовсе не имели в виду, что она была единственным лучиком света среди сгущающихся туч. Так эту историю рассказывают добросердечные нянюшки, чтобы не разбить сердечки своим питомцам. На самом деле надежда — худшее из бедствий, самое жестокое испытание, какое только могли выдумать боги.
     Он отвернулся и молча стал подниматься по ступеням.

     12
     — Черт бы вас побрал, Эшер, вы что творите? — Хобарт оторвался от бумаг, едва дождавшись, пока за слугой-китайцем закроется дверь кабинета. — Я попросил вас вытащить Рика из неприятностей, но это не значит, что вам можно повсюду совать свой нос и собирать грязные сплетни!
     Пэй? Или кто-то из приятелей Ричарда обмолвился, что он — Эшер — расспрашивал о причудах старшего Хобарта… и о слугах?
     — Вряд ли британский суд снимет с вашего сына обвинение в убийстве, если его единственной защитой будет «тут наверняка замешаны китайцы».
     Хобарт по-прежнему занимал апартаменты, в которых жил еще до восстания: восемь комнат вокруг крохотного дворика в старом обветшалом дворце, где изначально располагалось посольство. Красные опорные столбы покрыли новым слоем краски, потолок кое-как отмыли от копоти, но позолота на древних балках осталась нетронутой. В чисто выметенном дворике не было ни цветов, ни деревьев, ни птичьих клеток, ни каменных чаш с золотыми рыбками, которые с точки зрения китайцев могли бы придать этому странному строению хоть какое-то сходство с домом.
     Старший переводчик вскочил на ноги и швырнул ручку на стол:
     — Снимет, если вы будете заниматься своим делом, а не гоняться по горам за призраками!
     — Вы поручили мне доказать невиновность вашего сына, — спокойно ответил Эшер. — Для этого мне надо выяснить, кто мог оболгать Рика, а значит, узнать, почему его хотели оболгать.
     — Почему?
     Вопрос прозвучал так, словно Хобарт не понял, о чем идет речь, но внезапно расширившиеся глаза выдали охвативший его страх. Слегка запинаясь, он спросил охрипшим голосом:
     — Что значит, п-почему? — он всплеснул руками, почти срываясь на крик. — Да кто их знает, этих чертовых китайцев, почему они что-то делают! Они думают не так, как мы, идиот вы этакий! Господи, да они верят, что волшебные головные повязки могут защитить их от пуль! Что их предки присматривают за ними с того света!
     — Что касается людей, желающих пообщаться со своими умершими родственниками, — заметил Эшер, — то в Лондоне их предостаточно, доказательством чему служит популярность спиритических сеансов. А о превосходстве боевого духа над немецкими пулеметами вам охотно расскажут французские военачальники. Полицейское расследование проводится одинаково и в Пекине, и в Лондоне, и если мы так или иначе не выясним, почему некий китаец захотел отправить вашего сына на виселицу, лондонский судья будет знать только то, что Ричард задушил шейным платком девицу, вздумавшую женить его на себе против его воли.
     Хобарт, покраснев, открыл было рот, но Эшер, знакомый с его нравом еще со времен учебы, не отвел взгляда. Тогда он отчаянно нуждался в предложенных пятидесяти фунтах, которые позволили бы завершить обучение, и поэтому научился уклоняться от брошенных в него книг, избегать физического насилия и не замечать нескончаемого потока проклятий и ругани. Успокоившись, Хобарт порою сам не помнил, что он делал или говорил в приступе гнева. «Такая уж у меня натура», — вот и все, что можно было услышать от него в оправдание…
     Придушить четырнадцатилетнюю девчушку, пока насилуешь ее в задний проход, — это тоже «натура»?
     — Вы же понимаете, что вариант «это сделал какой-то китаец» Эддингтона не устроит.
     «ВЫ сами скажите МНЕ, почему китайцы хотят, чтобы вашего сына повесили. Почему они хотят, чтобы ВЫ видели его повешенным», — непроизнесенные слова повисли в воздухе.
     Хобарт прочистил горло. На скулах у него проступили красные пятна, похожие на плохо нанесенные румяна.
     — Конечно же, вы правы, — он снова сел за стол. — Но согласитесь, белые — и вы тоже — понятия не имеют, кто из этих узкоглазых связан с бандами, семьями, триадами, а то и чертовым Гоминьданом. Они могут рассказать вам… не знаю… о мести или желании защитить кого-нибудь… семейной чести, наконец… Но как вы узнаете, что вам не соврали? Я прошу вас лишь об одном — найдите веское доказательство… такое, чтобы судья поверил, что Рик ее не убивал, не мог убить. Необязательно выяснять истину…
     Он нетерпеливо взмахнул рукой, не давая Эшеру возразить:
     — Сделайте хоть что-нибудь, понятно? И не тратьте время на китайцев.
     Таким тоном Эшеру отвечало его начальство, когда он, бывало, просил разрешения заняться каким-нибудь мутным делом, которое на поверку оказывалось очередными махинациями департамента. Он знал, что больше ничего не услышит.
     ***
     — Меня это не касается, — позже сказал он Лидии, удерживая Миранду меж скрещенных ног, пока жена перебирала ворох документов (кое-как переведенных) из пекинского полицейского управления, которые ей после обеда переслал полковник Мицуками.
     Бумаги, разложенные в аккуратные стопки на мраморной столешнице, содержали в себе сведения обо всех исчезновениях и необъяснимых убийствах, случившихся в Пекине с марта (когда последний из карательных отрядов, присланных для усмирения бунта, прекратил патрулирование улиц) по май того же года — дальше посольским служащим пока продвинуться не удалось. И пока что Лидия не обнаружила ничего заслуживавшего внимания, если не считать того, что в Пекине было слишком много нищих и крестьян, бегущих в город из разоренных деревень, а также постоянно враждующих банд, справиться с которыми у полиции не хватало сил.
     Эшер продолжил:
     — Откровенно говоря, не думаю, что Хобарт донесет на меня немцам. Он, конечно, чудовище — и, подозреваю, совершенно безумен во всем, что касается женщин, — но, насколько я знаю, он всегда был верным подданным империи.
     — Ты пойдешь к этому Ань Лутану, который поставлял сэру Гранту девушек?
     Эшер помолчал, наблюдая за Мирандой, которая сумела встать и теперь стояла, пошатываясь и держась за его колено.
     — Не знаю. Десять к одному, что никакие сведения о делишках Хобарта не помогут оправдать Ричарда. Сэр Джон Джордан просто прикажет мне заткнуться и не высовываться. Не потому, что он считает, будто Хобарт вправе грубо обращаться с китаянками, но чтобы не нанести ущерб репутации наших дипломатов. К тому же может выясниться, что Хобарт был не единственным в Посольском квартале, кто пользовался услугами Ань Лутана.
     Лидия поморщилась:
     — Но нельзя же допустить, чтобы молодого Хобарта казнили, а его отец ушел безнаказанным.
     — И я этого не допущу, — он с некоторым удивлением понял, что полностью уверен в своих словах.
     — Как ты думаешь, Ричард знал об отце?
     — Готов спорить на что угодно, что нет. Да и с чего бы? Откуда? — Эшер отцепил крохотные пальчики Миранды от часовой цепочки и сунул руку в карман за медной китайской монетой. — Хобарт прибыл в Китай в 1884 и вернулся домой только для того, чтобы жениться на Джулии Банч и сделать ей ребенка. Он покинул Англию через три недели после рождения Ричарда и потом навещал семью раз в пять лет. Во время его визитов мальчик по большей части оставался в школе. Хорошо, если Ричард за всю свою жизнь смог поговорить с отцом хотя бы полсотни раз.
     «Примерно столько же, сколько раз я сам разговаривал со своим отцом», — подумал он с горькой иронией, окрашенной сожалением, но не грустью. Почти все его знакомые воспитывались таким же образом. Возможно, если бы его родители знали, что умрут до того, как их сыну исполнится четырнадцать, они бы проводили с ним больше времени, хотя бы ради того, чтобы надежней внушить ему всю важность соответствия стандартам, принятым у высших классов, а также убедить в необходимости знакомства с нужными людьми, без которых невозможно продвинуться по службе.
     Даже если бы в Лондоне или Оксфорде этот педантичный, взыскательный ученый (о котором Эшер привык думать как о «старике», хотя на момент аварии отцу едва исполнилось сорок) из Вичфорда становился вдруг Джеком-Потрошителем или королем Каннибаловых островов, его дети ничего бы об этом не знали.
     В завешанных бельем дворах хутунов, среди чаш с золотыми рыбками и бесконечных дядюшек и тетушек, стайками носилась детвора… Эшер покачал головой, снова ощутив себя так, будто очутился на другой планете.
     — Хобарт может как-нибудь навредить тебе?
     — Надеюсь, ему хватит ума этого не делать, — он сжал монету, заставляя ее исчезнуть, и теперь с серьезной миной наблюдал за тем, как Миранда один за другим изучает его пальцы и пытается просунуть крохотную ладошку под манжету. — Если он решит, что я могу донести на него, он приложит все усилия, чтобы вышвырнуть меня из Китая… именно поэтому я спрятал в генераторной тридцать фунтов. Возможно, мне придется воспользоваться услугами старого У.
     — Мне стоило выйти замуж за сына виконта Брайтуэлла.
     — Ты же сама настаивала на поездке в Китай…
     В дверь постучали, и на пороге номера возник Карлебах в длинном старомодном пальто; в руках он держал мешок с потайным фонарем, веточками аконита и боярышника и дюжиной флаконов с таинственными зельями. С его плеча свисал неброский чехол нового дробовика, в карманах пальто позвякивала дробь.
     Эшер бросил взгляд на часы. Начало пятого. Через час стемнеет.
     И проснется Ито.
     В коридоре Карлебах спросил:
     — Если наш самурай сегодня не сбежит, этот японец — или ваш посол — сможет раздобыть нам пропуск в старые императорские сады вокруг… как там называется это место?
     — Чжуннаньхай,[18] - ответил Эшер. — Сейчас там резиденция президента Юаня, и я сомневаюсь, что его охранники благосклонно отнесутся к двум чан бигуй, которые с дробовиком наперевес что-то ищут в гротах. Но по той же самой причине они постараются убить забравшегося туда яогуай
     — Если только не решат завербовать его, — мрачно сказал Карлебах.
     — Вы же сами говорили, что Иные, по крайней мере, пражские Иные избегают света и людей. Сейчас Лидия изучает отчеты о событиях в окрестностях озер Шичахай, к северу от стены. Они открыты для посещения, но после революции многие храмы и чайные домики стоят в запустении.
     — Возможно, мне стоит побывать там, пока вы составляете план шахт, — Карлебах с нежностью влюбленного прикоснулся к завернутому в кожу дробовику. — Сколько еще времени вам нужно, чтобы начертить эту карту? Тогда мы могли бы найти место, где спят эти создания.
     — Если только они спят так же, как вампиры, — возразил Эшер. — Кто знает, быть может, они услышат наши шаги и тут же проснутся. Или почуют нас, как вампиры чуют живых, даже во сне.
     Пока двое рикш катили свои возки к задним воротам японского посольства, Эшер пытался представить, что предпримут пекинские вампиры, если окажется, что поблизости от городских водоемов в самом деле обитают яогуай. Если, конечно, за появлением этих созданий не стоят сами князья преисподней …
     Он сложил на коленях руки в перчатках, наблюдая за тем, как в ранних осенних сумерках лавочники зажигают первые фонари. Их присутствие ощущается, как дым в воздухе…
     Страх перед ними вынудил старого иезуита почти триста лет прятаться под землей.
     Эшер и Карлебах остановили рикш у задних ворот японского квартала, выходивших на рю Лагрене; за ними виднелся ряд аккуратных кирпичных домов, отражавших намерение японцев стать силой на манер Запада вместо того, чтобы покориться и позволить по кусочку поглотить себя, как это произошло с Китаем. Жилища дипломатов ничем не напоминали одноэтажные японские строения с их опоясывающими верандами. Казалось, что их целиком доставили из Лондона, Берлина или Парижа вместе с тяжелыми стульями из орехового дерева, которые украшали гостиную графа Мицуками. Из створчатых окон струились потоки электрического света, мужчины в темно-синих мундирах или неброских серых и черных европейских костюмах поднимались по ступеням, стучались в двери…
     — Тут что-то случилось, — сказал Эшер.
     Карлебах огляделся, потом сосчитал небольшие особняки и понял, что все эти военные и чиновники направлялись к пятому дому.
     К дому полковника Мицуками.
     Никто не спешил и не выказывал признаков паники. Но в коридоре Эшер и Карлебах увидели выставленную вдоль стен в два ряда обувь, а домашнее святилище в по-европейски удобной гостиной, куда их проводил слуга, было закрыто и завешано белой бумагой.
     — Кто-то умер.
     Эшер взглядом нашел Мицуками, который в окружении нескольких человек стоял рядом с дверью, ведущей во внутренние комнаты. Атташе, которому черный костюм придавал сходство с коренастым гномом, обменивался поклонами с гостями. Все они, как заметил Эшер, были японцами.
     Значит, покойник был не из тех, чью смерть заметили бы в остальных посольствах.
     Карлебах вдруг хрипло охнул, осознав, кто именно мог здесь умереть.
     — Они проходят через смерть, — с ужасом прошептал он. — Они и в самом деле ближе к вампирам, чем мы до сих пор считали. Как вы думаете, граф поймет, если мы скажем, что нам необходимо осмотреть тело? Надо как можно скорее отрубить ему голову и вонзить кол в сердце…
     Эшер жестом попросил его помолчать. Вдвоем они пробрались сквозь толпу к военному атташе его императорского величества. Когда тот с поклоном повернулся к ним, Эшер спросил:
     — Это был Ито-сан, сэр?
     — Да, — в спокойных кофейно-черных глазах полковника читалась бесконечная печаль. — Его тело было более не в состоянии выносить физические страдания, причиняемые болезнью. Смерть наступила незадолго до захода солнца.
     — Примите мои глубочайшие соболезнования. Если бы не он, мы бы погибли, и мне остается лишь скорбеть о том, что ему пришлось заплатить за наше спасение собственной жизнью.
     — Он был самураем, — ответил Мицуками. — Таков был его долг.
     — Прошу прощения, граф, — торопливо вмешался Карлебах, — но нам нужно… жизненно необходимо… увидеть тело. По меньшей мере, надо отрубить ему голову, иначе…
     Мицуками повернулся к нему, скрестив руки на груди:
     — Согласно обычаю, когда человек совершает сеппуку, доверенный друг отрубает ему голову. Не стоит беспокоиться на этот счет. Завтра тело Ито предадут огню, а прах перешлют его семье в Огати.
     Карлебах нахмурился (Эшер уже приготовился услышать его громовой голос, вопрошающий, как же им теперь выследить проникших в город яогуай), но полковник спокойно продолжил:
     — В посольстве знали о его болезни, поэтому я дал понять, что именно она стала причиной смерти. Ито умер с достоинством, как и подобает самураю. Он не утратил ни чести, ни мужества.
     Эшер по-чешски обратился к разозлившемуся старому профессору
     — А вы бы как поступили, сэр?
     «Исидро в чем-то был прав, когда говорил о ван хельсингах», — подумалось ему.
     Они вернулись в гостиницу по затянутым сумерками улицам.
     — Семья Ито служила дому Мицуками три века подряд, — объяснил Эшер, плотнее запахивая длинное коричневое пальто. Из ворот французского посольства, несколько нелепых в своей массивности, падал свет, в котором белыми облачками плыл вырывавшийся при дыхании пар. — Разумеется, сам граф помог ему.
     Не сбавляя шага, он сделал вид, будто его внимание привлекли зазывные крики старухи, продававшей клетки для сверчков, и посмотрел на противоположную сторону Посольской улицы. Необычный мазок цвета, манера двигаться, полузнакомое лицо? Он не увидел, что именно, но что-то пробудило ту часть его души, которая позволила ему уцелеть в Берлине, Белграде и Стамбуле…
     И теперь все его существо, все инстинкты требовали, чтобы он бросился бежать, и как можно быстрее. Потому что кто-то шел по его следу.
     Проклятие!
     Конечно же, за их спинами не было ничего такого, что наводило бы на мысль об опасности. Слишком много теней, льющийся из современных зданий электрический свет, в котором тонуло мягкое сияние бумажных фонарей; мимо протарахтел возок рикши, за ним еще один, прошла группка спешащих домой китайцев — скорее всего, слуг, но кто их знает? — и трое американских солдат, которые, взявшись за руки, распевали «Марш по Джорджии».
     Кто-то у них за спиной перебежал улицу и затаился в портике китайского почтамта или за воротами немецкого посольства? Показалось, что узнал прохожего? Или одного из немецких солдат на другой стороне улицы? Кто-то, пройдя мимо них с Карлебахом, затем развернулся и сейчас идет им навстречу? Ответов не было, а осматриваться сейчас в поисках преследователей значило бы только ухудшить ситуацию. Одну ошибку они уже совершили. Если не поостерегутся, то рано или поздно допустят еще одну.
     Если, конечно, не разберутся с ним еще этим вечером.
     Эшер даже не знал, кто такие эти «они». За границей такое случалось.
     Мысленно он прикинул пути отступления. Вампир не позволил бы заметить себя, разве что это был неоперившийся птенец или же кто-то, кто голодал достаточно долгое время и утратил силу. Если преследователи были немцами или австрийцами (хотя до сих пор он не встретил здесь никого из тех, кого знал как сотрудников немецкой контрразведки), за ним могли наблюдать только для того, чтобы собрать информацию. Он уже неделю жил в Посольском квартале, и все, кому он мог понадобиться, знали…
     Надо сказать Карлебаху, чтобы он помог Лидии…
     Интересно, дедуля У по-прежнему живет в переулке Чжулун?
     Гостиничные окна, угольные желоба, кладовки… Кухонная дверь открывалась в проулок, по которому можно было выйти на рю Мэйдзи примерно в сотне ярдов от водяных ворот, отделявших квартал от Внешнего города.
     По невысоким ступеням гостиницы Эшер поднялся с чувством облегчения. Едва они миновали французское посольство, как Карлебах пустился в рассуждения о следующей поездке в горы Сишань, но Эшер почти не слышал его.
     — Если мы перекроем остальные выходы из шахт, то сможем спуститься туда днем. Нужно лишь найти, где они спят, и…
     Карлебах прервался, чтобы ответить на приветствие швейцара-англичанина. Эшер пересек вестибюль, направляясь к стойке. Мужчина, до этого сидевший в кресле и читавший «Таймс», встал, и Эшер повернулся в его сторону. От стойки к нему двинулся еще один незнакомец.
     Вот оно.
     Читатель «Таймс» сделал ошибку, обратившись к Эшеру до того, как его товарищ подошел на достаточное для броска расстояние.
     — Профессор Эшер?
     Суссекс. Европейский английский, с претензией на Оксфорд…
     — Меня зовут Тиммс. Я из посольской полиции. Вы обвиняетесь в передаче информации немецкому посольству. Серьезное преступление.
     — Это нелепо, — с ноткой удивления возразил Эшер.
     Жестом он попросил подождать, якобы собираясь что-то сказать Карлебаху, повернулся…
     И метнулся вправо, к выходившим на рю Мэйдзи окнам, перевернул по дороге стул, чтобы задержать Тиммса, распахнул окно и вывалился в темноту.
     Про себя он порадовался точности, с которой все просчитал: сейчас он находился в ярде от ведущего к кухне проулка. Все окна на этой стороне стояли зашторенными, оберегая жильцов от ночного холода. Перепрыгнув через ограду, Эшер стянул с себя широкое пальто, повесил его на сгиб руки и зашел в кухню через заднюю дверь:
     — Меня вызвали проверить генератор, — объяснил он тому единственному человеку, который оторвался от приготовлений к обеду и удостоил чужака взглядом.
     После этого он прошел в генераторную, извлек из тайника деньги и по черной лестнице поднялся на крышу.
     Скорее всего, они решат, что он направился прямиком к водяным воротам, до которых от послужившего ему выходом окна было несколько сот ярдов, и на всякий случай пошлют кого-нибудь следить за комнатами Лидии.
     Хобарт. Он молча поднимался в темноте, ногами нащупывая каждую из пятидесяти шести ступенек. Возможно, немцы — Айхорн мог в конце концов узнать его, — но немцы вряд ли обвинили бы его в том, что он продает им информацию. Мицуками..? Инстинкт подсказывал ему, что японскому атташе можно верить, но это ровным счетом ничего не значило. Не только вампиры вызывали в людях доверие, чтобы заработать свой хлеб насущный.
     Но только у Хобарта были причины желать, чтобы его как можно скорее депортировали из страны, а к причинам прилагался шкаф, битком набитый скелетами.
     В это время все помещения на этаже, отведенном камердинерам и горничным постояльцев, пустовали. Еще выше располагался чердак, заставленный сундуками и чемоданами. От поднявшейся пыли запершило в горле. Узкая щель коридора, дюжина комнаток, на каждой двери указан номер этажа, на котором проживают владельцы багажа; в прошлые свои визиты сюда Эшер выяснил, где находится выключатель, но не стал пользоваться им, чтобы не выдать себя. Из кармана пальто он извлек свечу, с которой собирался охотиться на яогуай, зажег ее и пробрался к выходившей на крышу лестнице.
     В свете убывающей луны он прошел вдоль низкого парапета до пожарной лестницы. Двумя этажами ниже виднелась крыша Франко-Китайского банка. Китайские дома, которые стояли здесь в 1898 году, сильно пострадали во время восстания, и им на смену пришли современные здания с современными пожарными выходами и металлическими решетками. Между Франко-Китайским банком и старым зданием банка Гонконга (одно из немногих уцелевших свидетельств былой эпохи) протянулся узкий переулок, в который и выходила пожарная лестница. По-прежнему держа пальто на сгибе руки (серой подкладкой вверх, чтобы никто не смог толком ответить на вопрос, не проходил ли мимо мужчина в коричневом пальто), Эшер проверил, на месте ли пропуск, вышел из переулка и подошел к рикшам, как всегда, стоявшим у магазина Кирульфа.
     — Шелковый переулок, — приказал он.

     13
     — Сказали, будто Джейми… что? — Лидия в недоумении посмотрела на Карлебаха, затем перевела взгляд на одетого в твидовую пару крепкого мужчину, который представился Тиммсом из посольской полиции.
     — Прошу прощения, мэм, но никто ничего не говорил, — сухо поправил ее Тиммс. — Мистера Эшера обвиняют в передаче информации немецкому посольству…
     — Кто обвиняет? — она встала и подошла к посетителям, хотя для того, чтобы как следует рассмотреть лицо полицейского, ей пришлось бы наступить ему на ноги. Пока что она видела только сизые обвисшие щеки и напомаженные волосы цвета кофе, в который недолили молока. — И какого рода информацию Джейми мог бы собрать здесь, в Пекине? Порядок построения на плацу?
     — Подробности обвинения меня не касаются, мэм. Но у него точно совесть нечиста, если он решил скрыться.
     — Это нелепо.
     Она открыла было рот, собираясь сказать, что Джейми НИКОГДА не признался бы немцам (тем более — немцам) в том, что был шпионом… и поняла, что вряд ли сумеет таким образом исправить ситуацию. Вместо этого она рухнула в ближайшее кресло и сквозь слезы беспомощно посмотрела на стоявших перед ней мужчин:
     — Кто же мог придумать такую ложь?
     Даже ее мачехе не удалось бы лучше разыграть эту сцену. А может быть, и удалось бы…
     — Осмелюсь надеяться, мэм…
     Хриплый голос Тиммса слегка дрогнул. «Хорошо, у меня получилось растрогать его…»
     — …что вы позволите нам обыскать комнаты.
     Лидия прекрасно знала, что Джейми записывал только замечания по поводу тональностей и глагольных форм, поэтому она уронила голову в ладони, кивнула и издала единственный приглушенный всхлип. Обладай Карлебах хоть какими-нибудь актерскими наклонностями, он бы тут же воспользовался поводом броситься к ней и заклеймить Тиммса жестоким чудовищем (что только усилило бы желание Тиммса поскорее покончить с обыском и притупило бы его внимательность), но профессор сумел лишь выдавить:
     — Ну же, сударыня…
     Вместо него к ней на помощь пришла Элен, которая, должно быть, подслушивала, стоя у дверей детской:
     — Ноги вашей здесь не будет! — горничная помахала мокрой губкой перед носом полицейского. — Пока не покажете ордер, как положено, выписанный судьей, а его-то у вас и нет…
     — Все в порядке, — прошептала Лидия. Лучше было вести себя так, словно им нечего скрывать, чем требовать ордер. — Элен, пожалуйста, покажите джентльмену комнаты. И… и принесите мне воды…
     С удовлетворением она отметила, что Миранда, которая обычно вела себя на удивление спокойно, разразилась криком, едва Тиммс шагнул в детскую.
     Стоило только Тиммсу скрыться за дверью, Лидия встала, собрала полицейские отчеты и вручила их Карлебаху.
     — Не беспокойтесь за меня, — прошептала она, выпроваживая старого ученого в коридор.
     Не хотелось бы, чтобы отчеты конфисковали… В растерянности и недоумении она подошла к окну и стала там, прислушиваясь к негодующему голосу Элен, истерическим рыданиям миссис Пиллей и воплям Миранды и вглядываясь в темноту чужеземной ночи. Она не знала, что ей теперь делать, кроме как ждать весточки.
     ***
     В Шелковом переулке Эшер собирался нанять другого рикшу, но доехать туда не успел.
     На Синьчжуши — одной из главных улиц, пересекавших Внешний город, — кто-то окликнул его возчика. Сам Эшер не понял ни слова: говорили то ли на языке хакка, то ли на кантонском, то ли еще на каком-то из дюжины китайских «диалектов», которые на самом деле были не диалектами, а отдельными языками. Поэтому он не слишком удивился, когда рикша свернул с широкого проспекта в улочку хутуна, стиснутую серыми стенами с утопающими в них воротами, а оттуда — в тупик шириной не более пяти футов, провонявший рыбьими головами и человеческими испражнениями. Он крикнул «Тин!» — стой! — но рикша и не подумал остановиться, и тогда Эшер вытащил из ботинка нож, достал из кармана пиджака револьвер, выпрыгнул из возка и прижался спиной к стене, готовясь к драке.
     Те, кто поджидал его, стояли по обе стороны тупика, в самом его начале. Поначалу он не мог понять, сколько их, потому что из ближайшего хутуна просачивались лишь слабые отблески света. Стоило только Эшеру спрыгнуть на землю, как его рикша тут же скрылся за углом дальше по проулку, прихватив с собой возок и фонарь. Эшер послал ему вслед проклятие, хотя едва ли мог винить его: окажись он сам втянут в стычку, где его могли случайно убить, он бы тоже постарался убежать. Он скорее угадал, чем увидел тени двух человек, которые перекрыли проход в хутун, и выстрелил, больше чтобы показать, что у него есть огнестрельное оружие, чем в надежде ранить хотя бы одного из них. Затем он со всех ног бросился к выходу из тупика, рассчитывая, что страх перед вторым выстрелом удержит их.
     Расчет оказался неверным. В темноте Эшер наткнулся на что-то, и пока он размахивал руками в попытке восстановить равновесие, в воздухе раздался свист, издаваемый, скорее всего, азиатским подобием кистеня. Пришедшийся в плечо удар сбил его с ног («Цеп», — подумал он, пытаясь встать), и тут же на него навалились со всех сторон. Он пнул кого-то ногой, ушел от захвата, почти вслепую полоснул ножом, снова увернулся, а затем ему на спину обрушился цеп — два коротких дубовых бруска, соединенных цепью. Его схватили за руку, пытаясь отнять пистолет…
     И внезапно отпустили.
     В нос ударил сильный запах крови, а еще — испражнений, покидающих тело умирающего человека.
     Кто-то из нападавших завопил, и Эшер кое-как отполз с места схватки.
     Послышался быстрый топот. Глаза почти привыкли к отсутствию света, и он сумел различить две фигуры, убегающие прочь. Узкий тупик по-прежнему тонул во тьме, из которой проступило бледное, лишенное всех красок лицо в окружении бесцветных волос — словно призрак соткался из дымки на том месте, где разгорелось побоище.
     Из темноты донесся тихий голос:
     — Не знал, что у вас есть знакомые среди китайцев, Джеймс.
     Эшер, дрожа, привалился к стене. Плечо болело так, как бывает при переломах. Ему доводилось видеть людей, забитых цепами для риса, поэтому он понимал, насколько близок был от смерти.
     — Эти господа имеют какое-то отношение к попытке вашего ареста? — вампир вдруг оказался совсем рядом с ним, с той стремительностью, которая бывает только во сне. Эшер чувствовал запах крови, исходивший от его одежды. — Или же у вас несколько врагов?
     Исидро взял его за руку и вложил в ладонь цеп, который Эшер спрятал в карман пальто.
     — Вашему рикше можно доверять? — он вручил Эшеру выроненный во время драки нож, затем вывел его в хутун, откуда лишь несколько футов оставалось до фонарей и шума Синьчжуши. — Он затаился в конце тупика. Или вы предпочтете нанять другого?
     — Найму другого, — Эшер сам поразился тому, как спокойно прозвучал его голос. — Вряд ли я сумею добраться до переулка Чжулун самостоятельно, а наш приятель, — он кивнул в сторону тупика, — может навести на меня банду, на которую он работает.
     — Вот, возьмите, — Исидро остановился в нескольких ярдах от проспекта, там, где тени хутуна по-прежнему скрывали его, и протянул Эшеру поношенное и довольно грязное синее хлопковое ципао, снятое (в чем Эшер не сомневался) с одного из убитых. Эшер молча переложил содержимое карманов пальто и пиджака в карманы брюк, затем снял верхнюю одежду и натянул длинное подбитое ватой платье. В одном из карманов обнаружилась черная тканевая шапка, которую он тоже надел.
     — Зачем вам в переулок Чжулун? — Исидро перебросил снятые вещи через согнутую в локте руку. — И позволено ли мне будет спросить, что такое этот «чжулун»?
     — Существо, якобы обитающее под некоторыми из пекинских мостов, — судя по тому, как на нем сидело ципао, расставшийся со стеганой одеждой покойник был ростом почти с Эшера, к тому же довольно плотным для китайца. — В том переулке я рассчитываю найти человека, который предоставит мне безопасное убежище и скажет, какая из банд и почему открыла на меня охоту. Наверное, следили за мной весь вечер, от самого дома Мицуками.
     Он снова проверил карманы и убрал нож в ботинок.
     — Возможно, их привлекли мои расспросы о местах, куда может направиться любитель необычных удовольствий, или же…
     Исидро резко повернул голову — движение настолько для него нехарактерное, что Эшер невольно подумал: «Не только за мною следят…».
     — Что такое?
     — Ничего, — но желтые глаза вампира смотрели куда-то в сторону, выдавая обман, и Эшеру пришло в голову, что его спутник не стал пить кровь убитого им человека.
     Не осмелился.
     Он положил ладонь на пиджак и пальто, ощущая под слоями ткани костлявую руку.
     — Могу ли я попросить вас испачкать эту одежду в крови, а затем избавиться от нее таким образом, чтобы все, кто захочет меня найти — Хобарт, Мицуками, немцы, австрийцы, словом, кто угодно, — решили, что я расстался с этим миром? Ничто так не обескураживает преследователей, как доказательство гибели их жертвы.
     В глазах вампира промелькнула усмешка:
     — Две души связаны общей мыслью.
     — И не могли бы вы сообщить Лидии, что со мной все в порядке? Скажите ей, чтобы она никому — ни Элен, ни профессору Карлебаху, никому — не говорила об этом. Глядя на нее, все — в том числе и те, кто поджидает меня, — должны поверить, что я мертв.
     — Я скажу ей. Вы не доверяете милейшему профессору? — изменением тональности он выразил то, что другой человек показал бы приподнятой бровью или наклоненной головой.
     — Я не доверяю его актерским способностям.
     Они вышли на Синьчжуши, и Эшер вскинул руку, подзывая рикшу.
     — Мне не хочется его обманывать, — добавил он. — Ни его, ни Элен. Я знаю, они будут горевать по мне. Но Хобарт не попытался бы убить меня. Здесь замешан кто-то еще… что-то еще. Мне начинает казаться, что кому-то не нравится мой интерес к шахтам Шилю.
     — Я запомню ваши слова.
     Эшер запрыгнул в возок, и вампир отступил на шаг назад:
     — Смею надеяться, что чувство меры не откажет вам и вы не попросите меня оберегать профессора Карлебаха от покушений со стороны этих убийц.
     Эшер рассмеялся:
     — Нет, дон Симон, я бы не решился обеспокоить вас такой просьбой. Я лишь прошу вас предостеречь их. И присмотреть за Лидией.
     «Что за безумная идея — просить об этом вампира, — подумал Эшер, когда его возчик взялся за оглобли. — Существо, которое вот уже триста пятьдесят лет живет только потому, что убивает людей…».
     Но когда Исидро склонил голову и пробормотал: «Это полностью согласуется с моими намерениями», Эшер ни на мгновение не усомнился, в том, что под охраной вампира и его жена, и кроха-дочь будут в полной безопасности.
     Рикша тронулся с места. Эшер оглянулся, но Исидро уже исчез, словно его никогда и не было.
     Не удивительно, что Карлебах ему не доверяет.
     ***
     Лидии было десять лет, когда ее мать умерла после продолжительной болезни. Ее тогда отправили пожить к тетушке Фэйт, которая из пяти сестер была ближе всех к ее матери по возрасту и характеру, и всеми силами «оберегали» от знания о болезни, пожиравшей тело матери. В конце концов приторная ложь, вежливые иносказания и попытки отвлечь ее мысли от «неприятных вещей» (они что, в самом деле верят, что пантомима заставит меня не думать о том, что ПРОИСХОДИТ с мамой?) довели ее почти до отчаяния, и однажды рано утром Лидия выскользнула из детской и прошла две мили до отцовского особняка на Рассел-сквер, где обнаружила, что дом заперт и родителей там нет.
     Тогда она вовремя вернулась домой и успела порвать оставленную записку до того, как ее обнаружила няня, которая придерживалась весьма строгих взглядов на поведение, приличествующее маленьким девочкам. Но теперь, лежа в чужой холодной кровати в пекинской гостинице, Лидия во сне каким-то образом перенеслась в особняк с закрытыми ставнями и снова шла по его полутемным комнатам, как всегда бывало в снах, которые преследовали ее с того самого дня. Вот гостиная с модными золочеными обоями и безделушками в японском стиле — сохранился даже запах сухих духов. Спальня ее матери, подушки на псевдомавританской кровати — последний крик моды в тот год, — сложенные аккуратной ало-синей горкой, словно мать никогда не опиралась на них. Безмолвие, в котором ее собственные робкие шаги по коврам отдаются мелодичным шуршанием.
     Иногда ей снилось, что в доме никого нет, кроме нее. Иногда она знала, что родители где-то рядом, но никак не могла их найти.
     Сегодня в ее сне был кто-то еще.
     Кто-то незнакомый. Пугающий, древний и холодный, как межзвездная тьма. Кто-то, кого она не может видеть, кто вслушивается в ее дыхание и вдыхает запах крови в ее венах.
     Этот кто-то знал ее имя.
     Испугавшись, Лидия решила вернуться на первый этаж — во сне она взломала замок на кухонной двери, хотя на самом деле научилась вскрывать замки только в пятнадцать лет, после знакомства с Джейми…Но комнаты вокруг нее продолжали меняться. Она прошла через скромную спальню, которую в первый год обучения в Швейцарии, в закрытом пансионе мадам Шаппеделен, делила с неприятной немкой — как там ее звали? Гретхен? Гретель? Откуда здесь пансионатская комната?.. За окном в лунном свете серебрилось озеро Комо… За дверью вместо коридора обнаружился храм Вечной гармонии с его длинным рядом статуй, конец которого терялся где-то в сумраке. Князья преисподней. Вот только некоторые из них вовсе не были статуями, они следили за ней, поводя кошачьими глазами, в которых отражался свет одинокой свечи.
     Она подобрала подол и ускорила шаг, зная, что очень скоро они обретут подвижность и погонятся за ней…
     Пройдя через дверь рядом с алтарем, она очутилась в гостиной на верхнем этаже их дома на Холиуэлл-стрит в Оксфорде.
     Сидевший на месте Джейми Исидро произнес: «Сударыня».
     Лидия проснулась. Керосиновая лампа, освещавшая спальню, все еще горела. Ее янтарный свет падал на книги и журналы, в беспорядке разбросанные по бело-голубому стеганому одеялу. Шторы на окне колыхались и слегка раздувались под неумолчный погребальный плач прилетевшего из пустыни ветра. Воздух пах пылью.
     Она нащупала очки, встала, завернувшись в халат — в спальне царил холод, и одному небу известно, сколько сейчас было времени, — и попыталась снова закрутить в узел толстую рыжую косу, в которой кое-где еще оставались шпильки. Она прекрасно знала, кто ждет ее в передней комнате.
     Он действительно ждал ее.
     — Сударыня, — дон Симон Исидро поднялся из стоявшего рядом с камином кресла и склонил голову.
     Лидия замерла в дверном проеме. «Ты знала, что он в Пекине», — напомнила она самой себе. И между ними ничего не было, не могло быть. Ничто не может связывать живых и мертвых.
     И все же что-то их связывало.
     — Симон.
     Он развел огонь — всего несколько минут назад, судя по пламени и по тому, что в комнате все еще было холодно. Его пальцы, когда он взял ее за руку, чтобы подвести ко второму креслу, были холодны, как мрамор, но в них не ощущалось свойственной мертвой плоти вялости, знакомой Лидии по занятиям в анатомическом зале больницы. Невольно она отметила, что ее гость выглядит изможденным, как бывало тогда, когда он много ночей воздерживался от крови.
     Она подавила желание удержать его пальцы в своих.
     — Джеймс поручил мне передать вам, что с ним все в порядке.
     Лидия глубоко вздохнула. Он тот, кто он есть. Протянуть руки к огню. Они не дрожат, нет. Она знала, что он такое, понимала, чувствовала, и все же… Он — Симон, этим все сказано.
     — Вы виделись с ним?
     — Я проследовал за его рикшей в некое место во Внешнем городе, известное как переулок Чжулун, — свет от огня очертил его нос с горбинкой, скулы, придал теплый живой оттенок его коже. — Я удостоверился, что человек, к которому он обратился, в самом деле предоставил ему убежище и не покушается на его жизнь. Более я не посмел задерживаться.
     Он слегка наклонил голову, прислушиваясь к чему-то, глаза приняли несколько отстраненное выражение. Даже в этот час ночи из-за высокой городской стены доносились едва слышимые голоса прохожих и звон колокольчиков на возках рикш.
     — Значит, он в безопасности?
     — Не вполне. На него напали китайцы, подосланные — он в полном порядке, мадам, уверяю вас, — подосланные не Хобартом, чьего отпрыска я бы охотно оставил гнить в тюрьме, но теми, кому не по нраву пришелся его интерес к событиям в шахте Шилю. Он не ранен, — добавил он, заметив выражение ее лица. — Разве что несколько синяков. Но ни он, ни я не знаем, кто стоит за этим нападением — немцы, китайцы, или же и вовсе японцы.
     — Ему по-прежнему грозит опасность?
     — Да, если его обнаружат. Поэтому он поручил мне позаботиться о том, чтобы завтра где-нибудь нашли его окровавленную одежду и решили бы, что он мертв. Он хочет — и в этом я с ним согласен — затаиться до тех пор, пока не узнает, кто его преследователи. Он также просит вас, сударыня, вести себя так, будто вы полностью уверились в его смерти. Вы справитесь с этим?
     Она кивнула, чувствуя, как холодеет в груди. А если у нее не получится?..
     Некоторое время нечеловеческие глаза смотрели на нее, словно изучая, затем Исидро улыбнулся и снова взял ее за руку.
     — Хорошо, — сказал он. — Карлебаху об этом знать не надо, как и вашей горничной, и всем прочим.
     — Старик будет в отчаянии! — воскликнула Лидия, хотя и понимала, что ее муж прав. — Он любит Джейми как родного сына. К тому же он недавно лишился друга, Матьяша… жестоко так поступать с ним. Но он и в самом деле отвратительный актер, — с грустью признала она. — Он никого не сможет обмануть, если сам не будет верить в то, что говорит. И ему нельзя, как женщине, укрыться под вуалями и запереться ото всех в своей комнате… господи, ведь именно это мне и предстоит сделать утром. Интересно, где можно приобрести… Говорите, кто-то нанял убийц?
     — Их кровь осталась на его пиджаке и пальто, которые вскорости обнаружат в старом дворцовом пруду. Ваш муж — умелый боец, — краешек губ дрогнул в намеке на улыбку, которую у человека назвали бы сожалеющей. — Куда более умелый, чем я в свое время.
     — Вам приходилось драться на дуэли?
     Лидия попыталась представить его таким, каким он был до того, как штамм вампиризма высветлил его волосы и глаза, до того, как долгие годы уединения и наблюдений открыли ему ужасающие истины о природе человечества. Жуткие шрамы на лице и горле, оставленные когтями хозяина Константинополя, за три года ничуть не изменились, хотя Исидро как-то рассказал ей, что в свое время сильно обгорел на солнце и полностью исцелился.
     — Прошу прощения, — торопливо добавила она. — Меня это не касается…
     — Будучи испанцем и католиком, в Англии я едва ли мог избежать дуэлей. К тому же тогда я был глуп и считал, что могу ходить везде, где мне заблагорассудится. Сейчас я оглядываюсь на себя прежнего и удивляюсь, что дожил до встречи с бессмертным.
     Лидия молча смотрела на его освещенное светом камина лицо, надменное и холодное, как у надгробного изваяния. Каким он был при жизни? Острое осознание его присутствия прошло, и теперь она испытывала по отношению к нему лишь доверие и дружеское расположение.
     — Не могли бы вы передать ему весточку от меня?
     — Если вы попросите, сударыня, — Исидро встал и взял длиннополое пальто, свешивавшееся со спинки стула. — Но все мои инстинкты подсказывают мне, что выходить за пределы Посольского квартала — все равно что подставлять шею под лезвие меча. Пекинские вампиры незримо наблюдают за мной, и даже в этих стенах мне грозит опасность. Вы бы посмеялись надо мной, если бы увидели, как я на цыпочках, подобно вору, прокрадываюсь от водяных ворот к железнодорожной станции, чтобы поохотиться в деревушках с непроизносимыми названиями, и все время боюсь, что не смогу вернуться до рассвета.
     — Что ж, вы это заслужили, — заметила Лидия.
     — Воистину так, — холодные тонкие пальцы коснулись ее руки. — Отец Орсино, испанский священник, провел в шахтах Шилю три столетия, сочиняя опровержение постулатам Лютера, и он умоляет меня забрать его записи из покинутого им укрытия, чтобы он мог доставить их папе, которому и посвящен его труд… право же, страшно становится, как подумаешь о его размерах.
     — Вы собираетесь проникнуть в шахту? — спросила она, содрогнувшись при воспоминании о том, что рассказал ей Джейми о напавших на него созданиях. О распухшем посиневшем лице Ито. «Они заполняют мой разум…»
     — По меньшей мере, я собираюсь подобраться как можно ближе и увидеть все, что только можно увидеть. Сейчас нам более всего не хватает знаний об этих Иных: их количестве, передвижениях, природе и образе их мышления. Не только ваш муж служил своей стране подобным образом, сударыня. Когда я впервые прочел об этих созданиях, мне пришло в голову, что часть сведений о них сможет собрать только немертвый.
     Призыв к осторожности застрял у нее в горле: «Я НЕ МОГУ просить его поберечь себя, ведь его расследование вполне может закончиться убийством нескольких ни в чем не повинных людей».
     И снова она ощутила всю правильность некогда сказанных Исидро слов. Между живыми и мертвыми не может быть дружбы. Разве что мертвые откажутся продлевать свое земное существование за счет чужих жизней.
     Но когда она заглянула ему в глаза и увидела в их многомерных желтых глубинах, что все эти мысли ему знакомы, ее сердце болезненно сжалось.
     Исидро поклонился и поцеловал ей руку. За белым шелком холодных губ скрывались убийственные клыки. Теряющиеся в складках бархата часы над камином мелодично пробили четыре часа.
     — Будить вас каждую ночь было бы жестоко с моей стороны, сударыня. Если вы сочтете нужным встретиться со мной, не задергивайте шторы на одном из окон спальни.
     Лидия ощутила прикосновение к своему разуму — сонливость навалилась тяжелым бархатным покровом — и сильнее сжала его костлявые пальцы.
     — Вы были в моем сне? Я имею в виду, не в этой комнате, а в доме моего отца?
     Сонливость пропала. Бесцветные брови слегка сдвинулись над переносицей.
     — Доме вашего отца?
     — После того, как мама умерла, — прошептала Лидия. — Я была там, искала ее по всем комнатам… мне часто снится этот сон. Но на этот раз в доме был кто-то… что-то еще.
     Нет, — тихо ответил вампир, — это был не я.

     14
     У Даньшунь (который с 1898 года немного раздался вширь и поседел) поприветствовал Эшера, взял деньги и по лабиринту двориков, где висело на веревках белье, в хлевах похрюкивали свиньи, а в клетках копошились голуби, едва различимые в тусклом рыжеватом свете ламп, что просачивался в щели меж закрытых ставень, провел его в сыхэюань в дальнем углу беспорядочно застроенного участка, где и оставил среди пыли и обломков черепицы. Эшер получил пару американских армейских одеял, а на следующее утро какой-то юноша (возможно, обитатель одного из двориков) принес ведро воды, чашку риса с овощами, китайские штаны и туфли и тут же поспешил уйти, даже не оглядевшись. Днем Эшер осмотрел постройки, окружавшие его дворик и несколько соседних, и обзавелся жаровней, двумя ведрами угольных шаров — угольной пыли, смешанной с затвердевшей землей, — а также парой соломенных циновок. Одновременно он обнаружил, что У позаботился о сохранении его тайны, просто заплатив соседям и попросив снабжать его всем, что ему понадобится, при этом делая вид, будто его не существует.
     На гостиницу его нынешнее обиталище походило мало, но Эшер не жаловался.
     Следующим вечером, когда он был занят ужином, который принес (молча и не поднимая глаз) незнакомый человек, похожий на разорившегося крестьянина, из-за огораживающей дворик стены показалась молодая китаянка. Она оглядела обрушившиеся строения, затем подошла к двери, у которой сидел Эшер.
     — Господину холодно? — спросила она. — Еще одно одеяло?
     С этими словами она принялась стаскивать с себя ципао.
     Эшер встал (давно зная У, он ожидал чего-то подобного) и взял девушку за руки, не давая раздеться.
     — Бу яо, сесе, — произнес он, склонив голову в знак благодарности. — Я польщен оказанной мне честь, но мой почтенный тесть запретить мне сходиться с женщинами, пока я скрываться. Не могу пренебречь его указаниями.
     Девушка (по виду ей было лет семнадцать — восемнадцать) ослепительно улыбнулась, услышав его китайский, и поклонилась:
     — Не угодно ли почтенному гостю чего-нибудь еще?
     Голос у нее был слишком низким для молодой женщины, ее пекинский выговор отличался от привычного мандаринского наречия, но все же Эшер понимал ее.
     — Если я вернусь домой, никак не услужив вам, — объяснила она, когда он отрицательно покачал головой, — свекровь будет недовольна, поскольку господин У уже заплатил ей и ей придется вернуть ему деньги. Могу я сказать ей, что сделала для вас все возможное?
     Эшер улыбнулся:
     — Что сказать почтенной свекровь, меня не касается, — ответил он, и ее улыбка стала еще шире. — Чаю?
     Он указал на изящный селадоновый чайник (скорее всего, где-то украденный), который за несколько минут до этого ему принесли вместе с лапшой и супом.
     Девушка опустилась на циновку и налила первую чашку; глаза ее вспыхнули:
     — Это же лучший по лай дедули У! — воскликнула она. — Верно, он сильно вас ценит. Может быть, я все же могу услужить вам?
     — Поговори со мной, — сказал он, снова скрестив по-турецки ноги. — Расскажи мне о яогуай Чжуннаньхай.
     Вопрос был задан наобум, но ее глаза потемнели от страха.
     — Чжуннаньхай? Значит, это правда? — встревоженно спросила она. — Муж моей младшей сестры говорит, что в горах Сишань водятся бесы, жуткие твари, от которых воняет и которых нельзя убить из ружей… Он сейчас в Гоминьдане, мой зять. Их командир говорит, что никаких бесов не существует, потому что теперь у нас есть наука и мы покончили с суевериями императорских времен… Они и правда уже в городе?
     — Не знаю, — в поданной ему чашке плескался билочунь, чай, выращенный в горах Дунтин. — Узнай для меня? Узнай, им не говори…
     Он жестом указал на дворики за стеной, затем приложил палец к губам.
     — Меня здесь нет.
     — Я спрошу братьев. Мы живем тут рядом, в переулке Гребня дракона… то есть, моя семья живет, и братья моего мужа тоже. Почему семья Цзо хочет убить вас?
     Эшер потер плечо:
     — Семья Цзо, вот как? А как будет твое имя?
     — Лин, — имя значило «добрая слава» — Цю-пин Лин. Моя почтенная свекровь приходится племянницей дедуле У.
     — Лин. Не знаю, почему Цзо хотеть убить, — он говорил, мысленно складывая разрозненные до того фрагменты мозаики.
     — Не похоже на Цзо, — задумчиво протянула Лин. — Зачем им гоняться за длинноносым дьяволом? Они, конечно, враги республики и сговорились с этим реакционером Юанем, но никто не хочет возвращения ваших армий, которые опять будут стрелять во все, что видят. Так что вы, наверное, что-то сделали.
     Эшер подумал, что видит перед собой истинное дитя хутунов — только очень низкое происхождение позволило бы девочке избежать болезненного бинтования ног. Вытянутое «лошадиное» лицо и жилистое тело делали ее некрасивой по китайским меркам.
     — Но зачем прятаться у дедули У?
     — Боюсь, у семьи Цзо есть сыновья, братья, слуги в посольствах? — предположил Эшер. — Слуги убивать пока я спал?
     Он провел ребром ладони по горлу.
     — Нет, этого бояться не стоит… вы будете доедать?
     Подбородком она указала на последний маньтоу у него на тарелке.
     — У Цзо нет родни в посольствах. Там всем заправляют Вэй, Сян и Кун, старые семьи, которые уже много столетий ведут дела в Пекине, или семьи, которые работают на них — Шэны и другие Шэны, — последние две фамилии различались интонацией, так что первая, произнесенная на подъеме, могла значить «благородный человек», а вторая, с нисходящим тоном, переводилась как «осторожный», — а еще Мяо и Пэй. Сян ненавидят Цзо, а Вэй слишком многим обязаны Сяо, чтобы выступить против них, если Цзо вдруг вздумают просунуть туда своего человека. Цзо стали большой семьей только двадцать лет назад, моя свекровь так и говорит о них — выскочки. Она говорит, что сейчас-то госпожа Цзо строит из себя важную особу, но ее отец был простым золотарем в Девяти закоулках. По ее словам, Цзо платят Юань Шикаю, чтобы тот помог им пристроить своих людей в посольства, но пока что без толку. Там можно неплохо нажиться.
     — Не во время восстания? — он вопросительно вскинул бровь, и Лин усмехнулась.
     — Нет, не во время восстания. Я тогда была еще маленькой, но помню, как дедуля У прятал в этом дворике шесть или семь семей Пэев, потому что ихэтуани убили бы их, если бы нашли. Само собой, теперь дедуля говорит, что ничего такого не делал. Еще больше народу пряталось в угольных шахтах в горах Сишань, — добавила она, — и никто из них никогда не говорил о демонах.
     — А та девушка, которую уродливый английский дьявол убил в доме госпожи Цзо? — как бы между прочим спросил Эшер. — Она была из Мяо? Или Шэнов?
     — Шэн, — поправила его Лин, произнеся это слово с несколько отличающейся интонацией. Ее продолговатое лицо помрачнело. — Вы о Ми-цзин? Би Сюй — это младший брат моего мужа, он работает в переулке Большой креветки… так вот, Би Сюй рассказал мне, что ее братья чуть с ума не сошли от злости, когда услышали об этом. Но у них и правда бедная семья. Ань Лутан предложил за Ми-цзин деньги, но ее отец не стал бы ее продавать, если бы знал, для чего она понадобилась Аню. Ань Лутан работает на Цзо, так что ему нельзя отказать, как нельзя наказать английского дьявола, что бы он ни сделал. Вот от этой-то обузы Гоминьдан и хочет избавить страну, но пока Юань Шикай порабощает Китай во имя чужих экономических интересов, ничего не выйдет.
     — Братья Шэн Ми-цзин слуги в посольствах?
     — Не родные, только двоюродные, — Лин доела маньтоу и облизала пальцы. — Би Сюй сказал моему мужу, что братьям Ми-цзин надо просто подождать у дома госпожи Цзо, когда уродливый английский дьявол заявится туда за следующей девушкой. Он ходит туда где-то раз в неделю, хотя обычно только избивает их или режет. Но Би Ван — мой муж — назвал брата дураком. До тех пор, пока наша страна служит интересам западных империй, для китайского народа нет и не будет справедливости, и нельзя просто так взять и убить английского дьявола на улице.
     «Если, конечно, он не предатель, продающий информацию немцам», — подумал Эшер. Лин явно повторяла пламенные речи, услышанные от мужа сестры и его друзей, но в ее глазах он заметил проблески настоящего гнева — на отряды солдат, которые в 1901 году маршировали по Цяньмынь-дацзе, на немецких военных, оккупировавших Шаньдун, на японцев, захвативших Формозу[19] и посматривавших в сторону Манчжурии с ее залежами угля и железной руды.
     Он вспомнил встреченного в горах рябого командира и одетых в лохмотья ополченцев, которым досталось его, Эшера, выходное пальто и тощие австралийские лошадки, принадлежавшие британской армии: то были крестьяне, которых налоги и голод вынудили оставить привычные занятия. Затем вспомнил встреченного на приеме у Эддингтона прилизанного Хуан Дафэна, который держал себя запанибрата с офицерами-европейцами, и элегантную даму, опиравшуюся на его руку. Управляет половиной пекинских борделей…
     Стоит ли удивляться той злости, что испытывает сидящая перед ним девушка?
     Шэн Ми-цзин. Наверное, Хобарт даже имени ее не знал. Эшер ощутил, как в нем алой приливной волной поднимается гнев на Хобарта, и подумал, как поступил бы он сам, если бы кто-нибудь причинил вред Миранде или Лидии… господи, да даже его надоедливым, избалованным и капризным племянницам и кузинам! — и у него не было бы возможности изобличить и наказать преступника…
     И содрогнулся, осознав, какая мысль первой пришла ему в голову: «Я бы поговорил с Исидро».
     Так бы он и поступил. И совесть бы его не мучила.
     «Именно поэтому Карлебах стремится уничтожить вампиров, где бы они ни обретались», — подумал Эшер, когда Лин ушла, а сам он укрылся от холода в закутке, где было лишь немногим теплее, чем во дворе, и где он разместил свою жаровню и одеяла.
     Ради душ тех людей, которых они не убьют. Ради душ всех людей, чтобы живым не пришло в голову использовать немертвых ради достижения собственных беззаконных целей.
     Не поэтому ли Исидро решился на опасное путешествие в Китай, как только узнал, что в этой далекой стране появились Иные? Трудно было прийти к однозначному выводу, когда дело касалось Исидро, для которого игра теней и зеркальных отражений значила намного больше, чем простая охота. Быть может, вампир, подобно игроку в шахматы, предвидел будущие действия человеческих правительств, которые попытались бы взять этих созданий под свой контроль? Или им двигало что-то еще?
     В конце концов, напомнил себе Эшер, дон Кихот тоже был испанцем.
     Он надеялся, что ночью Исидро принесет ему весточку от Лидии, а может быть, какие-нибудь новости об Иных или пекинских вампирах. Долгое время он лежал, глядя на льющийся сквозь прорехи в крыше лунный свет, затем погрузился в сон без сновидений.
     ***
     Труднее всего было не открыться Элен и Карлебаху.
     31 октября, во второй половине дня, полиция обнаружила окровавленное пальто и пиджак в северо-западной части Внутреннего города, в районе, который местные называли Шичахай — «десяток земель и морей». Следующим утром в близлежащем канале нашли обнаженное тело мужчины, настолько изувеченное, что невозможно было определить, был ли он европейцем или азиатом, хотя по росту — шесть футов — он вполне подходил под описание Джейми. Лидия заперлась в спальне, якобы предавшись горю, и почти сутки отказывалась выходить, не желая встречаться со старым ученым и своей горничной.
     Они найдут, что сказать друг другу. Сама она не смогла бы посмотреть им в глаза.
     Точно так же она не находила в себе решимости ответить на время от времени приходивший ей в голову вопрос: тот человек, чей труп нашли в пруду, погиб случайно? Или же дон Симон убил его намеренно, только из-за его роста? И сказал бы ей Симон правду, если бы она спросила?
     Большую часть этого времени она провела наедине с Мирандой. Она читала дочери книги, порою играла с ней, а когда та засыпала, возвращалась к работе над отчетами Пекинского департамента полиции. Меньше всего ей хотелось, чтобы девочка слушала рыдания и причитания миссис Пиллей.
     Следующим утром, за завтраком (была суббота), Лидия спокойно попросила по возможности оградить Миранду от проявлений скорби.
     — Я сама расскажу ей обо всем, когда она сможет понять, — твердо заявила она старику и двум женщинам, которые теперь были всей ее опорой. — Но прошу вас, не стоит сейчас возлагать на нее этот груз.
     Ей пришлось стерпеть объятия Элен и миссис Пиллей. Через час на пороге появилась баронесса Дроздова с траурным платьем (которое ей пожертвовала мадам Откёр, жена французского торгового представителя и большая модница), стопкой блинов (Паола была совершенно права, когда предупреждала о сомнительных талантах дроздовского повара), двухчасовым запасом непрошеных советов о том, как лучше распорядиться делами внезапно почившего супруга, историями о тяжелых утратах, постигших семью Дроздовых, в том числе о тетушке Ирине, чей муж свалился в жатку во время поездки по США (историй хватило еще на сорок пять минут), и приглашением, больше похожим на приказ, отправиться вместе с ней, мадам Откёр и Паолой Джаннини к портнихе, чтобы примерить траурные костюмы. Оказалось, что баронесса и мадам Откёр еще вчера посетили Шелковый переулок и накупили достаточно черного шелка, чтобы сшить все необходимые наряды: «Мы решили избавить вас хотя бы от этих хлопот». Работавшая у мадам Откёр портниха-китаянка уже раскроила ткань и сметала куски.
     Вечером, когда Лидия после примерки и позднего угощения во французском посольстве вернулась в гостиницу, она обнаружила, что горе профессора Карлебаха вылилось в подготовку к экспедиции в шахты Шилю. Он уже завтра собирался отправиться туда.
     — Всего лишь послеобеденная поездка, дитя мое, — ученый погладил ее по тыльной стороне руки и попытался придать лицу бодрое выражение. — Я найму пару американских солдат и воспользуюсь этой превосходной картой, — он указал на бумаги, над которыми Джейми работал вместе с посольским служащим Пэем. — Хочу сам осмотреть все входы, чтобы понять, как они выглядят и сколько туда нужно завезти взрывчатки. Мы спустимся с гор еще до того, как сядет солнце…
     — Как и в прошлый раз! — воскликнула Лидия. — Вы едва не погибли…
     Он помрачнел:
     — Нужно найти, где гнездятся эти твари, мадам. Выследить их и уничтожить.
     И продолжил, не давая ей возразить:
     — По моей вине… из-за моей слабости и глупости они оказались здесь, в этой стране… те самые твари, которые убили его. Я его должник. И я отомщу за него.
     Почему, во имя всего святого, он решил, будто Джейми убили Иные? Лидия прижала руку к губам, не давая словам вырваться наружу. Если уж китайцы убили европейца, они постарались бы как следует изувечить тело, чтобы никто не смог опознать его… вряд ли скорбящая вдова стала бы говорить такое.
     Вместо этого она выдохнула:
     — Вы не можете отправиться туда в одиночку! Вы не знаете китайского!
     — Я найму Пэя, того чиновника, с которым… Того самого, который помог составить карты, — Карлебах помахал зажатыми в скрюченных пальцах схемами, избегая смотреть ей в глаза, как до этого избегал имени Джеймса Эшера. — Что же касается знания… дитя мое, я знаю своих врагов. Вы нашли успокоение в том, что по-своему выслеживаете их.
     Он указал на новую стопку полицейских отчетов, заботливо доставленных из японского посольства в то время, пока Лидия примеряла шесть черных прогулочных костюмов, четыре повседневных платья и вечерний наряд.
     — Не лишайте же меня такой возможности.
     Лидия с сожалением подумала, что не стоило показывать Карлебаху записку, отправленную ей Мицуками: «Занятия позволяют мне отвлечься от горестных мыслей, и я хотела бы надеяться, что все еще могу помочь в поиске истины, которую стремился обнаружить мой супруг».
     Не уподобляется ли она бестрепетной героине какого-нибудь романа? Не подобает ли Настоящей Женщине (любимое выражение ее тетушки Лавинии; словно матки и молочных желез было недостаточно для того, чтобы считаться женщиной), утратившей мужа, полностью предаться скорби и проводить все дни в рыданиях, не имея сил встать с постели?
     Она не знала. Когда скончалась ее мать, попытки родственников ложью «смягчить удар» настолько сбили ее с толку, что даже теперь она не могла припомнить, что же именно она тогда чувствовала. Отец умер внезапно, от кровоизлияния в мозг, примерно через полтора года после ее свадьбы с Джейми; к тому времени она уже три года не виделась с ним. Он лишил ее наследства, когда она поступила в Самервиль-колледж: решение, которое тогда привело ее в ужас, но в то же время чудесным образом поспособствовало браку с Джейми. На первое письмо, отправленное ею отцу после изгнания из Уиллоби-корта, она получила крайне язвительный ответ, последовавшие за тем письма, в том числе и сообщение о ее замужестве, и вовсе остались неотвеченными. Известие о его смерти расстроило и огорчило ее, но испытанные тогда чувства смешались с недоумением из-за того, что отец, к ее величайшему удивлению (и негодованию мачехи), на самом деле так и не изменил завещания, и Лидия из обедневшей парии вдруг превратилась в невероятно богатую молодую женщину.
     И все же, как бы вела себя в такой ситуации Настоящая Женщина, выросшая в Настоящей Семье, а не в окружении людей, озабоченных лишь деньгами, восхождением по общественной лестнице и причудами эгоцентричного деспота, пожелавшего контролировать малейший вздох своей дочери?
     Старая королева после смерти мужа долго не хотела никого видеть и почти сорок лет, до конца жизни, носила траур. Когда восьмилетняя Лидия заметила, что ничего скучнее она себе даже вообразить не может, няня довольно ощутимо шлепнула ее.
     В конце концов, потратив почти час на уговоры, Лидия убедила Карлебаха осмотреть Чжуннаньхай — два больших озера в обнесенном оградой парковом комплексе к западу от высокой розовой стены Запретного города — но только днем и после того, как граф Мицуками раздобудет пропуск. В ответ на недовольное брюзжание о «вероломстве» японского атташе она спросила, уверен ли профессор, что его «пара американских солдат», напившись, станет держать язык за зубами.
     — По крайней мере, немецкие шпионы не говорят на японском, — заметила она.
     Насколько она знала, японским не владел никто из местных европейцев.
     Вместе с полицейскими отчетами Мицуками прислал ей записку. Лидия развернула и прочла ее только поздно вечером, после того, как легла в постель с жестокой головной болью, вызванной постоянным напряжением, необходимостью время от времени разражаться рыданиями, а также сильнейшей усталостью и чувством вины.
     Вины за покрасневший нос и поникшие плечи Элен, за лихорадочный блеск в глазах Карлебаха. Вины за безымянного рослого китайца. Когда Карлебах заговорил об отмщении, она едва смогла сдержать дрожь: если старик, поддавшись горю, совершит какую-нибудь глупость, Джейми никогда не простит себе этого. Как и она сама.
     Записка гласила:
     Доктор Эшер,
     Примите мои глубочайшие соболезнования по поводу постигшей вас утраты.
     И пусть ваше стремление продолжить расследование станет тем клинком, который разрубит горе. Могу ли я попросить вас оповещать меня обо всем, что вам удастся обнаружить?
     Всегда к вашим услугам,
     Мицуками

     Черная тень, черный лед.
     Воин теней, преследуя тень,
     В тени вернется.

     Карлебах был прав. Им все равно придется вернуться в шахты Шилю, и чем скорее, тем лучше. И вряд ли ей удастся удержать Карлебаха от поездки.
     Помимо пухлого конверта с отчетами от Мицуками, Лидия забрала со стойки четыре записки от холостых дипломатов из разных посольств, и каждый из них просил располагать им, как ей будет угодно. Лидия не слишком-то удивилась, поскольку из разговора Хобарта и Джейми поняла, что большинство мужчин-дипломатов вынужденно женятся на деньгах, но внутренне застонала при мысли о шумихе, которая поднимется вокруг нее, как только станет известно, что все состояние принадлежит ей одной, а Джейми, живой или мертвый, не имеет к нему ни малейшего отношения. Она охотно отвесила бы себе пинка за то, что проговорилась об этом обстоятельстве за столом у мадам Откёр в ответ на деликатные расспросы и предложения материальной помощи: судя по всему, и француженке, и баронессе Дроздовой не раз приходилось иметь дело с женщинами, которые вслед за мужьями приезжали на Восток и становились здесь вдовами.
     Она откинулась на подушки, закрыла глаза и подумала, не взять ли ей за правило падать в обморок всякий раз, когда зайдет речь о ее вдовстве? Быть может, это отпугнет мистера Эдмунда Вудрива, старшего делопроизводителя торгового представительства, и ему подобных. «Если когда-нибудь вам потребуется сочувствие верного друга…»
     В самом деле! От мужчины, которого она встречала ровно один раз, в Пекинском клубе. К тому же этот Вудрив в своем письме весьма бестактно сослался на «ужасную кончину вашего супруга». Лидия снова задалась вопросом, кем же был тот человек, которого настигла «ужасная кончина».
     Если спросить Симона, он скажет: «Ничего подобного сударыня. Он уже был мертв к тому времени, когда я нашел его». Или: «Он был нехорошим человеком, и я убил его, спасая невинное дитя от его ножа…»
     Лидия выскользнула из-под одеял, торопливо, дрожа от холода, подбежала к окну и отдернула штору. За огнями рю Мэйдзи темным пятном тянулся Пекин, устремив к далеким звездам островерхие крыши. Долгое время она лежала без сна, вчитываясь в оставленные японским клерком по-немецки аккуратные строчки, в которых сообщалось об исчезновениях, смертях и странных событиях в окрестностях Шичахай.
     Исидро не пришел.

     15
     Северный ветер насквозь продувал стеганое ципао. Вырывавшиеся с дыханием облачка пара белели в лунном свете. Вода вдоль кромки берега замерзла, опоясав озера Шичахай ледяной полосой, на фоне неба чернели причудливые крыши чайных домиков, храмов предков, павильонов и харчевен, где раньше подавали дяньсинь.
     В глухой плотной темноте не было видно ни проблеска света. Эшеру это показалось странным, поскольку и дедуля У, и Лин говорили, что в опустевших парках и садах нашли себе пристанище воры, контрабандисты и наемные убийцы. Он стоял на горбатом мраморном мостике, принюхиваясь к запаху дыма, который доносился из каждого прибрежного дворика и все же был не в силах перекрыть вонь от мусорных куч, наваленных на выходе из узких проулков хутунов. Если бы кто-нибудь и развел тайком костер на берегу, обнаружить его было невозможно.
     Затем ветер поменял направление, и Эшер уловил зловоние, уже знакомое ему по шахтам Шилю.
     Яогуай. Они и в самом деле добрались сюда.
     Именно за этим он сюда и пришел. Теперь можно возвращаться…
     А знают ли об этом Цзо?
     Он спустился с мостика к топкому краю замерзшего озера. Помимо ножа, револьвера и жестяного потайного фонаря он взял с собой некое подобие алебарды — короткий клинок на длинном древке, приобретенный у дедули У за три американских доллара; с таким оружием местные бандиты выходили на ночную «работу». Вот уже две ночи он ждал известий от Исидро, но вампир или затаился, или, по примеру отца Орсино, охотился далеко за пределами Пекина. Днем к нему пришла Лин и рассказала, что подруга ее матери почуяла у озера «крысьих тварей». По словам той женщины, пропал маленький попрошайка — третье исчезновение за две недели.
     Владения семьи Цзо располагались на участке, клином вдававшемся в озеро, и сейчас Эшера от них отделяла тянувшаяся по левую руку полоса воды. В этом районе всем заправляли Цзо. Эшер понимал, что днем его обязательно заметят, даже если он будет одет как китаец. Он подумал, что, пожалуй, стоит признать вечернюю вылазку успешной, вернуться в переулок Чжулун и дождаться весточки от Исидро.
     Если Исидро подаст весточку.
     И если он сделает это до того, как Карлебах почитает полицейские отчеты, над которыми работала Лидия, и решит самостоятельно изучить территорию. В отличие от него самого, старик мог прийти сюда днем, но если Цзо хотят отвадить посторонних от шахт, Карлебаху грозит опасность.
     Он одержим. Долгая тайная служба, на протяжении которой его единственными путеводными огнями были любовь к отечеству и долг перед королевой, научили Эшера, что суждениям одержимых нельзя доверять. Они видят то, что хотят видеть, как выразился его начальник. Они убеждают себя, что им почти ничего не угрожает.
     Едва ощутимая вонь исчезла, как только ветер снова подул с севера. Значит, запах доносился с запада. Из-за северного озера. По широкой дуге обойдя западный берег и лабиринт сыхэюаней, из которых и состояли владения Цзо, Эшер двинулся против часовой стрелки вдоль северной кромки озер, скользя по замерзшей грязи. Он едва не подскочил от испуга, когда справа и впереди от него что-то шевельнулось, но это оказалась всего лишь крыса, разъевшаяся на отбросах до размеров полугодовалой кошки. Здесь, в стороне от павильонов и харчевен, сваливались отходы от процветавшего в хутунах производства мыла и бумаги, сюда же мясники свозили остатки туш, от которых даже вечно голодным городским беднякам не было никакой пользы — черепа, осколки костей, треснувшие рога и вываренные копыта. Зная, насколько искусно китайцы превращают любой пустяк в нечто съедобное или полезное, оставалось только пожалеть крыс, обитавших в этих мусорных кучах.
     Справа от него берег отворачивал к мосту и одному из городских каналов. Лед на озере был тонким и не выдерживал веса взрослого человека, поэтому Эшер взглядом изучил возвышавшиеся перед ним черные стены и крыши, высматривая вход в хутун. Судя по наваленным на берегу кучам отбросов, проулок был где-то неподалеку. Рядом зашуршал тростник, сквозь который пробиралась очередная крыса. Следом появилась третья, за ней — четвертая, они неслись по льду, и яркий лунный свет четко прорисовывал крохотные синие тени от их лапок.
     Эшер двинулся влево, чтобы обойти самые большие мусорные кучи, где в лунном свете мрачно белели черепа и тазовые кости, но лед под ним проломился. Он пошатнулся, ощущая, как сквозь кожу ботинок проникает холод, и кое-как доковылял назад к полосе тростника и прибрежной грязи. Когда наступит настоящая зима, вся городская детвора сбежится сюда, чтобы покататься по льду…
     Конечно, если к тому времени не начнутся перестрелки между войсками президента и Гоминьданом.
     Хлеставший по щекам ветер слегка ослаб. Эшер втянул холодный воздух. Сомнений больше не оставалось. Под мостом затаилась тварь, и хорошо, если только одна.
     Он развернулся, чтобы пройти назад вдоль берега. И остановился, затаив дыхание. Весь темный склон, от кромки воды до тянувшихся поверху стен, кишел крысами.
     Страх холодной лапой сжал горло. В жизни ему не доводилось видеть столько крыс. Копошившаяся в тростниках темно-серебристая масса походила на оживший ковер, шевелящийся от избытка нечистой энергии. Когда Эшер повернулся, все крысы остановились и сели. В темноте их глаза казались огненными бусинами, усеявшими паутину.
     Господи. Они смотрели на него.
     Из-за спины сильнее потянуло чужеродной вонью. В неверном лунном свете ему почудилось какое-то шевеление на берегу, примерно в сотне ярдов от того места, где он стоял. Да… черный силуэт ростом с человека проявился на фоне холодного льдистого блеска озера. Эшер начал пятиться, но крысы тоже пришли в движение и ринулись к нему. С чувством, близким к панике, он представил, как падает под напором этой кошмарной волны.
     При мысли, что его могут ранить, что в нанесенную яогуай рану попадет их кровь, которая превратит его в такую же тварь, он твердо решил: нет. Пока у него остается хотя бы одна пуля, этому не бывать. Есть вещи и похуже смерти.
     Он медленно вступил в озеро, чувствуя, как ломается под ботинками лед и вода холодит ноги. Надо добраться до входа в переулок Большого тигра, который ведет на юг, к более оживленным улицам. Яогуай неверной трусцой спустился по склону от хутуна, вход в который терялся в темноте. Эшер зашел дальше в озеро, почти по пояс погрузившись в воду. Мусор скользил под ногами, и ему с трудом удавалось сохранять равновесие, одновременно отмахиваясь алебардой от подступавших крыс.
     В следующее мгновение яогуай набросился на него, выставив вперед когтистые лапы; сквозь поднятые тварью тучи брызг Эшер увидел раззявленную зубастую пасть. Ему не раз доводилось драться шестом и тростью, и этого опыта хватило, чтобы одним ударом алебарды почти отрубить противнику голову… но только почти. Из перерубленных артерий хлестала кровь, голова свисала сбоку на куске кожи, но шатающийся яогуай все так же размахивал лапами, пытаясь достать свою жертву. Эшер осторожно приблизился к нему и перерезал подколенные сухожилия на обеих ногах, затем развернулся и снова двинулся через озеро, обшаривая взглядом берега.
     Ему повезло. Наверное, стая собак почуяла огромное скопище крыс и решила поохотиться, хотя в лунном свете и покрывавших берег черных тенях невозможно было рассмотреть, что же там происходит. Перед Эшером мелькали темные силуэты и красные глаза разбегающихся грызунов. Он снял с фонаря крышку и швырнул его в гущу крыс, кишевших между ним и темным прямоугольником, который, как он надеялся, был входом в переулок Большого тигра. Берег сплошь покрывала полузамерзшая грязь, и все же остатки масла ярко вспыхнули, едва только фонарь ударился о землю. Крысы метнулись прочь от пламени, и Эшер со всех ног побежал вверх по склону.
     Краем глаза он заметил двух яогуай, которые неслись вслед за ним по верху прибрежного склона, двигаясь так, будто между ними существовала некая незримая связь, и эта странность отложилась в памяти. Он бросился в густую синеву переулка и побежал дальше, то и дело спотыкаясь; одной рукой он все время держался за стену, чтобы не сбиться с дороги.
     Остановился он только после того, как миновал задние ворота Запретного города и обогнул его массивные стены (которые по высоте превосходили средний лондонский дом), свернув на восток, поскольку не желал приближаться к расположенным на западе дворцовым озерам. Эти озера, а также рвы Запретного города и канал, выходивший из него чуть дальше к востоку, соединялись с «морями» Шичахай. Неподалеку от нового университета Эшер, промокший до пояса и почти окоченевший от холода, нанял рикшу, но каждый раз непроизвольно вздрагивал, когда повозка пересекала очередной канал.
     В это время на улицах почти никого не было. Он подумал о Лидии, спокойно спящей на кружевных подушках в тиши гостиничного номера, и о том, следят ли за ней.
     Вполне возможно. Кто-нибудь из Цзо или их помощников, под чью дудку, может статься, пляшет сейчас Грант Хобарт. Или посольская полиция, единственная цель которой — исполнить свой долг и бросить предателя в камеру, где до него доберутся люди Цзо…
     Эшер растер онемевшие руки и подумал, что его убежище в переулке Чжулун скоро могут обнаружить. Еще он подумал о Карлебахе, который вряд ли станет терпеливо ждать, пока Эшер сумеет связаться с ним.
     И о том, в безопасности ли Лидия.
     И о том, что случилось с Исидро.
     ***
     Прошло три дня, прежде чем Лидия поняла, что Исидро пропал.
     В воскресенье, на следующий день после того, как ей принесли от Мицуками пакет с очередными полицейскими отчетами, полковник сам навестил ее в гостинице, чтобы предложить свою поддержку и, к некоторому ее удивлению, помощь в возвращении домой.
     — Благодарю вас, — она наклонилась над жаровней, обогревающей отдельный кабинет с голубыми драпировками, и пожала протянутую ей руку в белой перчатке. — Но здесь я могу хоть чем-то помочь. Задача, которую ставил перед собой Джейми, еще не выполнена.
     Она встретилась взглядом с Мицуками, чье лицо словно проступало сквозь дымку, хотя их разделяло не более двух футов. Затем откинула спускающуюся со шляпки вуаль (настоящее произведение искусства из черного тюля и перьев), чтобы лучше видеть его.
     — Задача эта такова, что ее нельзя оставить нерешенной.
     — Позвольте выразить вам мое уважение за проявленную решимость, госпожа. Значит, вы хотите продолжить работу с отчетами? Я начинаю подозревать, что наши тенма… эти создания и в самом деле пробрались в Пекин.
     — Да, хочу. Но эта страна совсем не похожа на привычный мне мир, и мне сложно выявить закономерности в происходящих здесь событиях, — она заколебалась. — Не могли бы вы… возможно… вы сумеете обеспечить мне доступ к банковским записям?
     — Нет ничего проще, — он извлек из кармана строгого синего мундира небольшой блокнот и сделал пометку. — Вам ведь известно, что китайцы, в особенности старые и приверженные традициям семьи, пользуются другой системой?..
     — Меня интересуют западные банки. Франко-Китайский, Монетный банк Гонконга, Индокитайский банк…
     — Можете рассчитывать на меня, доктор Эшер.
     Лидия почувствовала, что что-то в ее словах заинтересовало его. Он слегка склонил голову, и, хотя она не могла рассмотреть выражение его лица, ей показалось, что скрытые за толстыми линзами глаза внимательно изучают ее.
     Возвращаясь в свой номер, она столкнулась в вестибюле с самым назойливым из своих предполагаемых поклонников, мистером Эдмундом Вудривом, высоким, сутулым мужчиной с сильно выступающим животом, обтянутым не самым новым пальто.
     — Миссис Эшер, — начал он, так быстро встав между ней и лестницей, что Лидии пришлось бы перейти на бег, чтобы избавиться от его внимания, — Умоляю вас, позвольте мне выразить, как глубоко я сожалею…
     — Прошу вас…
     Она изобразила один из подхваченных у тетушки Лавинии «предобморочных» жестов.
     — Да-да, конечно, — Вудрив взял ее за руку. — Я понимаю. Я только хотел сказать, что понимаю, в каком тяжелом положении вы сейчас оказались, и предложить свои услуги.
     — Благодарю вас, — произнесла Лидия, постаравшись тоном выразить, насколько она слаба и несчастна. — Если позволите…
     Он усилил хватку:
     — Знайте, что вы всегда можете рассчитывать на меня, что бы ни случилось. Мы не очень близко знакомы, но я понимаю, как это тяжело — внезапно остаться одной, без поддержки…
     — Я весьма…
     — … все, что в моих силах, в любое время дня и ночи, вам достаточно только отправить записку на мой адрес в посольстве…
     Только строгие наставления, полученные перед выходом в лондонский свет от няни, четырех тетушек и мачехи, которые всеми силами пытались донести до нее, что никогда, ни при каких обстоятельствах нельзя ни на кого кричать и требовать, чтобы ее оставили в покое (даже если подобное обращение полностью заслужено), а также понимание, что поступи она так, и окружающие могут заподозрить, что ее вдовство — лишь притворство, а Джейми где-то скрывается, позволили ей в течение следующего получаса терпеливо выслушивать излияния Вудрива о тяжкой вдовьей доле и его желании помочь ей.
     В номере ей пришлось принять целую вереницу посетителей, пришедших засвидетельствовать свое почтение. Первыми появились мадам Откёр и баронесса (именно ей в конце концов удалось изгнать Вудрива из вестибюля), которые восседали за накрытым к чаю столом и старательно поддерживали разговор, в то время как Паола Джаннини молча сидела рядом с Лидией.
     Она похолодела от ужаса, увидев в дверях леди Эддингтон. По большей части разговор вертелся вокруг этой почтенной дамы, которой вскоре предстояло отправиться в Англию на борту «Наследной принцессы», увозя с собой тело убитой дочери. Женщины, пришедшие поддержать мнимую вдову, с искренним сочувствием говорили о Холли, в то время как сама Лидия едва находила в себе мужество, чтобы сказать хотя бы несколько слов.
     Наконец она пожаловалась на невыносимую головную боль и до конца дня просидела в своей комнате, читая Миранде детские книги и перебирая полицейские отчеты. После ужина к отчетам добавились банковские записи, которые она просматривала в надежде обнаружить хотя бы одно из десятка ранее встреченных имен.
     На следующий день имя нашлось.
     Эстебан Сьерра из Рима (у него и в самом деле есть дом в Риме?) не только отдал распоряжение открыть на его имя немалый счет во Франко-Китайском банке, но также арендовал там камеру, расположенную в подземном хранилище. «Для древностей и предметов искусства», как было указано в написанном от руки заявлении. Она всмотрелась в четкие ровные буквы с непривычными росчерками и завитушками. Сейчас в камере находился один большой сундук.
     Дон Симон как-то сказал Джейми, что вампирам быстро становится известно о слежке. Некоторые люди подолгу задерживаются на тротуаре напротив подозрительного дома. В округе, где вампирам, с их обостренным восприятием внешности, известен каждый человек, появляются новые лица. Проявив интерес к подземному хранилищу, где лежали «древности и предметы искусства», Лидия совершала непростительный грех, поскольку привлекала внимание к «Эстебану Сьерре». Она (и Джейми) до сих пор оставались в живых только потому, что соблюдали правила, и Исидро знал об этом.
     Как и прошлой и позапрошлой ночью, она снова не задернула половину шторы.
     Утром она отправила записку графу Мицуками.
     Полковник был сама скрытность. Он достаточно долго следил за событиями в Китае и был довольно близко знаком с нынешним «действующим» президентом, чтобы понимать, насколько опасным может быть одно неверно сказанное слово, малейший слушок, дошедший до официальных властей. Он молча согласился с тем, что о визите Лидии в хранилище банка никто не должен знать. Он получит разрешение и ключи, но войти в камеру сможет только Лидия.
     Наблюдая за тем, с какой уверенностью Мицуками отдавал соответствующие распоряжения, Лидия задалась вопросом о клиентах банка и о том, что же еще хранится в его подземельях.
     В среду, шестого ноября, незадолго до закрытия, Мицуками и Элен сопроводили Лидию к зданию банка (который от гостиницы отделяли всего два дома) и остались на лестнице в компании банковского клерка. Опустив вуаль, Лидия под ярким светом электрических ламп прошла к камере хранения под номером 12. В тиши подземного коридора ее черные шелковые юбки шуршали, как множество серебряных пилочек для ногтей. Клерк объяснил ей, как открыть дверь; на выходе, как она догадывалась, ее будет ждать служащая банка, чтобы в самой деликатной форме провести обыск. Сердце тревожно билось в груди: он будет в ярости, когда узнает, что Лидия нарушила секретность, о которой он так заботился.
     Она может навеки лишиться его дружбы, этой загадочной, призрачной связи, которая существует вопреки всему. Если он сейчас слышит ее, чувствует сквозь сон ее приближение, то, наверное, проклинает ее.
     Но ему может грозить опасность. Во время их последней встречи она заметила в его глазах страх.
     Как и было указано в заявлении, в камере стоял только большой дорожный сундук с латунными уголками, обтянутый выдубленной кожей, достаточно вместительный, чтобы уложить в него тело человека. Наверное, одежду и книги он хранит где-то еще…
     «Так похоже на него, — подумала Лидия, прикрывая за собой дверь, — снять камеру хранения в двух шагах от нашей гостиницы». Она достала из сумочки серебряный футляр, откинула вуаль и надела очки.
     Сундук был закрыт. Скорее всего, заперт изнутри. Наружные замки были лишь для отвода глаз. На улице все еще стоял день, хотя ни один солнечный луч не мог проникнуть в это помещение. Наверное, он спит.
     Тишина, воцарившаяся за закрытой дверью, давила на барабанные перепонки. Когда-то Лидия спросила его, насколько чутким может быть его дневной сон, но он ответил лишь, что сон вампира отличается от человеческого.
     Прости меня…
     Она глубоко вдохнула, задержала дыхание и положила руки на крышку сундука.
     Та поддалась, беззвучно и без малейшего сопротивления.
     Сундук был пуст.

     16
     Разрушенная часовня рядом со старым французским кладбищем, так сказал Исидро.
     Рикше это место было знакомо. Эшер оставил его дожидаться у ступеней нового собора, приплатив пятнадцать центов. Пушки повстанцев безжалостно разрушили весь район, поэтому многие здания здесь были новыми, выстроенными в западном стиле. Развалины часовни выглядели так, будто к ним уже много лет никто не приближался.
     Луна шла на убыль. Хозяева лавок вдоль улицы Шуньчжимэнь уже погасили почти все огни. С наступлением ночи в пекинских хутунах воцарялась невероятная, непроглядная темнота, в которую невозможно было поверить, не увидев. В тусклом свете потайного фонаря едва просматривалась противоположная сторона улочки. Эшер пешком двинулся к часовне. Он понимал, что рискует жизнью. С другой стороны, разве с самого приезда в Китай его жизнь в каком-то смысле не была подобна комару, опустившемуся на руку судьбы?
     На ступенях часовни он остановился и надел на шею серебряный крестик, купленный вскоре после знакомства с вампирами. Он быстро усвоил, что защиту обеспечивал не столько сам святой символ, сколько серебро, из которого тот был сделан, но под рубашкой и шарфом Эшер всегда носил серебряную цепочку. Крестик был нужен ему для другой цели.
     Из кармана он достал небольшую жестяную коробочку, которую Карлебах дал ему после приезда. В коробочке хранился порошок из измельченных трав, чья смолянистая горечь ускоряла сердцебиение и проясняла сознание. Вампиры охотились, насылая на жертв сонливость и рассеянность. Порою только полсекунды отделяло жизнь от смерти.
     Изнутри часовня была завалена мусором. Все деревянные фрагменты давным-давно пошли на топливо. Лишь одной статуе девы Марии, скрытой в нише к востоку от алтаря, удалось избежать народной ярости, направленной на чужеземных проповедников. Эшер поднял фонарь и увидел почерневшее лицо со сколотым носом и выбитыми глазами. Недавно кто-то восстановил их, нанеся рисунок поверх свежего гипса. Губы статуи застыли в улыбке.
     Эшер извлек из кармана свечу и зажег ее от пламени фонаря. Свечу он поставил на алтарь, затем опустился на колени, сложив перед собой руки:
     — In nomine patrii, et filii, et spiritu sanctii, amen. Pater noster, qui es in caelis, sanctificetur nomen tuum…
     Должно быть, его отец сейчас переворачивается в гробу. Впрочем, старик уже должен был бы привыкнуть.
     Если же его сейчас слышит отец Орсино, то молитва на латыни (подразумевающая, что молящийся — католик) может спасти ему жизнь.
     Иезуит, по словам Исидро. Когда орден в шестнадцатом веке прибыл в Китай, все европейские страны были охвачены религиозными войнами. Чтобы добиться успеха на Востоке, иезуиты придали католицизму внешнее сходство с буддизмом, выучили язык (едва ли не единственные из всех европейцев) и сами облачились в рясы буддийских монахов. Позже, когда движимые алчностью западные торговцы присосались к богатствам Китая, иезуитов, а также обращенных их усилиями мужчин и женщин стали считать предателями, прислужниками Запада.
     Последние три столетия он провел, скрываясь ото всех… Исидро сказал, что отец Орсино слышал у себя в голове чьи-то голоса…
     Эшер повторял на латыни все известные ему молитвы. Затаившийся среди руин вампир должен был слышать, как колотится его сердце.
     Конечно же, пекинские вампиры следили за иезуитом. И когда появился второй вампир-испанец, что еще им оставалось, кроме как предположить, что эти двое связаны между собой? Не поэтому ли Исидро не подавал о себе известий вот уже неделю, с тех самых пор, как он, Эшер, нашел себе убежище во Внешнем городе? И что они подумают о человеке, который, по подобию иезуитов вырядившись в китайское платье, читает в темноте латинские молитвы?
     — At te levavi animam meam: Deus meus, in te confide…
     Верую в тебя, господи…
     Сонливость серой бесшумной тенью заволокла его разум. За мгновение до того, как когтистая рука схватила его за горло, он сумел отодвинуться от алтаря. Рука исчезла, и до его слуха донеслось проклятие на архаичном испанском. Эшер пригнулся и уклонился в сторону, поэтому следующий удар едва задел его.
     — Падре Орсино!
     В свете свечи перед ним мелькнуло белое лицо с блестящими глазами. Вампир схватил его за предплечье и швырнул на каменный пол нефа с такой силой, что Эшер на мгновение утратил способность дышать. Затем костлявые руки впились ему в запястья — и тут же оттолкнули под вопль боли и ярости. Эшер откатился прочь и прокричал:
     — In nomine Patrii, Орсино! Меня прислал Исидро!
     Он еще не успел договорить, как вампир впечатал его спиной в полуобвалившееся алтарное ограждение, с жестокой силой вжимая ему в плечи когтистые пальцы.
     Но Эшер чувствовал, что противник колеблется. Воспользовавшись мгновениями тишины, он сказал:
     — Меня прислал Симон Исидро.
     Он говорил на латыни, предположив, что падре Орсино едва ли владеет современным испанским.
     Вампир наклонил голову. Его глаза в тусклом сиянии свечи были цвета черного кофе, в них застыло вековое безумие. Он навис над Эшером, без труда удерживая того на месте и не давая шевельнуться. Прижавшаяся к щеке костистая рука была теплой. От одежды вампира пахло кровью.
     — Ты его слуга?
     — Да. Меня зовут Эшер.
     — Где он?
     — Я пришел спросить об этом у вас. Вот уже семь дней, как от него нет известий.
     — Он исчез.
     Отец Орсино выпрямился. Теперь он стоял рядом Эшером — невысокий мужчина, чьи волосы и глаза в сумраке часовни казались почти черными, резко выделяясь на фоне белой кожи. Вампир был одет в маньчжурское ципао и штаны-ку, но волосы он уложил в узел на затылке — прическа, обычная в Китае до маньчжурского завоевания.
     — Следуй за мной.
     Он огляделся и рывком поднял Эшера на ноги (судя по пронзившей бок боли, при нападении вампир сломал ему ребро-другое).
     — Там, под землей, они нас не слышат, — заговорщицким шепотом сообщил Орсино. — А раз не слышат, то и найти меня не могут.
     Он поднял фонарь, взял Эшера под локоть и провел за главный алтарь, к пустому дверному проему, за которым обнаружилась разоренная ризница. В крыше и стенах зияли проломы, но нигде не было ни следа крыс или других грызунов. Еще один проем вел к спускающейся в склеп лестнице — два витка спирали в пропахшей плесенью тьме. Внизу лестницы стояла новая дверь, запиравшаяся изнутри на задвижку с навесным замком. За дверью открывался склеп, такой низкий, что Эшеру пришлось пригнуться, чтобы не задеть головой каменный потолок; в свете фонаря он среди толстых деревянных опор разглядел кучи земли и тростниковые корзины.
     Вероятно, отец Орсино готовил себе новое, более надежное и глубокое убежище. Эшеру стало интересно, куда он собирался девать выкопанную землю.
     Вампир запер дверь и повернулся к Эшеру. Исидро был слишком осторожен, чтобы решиться на убийство в пределах города, но Эшер знал, что обостренные чувства вампира не в силах проникнуть сквозь толщу земли. Отец Орсино вполне мог счесть, что здесь ему не грозит постороннее внимание.
     — Дон Симон сказал, что я могу обратиться к вам, — он решил напомнить хозяину склепа (на случай, если бессмертный безумец успел об этом забыть), что перед ним стоит добрый католик, к тому же присланный сюда самим папой.
     — Он говорил, что вы можете отвезти меня назад в Рим, — Орсино поставил фонарь на угол большого старинного сундука, полускрытого за низенькой оградой в передней части склепа, и сложил перед собой руки с крупными кистями и толстыми пальцами. — Он сказал, что Его Святейшество отпустит мне грехи, поскольку все эти годы я убивал только безбожников. Да хранит меня господь…
     — Я не знаю, что Его Святейшество сказал Исидро. Я всего лишь служу ему.
     — Что, и никто из вас не знает? — тихий голос прозвучал слишком резко, блестящие глаза сузились. — Ты лжешь мне? Хочешь поймать меня?
     Орсино снова схватил Эшера за плечо и прижал к столбу.
     — Так вот что случилось с доном Симоном? Ты предал его…
     — Я ничего не знаю, — Эшер всеми силами старался скрыть волнение. — Честное слово. Именно поэтому я должен найти его.
     Священник оскалил клыки:
     — Мне сложно поверить, что никому из вас не известно о поручении Его Святейшества.
     — Нет никаких «нас». Только я и мой хозяин. Разве дон Симон не сказал вам?
     Отец Орсино в замешательстве провел рукой по лбу и сморщился, словно от боли.
     — Они — боги, — сказал он. — Вы не можете… человек не может бороться с богами.
     Темные глаза наполнились страхом. Моргая, он смотрел на Эшера.
     — Я сделал все, что было в моих силах, но у них сотни, тысячи верующих. Люди склоняются перед ними в языческих кумирнях, приносят им жертвы. И у каждого из них тысячи, нет, десятки и сотни тысяч узников — мертвецов, все еще способных двигаться, хотя их плоть сгорела в огне. Они выходят из преисподней…
     — Вы видели их?
     — Вижу каждый день, — из-за испытываемого ужаса голос отца Орсино охрип и стал еще тише. — Я сплю и вижу их в языках пламени, и вокруг них в огне корчатся их почитатели с содранной кожей…
     Правда? Сон? Безумие? Воспоминание о тех днях, когда он пытался обратить китайцев?
     — А они доверяют своим почитателям?
     — Они — боги, — повторил священник. — Разумеется, верующие должны слушаться их. Иначе за ними придут Воловья башка и Лошадиная морда и по тысячам и десяткам тысяч железных ступеней сволокут их к вратам первого судилища, которое называется Циньгуан. Живые повинуются им, потому что их предки попали в преисподнюю, куда отправляются все неверующие. Люди не смеют противиться их воле. А если осмелятся… родственники принудят их к повиновению.
     Его лицо исказилось гримасой, хватка на плече Эшера усилилась.
     — Он отправил вас схватить меня? Мой отец… и папа… Та тварь, что заявилась в горы… он тоже был католиком! Это папа его прислал? Я слышал, как он молится…
     — Папа не предавал вас, — на Эшера снизошло озарение, прогоняя охвативший его смертельный ужас. — Дьявол не хуже папы знает латынь, падре. Это дьявол прислал к вам в горы тварь, чтобы испытать вашу веру. Его Святейшество никогда бы не предал вас.
     Отец Орсино почти отшвырнул Эшера от себя.
     — Ты говоришь правду.
     Он не сводил жадного взгляда с плеча Эшера, где сквозь стеганую ткань ципао проступали горячие пятна крови.
     Надо отвлечь его, и как можно быстрее.
     — Местные вампиры управляют семьями живых людей, так? Вы это имели в виду? Что некоторые из них и есть те самые почитаемые предки?
     — Нет. Да, — вампир запнулся, выходя из оцепенения. — Я… я никогда не встречал их. Ни разу. За все эти долгие, бесконечные годы…
     — Даже того, кто обратил вас?
     Казалось, вопрос озадачил отца Орсино, который только потряс головой:
     — Они больше не создают себе подобных, — сказал он. — И не позволят никому другому обратить человека. Они никому не доверяют, понимаешь? Ни своим семьям, ни друг другу.
     Вампир снова приблизился, обхватил ладонями голову Эшера и притянул к себе. Он заговорил, выплевывая слова с запахом крови:
     — Они сказали, что это дети приводят мстителей к порогу дома. Когда мы покидаем преисподнюю, мы беспомощны, как лишенные раковины улитки. Поэтому-то они и стали богами. Сам я никогда не превратился бы в бога, потому что много грешил. Когда владыка Яма упорядочивал преисподнюю, он позволил им выбрать ад себе по вкусу. Раньше существовало двенадцать тысяч восемьсот судилищ под землей, восемь темных адов, восемь холодных адов и восемьдесят четыре тысячи адов на краю вселенной, хотя некоторые из них были невелики. При жизни я изучал их.
     Он нахмурился, глядя в глаза Эшеру, словно тот загипнотизировал его.
     — При жизни…
     — Поэтому он и сделал вас вампиром, да? — спокойно спросил Эшер. — Потому что вы были не из его семьи?
     Отец Орсино моргнул, вспоминая:
     — Он хотел… Я больше не помню, чего он хотел. Тогда у него была причина, — он сильнее сжал ладони, пытаясь уловить ускользавшую мысль.
     — Он это?..
     — Ли. Ли Жуншэнь. Сейчас он безумен. Его семья приносит ему жертвы и просит об услугах. Вот только…
     Он снова умолк, утратив нить разговора. Сжимавшие голову Эшера руки ослабили хватку, и теперь вампир рассеянно ворошил его волосы, как человек, поглаживающий собаку. Но его блуждающий взгляд то и дело возвращался к плечу Эшера, где набухали кровавые пятна.
     — Что только? — мягко напомнил ему Эшер.
     — Вот только иногда я просыпаюсь с наступлением ночи и слышу, как он кричит.
     Орсино отступил назад, и Эшер выскользнул из его рук, едва не задохнувшись от пронзившей бок боли. Взглядом он прикинул расстояние до двери и лестницы. Инстинкт подсказывал ему, что нужно бежать, но пришедшая вдруг ужасная догадка заставила спросить:
     — Вы знаете, где он?
     Вампир покачал головой — едва заметное движение, вызвавшее в памяти свойственную Исидро скупость жестов.
     — Где-то рядом, — ответил он. — За тысячу миль под землей. За тысячу, десятки и сотни тысяч миль, за третьим судилищем, где томятся злые мандарины, фальшивомонетчики и клеветники. Фальшивомонетчикам в глотку вливают расплавленное золото и серебро, которые они подделывали при жизни. А пятое судилище зовется Адом расчленения, туда отправляются сладострастники, убийцы и святотатцы, их там рвут на части и перемалывают их плоть на камнях, кидают их под раскаленные колеса шипастых колесниц… Судья пятого ада носит имя Бао, при императорах династии Сун он был воином. Говорят, он вселял ужас в своих врагов и сочинял застольные и любовные песни. Ты ведь не святотатец, сын мой?
     Он снова схватил Эшера за руку и впился взглядом ему в лицо.
     — Твой отец молился за тебя. Он хотел, чтобы ты служил Церкви. Ты нарушил его волю.
     Он что, читает мысли? Или говорит о своем собственном отце?
     — Отец хотел, чтобы я служил Церкви, — согласился Эшер, решив не уточнять, о какой именно церкви идет речь. — Я же шел своим путем, пока не встретил дона Симона.
     Вампир нахмурился:
     — Все мы в неволе у наших семей, — судя по голосу, он успокоился, и взгляд блестящих в тусклом желтом свете глаз внезапно стал осмысленным. — Они — настоящие князья Преисподней. Даже если нам удается ускользнуть от них, они преследуют нас в наших снах. Моя мать…
     Он запнулся, потом продолжил:
     — Мать и дядья хотели, чтобы я вступил в Общество Иисуса, потому что господь даровал мне способности к языкам. Отец погиб, сражаясь с еретиками в Нидерландах. Мне было трудно… очень трудно сказать Кристиане, что нам не суждено быть вместе, ведь я любил ее… или думал, что любил. Дядя сказал, что со временем я научусь любить Бога, и тогда тело Кристианы станет для меня просто бурдюком с требухой и кровью, как и тела всех женщин. Но мне было трудно.
     Эшер осторожно высвободился из его когтей.
     — Когда я найду Исидро, я спрошу его, какие именно распоряжения отдал ему Его Святейшество касательно вашего возвращения в Рим. Так как именно мне придется выполнять их, я при первой же возможности вернусь сюда и обо всем расскажу вам.
     — Распоряжения?..
     — Касательно вашего возвращения в Рим.
     — Да, конечно, — отец Орсино тряхнул головой, как человек, внезапно осознавший, что забыл только сказанные им слова. — Кто сейчас занимает папский престол? Я нашел себе убежище в шахтах, за серебряными решетками, за преградой, к которой князья не осмелятся прикоснуться. Тысяча, десять и сто тысяч железных ступеней, ведущих во тьму… Там осталась моя книга. Исидро сказал, что достанет ее. Я посвятил ее Его Святейшеству, но новости до меня почти не доходили.
     — Нынешнего папу зовут Пий X, — ответил Эшер. — Он известен как человек в высшей степени богобоязненный и решительный.
     А также упрямый и консервативный, хотя инквизиторы шестнадцатого столетия, вполне возможно, сочли бы его тряпкой из-за того, что он объявил браки между католиками и протестантами «недействительным с точки зрения церкви» вместо того, чтобы призвать к казни святотатцев, осмелившихся вступить в такой союз.
     — Вы заступитесь за меня?
     — Да. Исидро тоже…
     — Ох, его сожрали твари из шахт, — внезапно отец Орсино поманил Эшера в сторону лестницы, как добродушный священник, направляющий прихожанина к исповедальне. — Поэтому-то должен быть кто-то еще, кому известно о распоряжениях папы.
     — Сожрали?
     Эшер, которому сейчас предстояло в обществе вампира подняться по тонущей во тьме узкой крутой лестнице, подумал было вернуться за фонарем, оставшимся в другом конце склепа, но тут же отказался от этой идеи. Ему не хотелось, чтобы между ним и дверью стоял вампир.
     — Он сказал, что направляется в шахты. Разве я не упомянул об этом? Он отправился туда, чтобы достать мою книгу, труд всей моей жизни, в котором я опроверг еретические построения Лютера… Я объяснил ему, как открыть серебряные двери. Так что, наверное, его сожрали.
     Эшер коснулся ладонью стены, чтобы не отклониться в сторону во время подъема. Отец Орсино дружелюбным жестом положил ему руку на плечо.
     — Я долго размышлял над этим, и вот к каким выводам пришел, — продолжил священник. — Первое судилище, Циньгуан, расположено недалеко от поверхности земли. Там правит Цзянцзы-ван, который в эпоху Хань был монахом-воином, и там заслушивают дела грешников и выносят им приговор. А вот второе судилище, Чуцзян, где правит Ли, называют Адом зверей, там карают нечестных посредников и невежественных врачей — демоны в зверином обличии терзают их, колют рогами, рвут на части и топчут копытами. Если дела в самом деле обстоят так, тогда эти твари — шоу-гуй, демоны-животные, которые из-за нерадивости князя Циньгуана пробрались в первое судилище, а затем сквозь дыру в стене преисподней пролезли в шахты. Это объясняет его приход в шахты…
     — Исидро?
     — Нет-нет, князя Циньгуана! Он был там. Я принял было его за Ли, князя Чуцзяна, но вряд ли бы он решился… В темноте я слышал его шаги.
     Священник снова стиснул его руку повыше локтя. Эшер чувствовал, что отец Орсино идет за ним. Заскрипела разбитая дверь, и через мгновение в слабом свете звезд, таком ярком после темноты на лестнице, перед ним проявились прорехи в крыше ризницы и густые неподвижные тени на обвалившихся стенах.
     — Должно быть, шоу-гуй уже сожрали дона Симона, — с грустью продолжил вампир. — Поэтому вы должны помочь мне — вы и ваша семья. Достаньте мою книгу и отвезите ее папе. Я могу положиться на вас?
     Едва переводя дух, Эшер ответил:
     — Вы можете положиться на меня. На нас.
     — Да благословит вас господь, — иезуит начертил в воздухе знак креста, затем взял Эшера за плечи и расцеловал в обе щеки. От едва коснувшихся кожи губ веяло теплом чьей-то похищенной жизни. — И да ускорит Он ваши шаги.
     В густой синеве и звездном свете часовни Эшер с глубоким вздохом очнулся от мгновенного забытья, все так же стоя в полуразрушенной ризнице, рядом с черным провалом ведущей в склеп лестницы. В комнату просачивался серебристый предрассветный сумрак. Ребра болели так, будто его сбил поезд. Где-то в переулке торговка громким голосом расхваливала достоинства паровых клецок.

     17
     В номере Лидию ждали две записки. Одну — от сэра Гранта Хобарта — она тут же бросила в камин, как и две предыдущих: более чем объяснимое поведение для недавно овдовевшей женщины, с ее точки зрения. Она по-прежнему злилась на этого человека. Если бы Джейми действительно погиб, виноват был бы Хобарт.
     Какие бы оправдания он ни привел, она не желала их знать.
     Вторая — к ней прилагался пышный букет, должно быть, доставленный поездом с юга Китая за немалые деньги, — была от Эдмунда Вудрива. Под укоряющим взглядом миссис Пиллей Лидия не решилась избавиться от записки (а уж тем более от цветов). Ухаживания Вудрива одновременно раздражали и забавляли ее: неужели он думает, что женщина, чьего мужа убили всего неделю назад, сочтет его внимание лестным для себя?
     Скорее всего, он и в самом деле так думает.
     Или же настолько хочет продвинуться по карьерной лестнице, что готов ухватиться за любую возможность.
     — Он очень приятный мужчина, настоящий джентльмен, — сказала миссис Пиллей, встревоженно наблюдая за Лидией. — И так предан вам.
     — Он едва меня знает, — Лидия сняла шляпку и перчатки и взяла Миранду на руки. — Мы только однажды встречались с ним до того, как…
     Она осеклась, сделав вид, что не может договорить, покачала головой и закончила слабеющим голосом, который так хорошо удавался тетушке Фэйт:
     — Я нахожу его поведение в высшей степени неприличным.
     Миссис Пиллей глубоко вздохнула, и по ее лицу Лидия догадалась, что вдовушка, по выражению пансионерок, «запала» на Вудрива, которому едва ли нужна была женщина, не владеющая достаточным состоянием. До чего же суров и несправедлив наш мир, с грустью подумала Лидия, если молодой матери приходится смотреть за чужим ребенком — и где? в Китае! — чтобы накопить достаточно средств и отправить собственного сына в школу в Англии, и все из-за того, что мужчины ее круга не желают жениться на женщине без солидного приданного.
     Она отнесла Миранду в спальню, чтобы побыть с ней, пока Элен помогала ей раздеваться и расчесывала волосы, затем надела очки и немного поиграла с дочерью, радуясь ее любви и любознательности. Но когда миссис Пиллей пришла, чтобы забрать Миранду, Лидия вдруг ощутила приступ нерешительности. Все еще сомневаясь, она сказала:
     — Завтра с утра мы с профессором Карлебахом отправимся в горы. Возможно, вернемся только поздно вечером.
     — Да, мэм.
     В больших голубых глазах няни читался смешанный с непониманием укор: как она может заниматься делами, когда несчастный профессор Эшер погиб столь ужасной смертью?..
     Чтоб бы она делала, если бы Джейми в самом деле погиб? Рыдала, закрывшись от всех у себя в комнате? Этого Лидия не знала.
     Она вздернула подбородок и добавила в голос дрожи:
     — Профессор Эшер хотел бы, чтобы я закончила его исследование.
     Глаза миссис Пиллей тут же наполнились слезами. Элен, которая только что вошла в спальню с чашкой какао и ведерком угля, посмотрела на хозяйку с такой жалостью и состраданием, что Лидия внутренне поежилась. Стыд, а не стойко переносимое горе — вот что вызвало слезы на ее глазах, когда две верных горничных удалились, унося с собой заснувшую Миранду.
     «Джейми, — подумала она, — я знаю, это нужно, чтобы уберечь тебя от преследований и покушений, но когда мы вернемся домой, я закачу тебе грандиозный скандал за то, что ты сотворил со мной».
     Весь вечер после возвращения из банка прошел в утомительных спорах с Карлебахом, которого никак не удавалось убедить сначала в том, что графу Мицуками можно доверять, потом в том, что она вполне «в состоянии» поехать с ним в горы Сишань, чтобы найти все выходы из шахт Шилю. Днем граф отправил в Мэньтоугоу трех солдат, приказав достать лошадей для их отряда. Одному господу известно, что на этот счет скажут баронесса, мадам Откёр и мадам Шренк из австрийского посольства, чьи язвительность и злобность были хорошо известны.
     Джейми, где бы ты ни был, я надеюсь, ты оценишь все, что я для тебя делаю.
     Но эта мысль была подобна плачу оставленного в темноте ребенка. Лидия сидела перед туалетным столиком, чувствуя, как подступает безмолвие ночи, и снова и снова возвращалась к тому, о чем пыталась забыть днем, зарывшись в банковские записи, полицейские отчеты и карты Сишаня: с тех пор, как Исидро рассказал ей о Джейми и заверил, что с мужем все в порядке, прошло уже шесть дней.
     Шесть дней — немалый срок…
     Джейми…
     Лидия уронила лицо в ладони, пытаясь подавить внезапную дрожь. И хуже всего было то, что она сама не знала, кого же она оплакивает, задыхаясь от коротких всхлипов. Отца ее дочери, с его несгибаемой волей, мрачным юмором и сильными руками, чьи объятия дарили ей тепло? Или невыразительный шепот и холодные желтые глаза человека, расставшегося с жизнью в 1555 году?
     Мысленно она снова вернулась в подземное хранилище. К сундуку из дубленой кожи с латунными уголками и хитроумными замками. Пустому сундуку.
     Надо идти дальше.
     Эти слова она услышала от Анны, своей уравновешенной и прагматичной сокурсницы по Самервиль-колледжу, в те дни, когда отец лишил ее наследства, Джейми затерялся где-то на африканских просторах, а сама Лидия в свои семнадцать лет давала уроки студентам-медикам, чтобы заплатить за пансион. Надо идти дальше. Неизвестно, что ждет тебя за следующим холмом.
     Той ночью ей снилось, что она ищет переулок Чжулун. Сгущались сумерки, и она никак не могла рассмотреть лицо рикши. Единственной его одеждой была белая набедренная повязка, а на левой руке и боку виднелись бинты, как у того молодого самурая, которого она навещала в доме Мицуками. В сумерках ей показалось, что его редеющие волосы выпадают целыми прядями, совсем как у Ито.
     Она в ужасе покинула возок и поспешила прочь, но заблудилась в одинаковых улочках, с их лавками тканей, бумажными фонарями и шумными толпами китайцев. У торговца сладостями, разложившего свой товар на углу Шелкового переулка, она спросила, не видел ли тот Исидро, и получила ответ на превосходном английском: «Он сожалеет о невозможности свидеться с вами, мэм, но в храме Вечной гармонии вас ждет весточка от него». Мужчина угостил ее лакомствами и указал дорогу. Пробираясь к храму, Лидия пыталась вспомнить, чье же лицо в толпе показалось ей знакомым. Кем был этот человек, который исчезал всякий раз, стоило ей обернуться?
     Джейми? Симон? Ставший рикшей Ито?
     В храме горел всего один фонарь. Его свет отражался в блестящих, как у вампиров, глазах статуй. Она вошла в темное помещение, ощущая на себе их взгляды.
     Кем бы ни был тот человек, который шел за ней в толпе, сейчас он находился здесь, в храме. Лидия видела, как он движется в темноте. Она знала, что должна бояться его, но страха не было.
     Ощущение, что она должна испытывать страх, но почему-то не испытывает его, осталось с ней и после того, как она проснулась с колотящимся сердцем, разбуженная возней служанки, которая пришла развести огонь в гостиной, и доносившимися с улицы голосами двух американских патрульных.
     ***
     — Расскажите мне о десяти землях и морях.
     У Даньшунь поклонился и жестом приказал Лин принести бамбуковый поднос с закусками — небольшими креветками, «когтями феникса» (подозрительно походившими на цыплячьи лапы), пельменями всех размеров и разновидностей и пирожками с яйцом, — который она опустила на столик, стоящий на циновке рядом с импровизированной жаровней. Там же выстроились в ряд четыре чайничка. Поскольку все обитатели окрестных дворов (в том числе и врач, который утром пришел наложить повязку на ребра) по-прежнему делали вид, что не замечают Эшера, Лин пришлось взять на себя обязанности кухарки и домработницы, в чем ей время от времени помогала ее трехлетняя дочь Мэй-Мэй.
     Сегодня Мэй-Мэй тоже пришла вместе с матерью, с самым серьезным видом неся перед собой поднос с единственной тарелкой баоцзы; черные глаза девочки светились гордостью — ведь ей доверили прислуживать дедушке У и господину Невидимке.
     — Городу нужна вода, — сказал У, когда Лин с дочерью ушли. — Сами озера очень старые, их выкопали еще при первых императорах. Вода смягчает сушь и не дает разгуляться ветру, а также образует преграду, через которую не могут перебраться демоны. Нельзя, чтобы демоны проникли туда, где живет сам сын Неба.
     Эшер кивнул:
     — Конечно.
     В легендах говорилось, что немертвые не могут пересечь текущую воду. В прошлом году, когда их поезд пересекал Эльбу, Исидро приоткрыл завесу над этой загадкой: «Все дело в притяжении, сродни тому, что вызывает отливы и приливы, — пояснил вампир ломким шепотом, тасуя колоду для очередной партии в карты. — В полночь его влияние на наши способности ненадолго ослабевает. С чем это связано, никто не знает, хотя само явление достаточно известно».
     Эшер предположил, что вода в загородном Нефритовом источнике и озерах текла слишком медленно и поэтому не могла остановить вампира, но его поразило сходство поверий.
     — Что там есть? — спросил он на своем ломаном китайском. — В десяти землях и морях?
     Дедуля У задумчиво посмотрел на него, прищурившись так, что глаза почти скрылись за пухлыми щеками:
     — Там сейчас небезопасно, господин Невидимка. Особенно по ночам.
     — Когда началось? Люди, — он запнулся, припоминая, как по-китайски будет «исчезать». — Когда яогуай под мостами?
     — А! — У сохранял печальный и озабоченный вид, безостановочно поглощая при этом пирожки и обжаренные в яйце кусочки курицы. — Вы слышали эти россказни? Они появились только в этом году, через несколько недель после волнений. Наверное, когда на троне был император, в мире сохранялся хоть какой-то порядок и гуай боялись приближаться к городу. У семьи Цзо дом на берегу озера, но они ничего не говорят на этот счет, хотя я и не отказался бы послушать. Что же касается пропавших людей…
     Он замолчал, сжимая в узловатых пальцах чашку ароматного хризантемового чая, и в черных глазках-черточках внезапно вспыхнул гнев:
     — Это началось почти двадцать лет назад. Все знали, что их сводники и торговцы детьми скупают больше мальчиков и девочек, чем любая другая семья в городе. Говорят, что госпожа Цзо заключила своего рода соглашение с борделями в других городах, и вот там-то и надо искать всех пропавших людей. Но зачем бы хозяйка из Шанхая стала подыскивать девочек в Пекине? На юге бедняков с дочерями не меньше, чем на севере. К тому же Цзо часто покупают некрасивых девушек с большими уродливыми ногами, дочерей нищих и рабочих. За них мало просят.
     Он одним глотком допил чай и тщательно вытер пальцы о салфетку с монограммой Пекинского клуба.
     — Расскажите о Цзо.
     — А! — У отправил в рот последний кусочек бобовой пасты с семенами кунжута. — Госпожа Цзо…
     Он устремил взгляд в затянутый тенями угол полуразрушенной комнаты, которая теперь была чисто выметена и прибрана, несмотря на проваленную кровлю.
     — Цзо Шаохуа. Болтают, что ее отец был золотарем, но он промышлял не только этим. Он работал на Шуя Цячжу, который тогда был главным над ростовщиками в той четверти города. Шаохуа вышла замуж за Чжэня, сына одного из лучших бойцов Шуя. Но всем в семье заправляла она. Красивая была… как звездное небо. Их и сейчас зовут Цзо, хотя настоящая фамилия ее сыновей — Чжэнь.
     — А что стало с бойцом Чжэнем?
     — Говорят, она им позавтракала, — У довольно усмехнулся. — Первого сына зовут Чжэнь Цзи-и. Он управляет публичными домами и игорными притонами, а еще скупает у армии ружья для своих бойцов. Госпожа Цзо выжила Шуя двадцать лет назад, и все те люди, которые вроде как должны были поддержать старика, перешли к ней. Она их запугала, так говорят. В хутунах никто и слова против нее не скажет. Ее сыновья захватили дом Шуя, его заведения и «птичники», переманили его рикш… Цзо открыли притоны на любой вкус и ведут дела с людьми вроде Ань Лутана, но даже в разгар восстания ихэтуаней их собственности никто и пальцем не тронул. Когда кто-нибудь из их прихвостней, вроде того же Аня, предлагает выкупить девушку — как случилось с Шэн Ми-цзин, — никто не смеет отказать им, хотя все прекрасно понимают, о чем идет речь. Вот Ань и пользуется своим преимуществом: говорят, что тот англичанин увидел Ми-цзин в лавке у ее отца и попросил доставить ее в дом к Цзо. Верно, Шэны бедны, но не настолько.
     У замолчал. На его круглом морщинистом лице читалась смешанная с неприязнью печаль.
     — Быстро получили власть, — тихо сказал Эшер. — Шуй ослаб? Нет сыновей?
     — Его сыновей убили, — У налил ему еще одну чашку чая. — Да, Цзо быстро добились власти. Хотел бы я знать, что на самом деле стояло за всем этим. Ее называют ведьмой. Может, и так. Хао заправляли делами в северной части города, от Шуя их владения отделяла улица Гоцзыши. Все их бойцы и сводни за один месяц переметнулись к госпоже Цзо. То же самое случилось и в западной четверти, той, что за императорским дворцом. Ходили слухи, что госпожу Цзо с сыновьями приглашали в Чжуннаньхай, к самому президенту.
     — Когда?
     — Месяц назад? А может, два, — У, скривившись, тихонько потыкал палочками в тарелки, надеясь найти несъеденный кусочек. — Скоро выборы, так что удивляться тут нечему. И все же… Не хотел бы я, чтобы эта женщина стала еще сильней. И уж точно я бы не хотел, чтобы она обрела над президентом такую же власть, как над бандами Хао и Шуя.
     Эшер вертел в пальцах чашку, обдумывая услышанное. Он вспомнил красавицу-китаянку, которую видел на приеме у сэра Эллина рука об руку с человеком по имени Хуан Дафэн, который был помощником президента Юаня и, по словам Хобарта, посредником в делах с боссами преступного мира. Эта женщина управляет половиной пекинских борделей…
     — Как она выглядеть? Все еще красивая?
     — Хотите вызвать неудовольствие тестя? — темные глаза мрачно сверкнули. — Лучше уж берите Лин, пусть даже ноги у нее уродливые, как у крестьянки, и она может вас до смерти заболтать своим рассуждениями о республике. Да, госпожа Цзо все еще красива, хотя и начала сдавать. Она несколько пополнела, и в дневном свете уже видны морщинки, сколько бы она ни прикладывала к лицу сырую телятину и клубнику. Мне приходилось слышать, что она пожирает всех выкупленных Анем девушек, да и маленькими попрошайками не брезгует. В прошлом бывали женщины, которые купались в крови, чтобы сохранить молодость, и я бы поверил, расскажи мне кто-нибудь такое о старой императрице! Но дело не в ее юности или красоте. Она сохраняет силу. Энергию.
     Толстяк понизил голос до шепота и наклонился над столом:
     — Порою я думаю, уж не вытягивает ли она из них ци, жизненную силу, как делают цзян-ши.
     Эшер тихо переспросил:
     — Вот как?
     Цзян-ши были ходячими мертвецами — теми, кого на Западе называли вампирами.

     18
     Прибыв следующим утром в селение Минлян, Лидия назвала себя и объяснила доктору Бауэр, что Токийский университет предложил профессору Карлебаху продолжить начатые ее мужем изыскания и выяснить, в самом ли деле в горах Сишань скрывается выродившееся племя. Миссионерка поблагодарила ее, но, хотя ее сочувствие к Лидии (которой вместо удобных бридж пришлось надеть черную амазонку и шляпку с многослойной вуалью) было вполне искренним, в ее поведении ощущалась сдержанность, вызванная, как показалось Лидии, страхом.
     Когда Лидия на своем школьном немецком спросила, нельзя ли ей взглянуть на останки и проверить костную ткань на возможные изменения клеточной структуры, доктор Бауэр ответила:
     — Скорее всего, изменения были. У меня не самый мощный микроскоп. Сомневаюсь, что там хоть что-то осталось, но вы могли бы обратиться к доктору Чуню.
     — Доктору Чуню?
     — Из Пекинского университета, — невыразительным голосом подтвердила та. — Во вторник сюда приехал человек из службы президента, некто Хуан Дафэн, и предложил мне триста фунтов за останки и мои записи, которые, как он сказал, будут переданы доктору Чуню из университета.
     — Кто такой этот доктор Чунь? — вмешался Карлебах. — И какое ему дело…
     — В Пекинском университете нет никакого доктора Чуня, — сказала Лидия. — По крайней мере, на медицинском факультете, верно? — она снова повернулась к доктору Бауэр. — Я просмотрела их ежегодники на корабле по дороге в Китай.
     Тем же самым сдержанным тоном Бауэр ответила:
     — Мне раньше его фамилия не попадалась. Но, само собой, я не смогла бы отказать президенту Юаню. Он в любой момент может закрыть эту миссию и уничтожить все, чего мне удалось достичь за двадцать лет. К тому же мы постоянно нуждаемся в деньгах. А так как никто — кроме вашего мужа, да покоится он с миром, — не заинтересовался этими созданиями в горах, я решила…
     — Не думаю, что у вас был выбор, — успокоила ее Лидия. — Мистер Хуан…
     — Хуан Дафэн никоим образом не связан с университетом, — вставил Мицуками, который на протяжении всего разговора молча стоял у дверей лазарета. — Он занимает должность атташе при президенте, но свою карьеру Хуан начал с вышибалы в одной из городских банд. Если не ошибаюсь, той самой, которая в этом году заметно пополнила президентскую казну.
     Доктор Бауэр вздохнула и поправила несколько седеющих светлых прядок, выбившихся из узла на затылке.
     — Я живу в Китае вот уже двадцать лет, — сказала она. — И даже представить не могла, что когда-нибудь скажу доброе слово о маньчжурских императорах. Но те, кто пришел им на смену — а у нас в деревне все считают, что рано или поздно президент Юань объявит себя императором, — ничуть не лучше, а может, и хуже. Люди из отряда Хуана и в самом деле больше походили на головорезов, чем на солдат.
     — Они поднимались к шахтам? — спросила Лидия. — После того, как забрали останки и ваши записи?
     — Да. Они наняли Ляо Хэ и обманули его, не заплатив, так что он, скорее всего, охотно проведет и вас тоже. Кажется, Хуан хотел найти там все входы и выходы.
     ***
     — Ляо говорит, что ни один человек не знает всех выходов.
     На вершине небольшой гряды полковник Мицуками натянул поводья и посмотрел на неровный овальный зев пещеры, видневшийся за болотистым пустырем с остатками некогда бывшего здесь шахтерского лагеря. Даже при свете дня пещера выглядела как вход в преисподнюю. Кучи породы, разбитые ведра и развалившиеся навесы лишь добавляли мрачности к открывшейся им картине, и обросшие к зиме китайские пони, которыми в горах пришлось заменить европейских лошадей, трясли лохматыми головами, принюхиваясь к доносившимся из шахты запахам.
     Большая рыжая собака Ляо по кличке Чжань прижалась к ногам хозяина, вздыбив шерсть на загривке. Из ее глотки вырвался низкий рык. Лидия слышала, как у нее за спиной переговариваются на своем языке трое японских солдат. Телохранитель Мицуками, молодой человек по имени Огата, который этим утром вместе с ними приехал из Пекина на автомобиле, остановил свою лошадь чуть в стороне. Руку он держал на рукояти меча.
     Их невысокий проводник указал куда-то и заговорил с Мицуками, который перевел:
     — У Хуан Дафэна тоже была карта, но на ней не указано двух входов, известных Ляо.
     Карлебах, словно загипнотизированный, соскочил с седла, вытащил из чехла дробовик и двинулся вниз по склону. Лидия тоже спешилась и поспешила вслед за ним. Он едва не подпрыгнул, когда она коснулась его руки.
     — Вы ни в чем не виноваты, — сказала она.
     Он накрыл ее руку своей — с согнутыми артритом пальцами, лишенными подвижности — и пробормотал:
     — Ласточка моя, все это из-за меня. Матьяш и Джейми, они же были мне как родные.
     — Но что еще вам оставалось делать?
     Старик лишь покачал головой.
     Оставив Ляо и Огату стеречь лошадей, Мицуками и его люди спустились по склону. Солдаты внимательно оглядывали пустошь по обе стороны от тропы, держа винтовки наготове. Прошлой ночью мороз сковал лужи льдом, и слабое полуденное солнце не смогло растопить его. Длинная черная юбка зацепились за полускрытую подо льдом ветку, и Лидия вполголоса прокляла миссис Пиллей и Элен, которые заставили ее вырядиться в этот нелепый костюм, умоляя «проявить уважение» и «подумать о приличиях».
     Что ж, зато она могла спокойно надеть очки, не опасаясь, что кто-нибудь увидит их под вуалью. «Скорее всего, без них мне не обойтись», — подумала она, взбираясь по земляной насыпи ко входу в пещеру.
     На насыпи солдаты зажгли принесенные с собой фонари. Пол в первой пещере, размером приблизительно шестьдесят на тридцать футов, покрылся наледью. Синие сумерки сгущались почти сразу за входом, и Лидия в раздражении подняла вуаль, силясь рассмотреть два ведущих в толщу горы тоннеля. Пусть она похожа на пучеглазую стрекозу (так ей обычно говорили кузины), но она просто не могла увидеть все детали сквозь слои траурного тюля. Вдоль стен пещеры лежали обломки телег, с которых давно сняли железные оси и колеса.
     Она вытащила записную книжку из кармана жакета.
     — Сколько нам нужно взрывчатки, чтобы засыпать эти тоннели? Джейми говорит… говорил, — быстро поправилась она, — что лучше всего было бы использовать гелигнит, если только его удастся доставить сюда.
     Она оглянулась на зияющий за спиной вход в пещеру, затем изучила проемы тоннелей и заполненный тенями провал в полу справа от себя, и мысленно прикинула объемы.
     — Думаю, нам здесь понадобится какой-нибудь ядовитый газ — хлорин или фосген. Он тяжелее воздуха и пойдет вниз.
     — Хлорин проще достать, — в скрытых толстыми линзами глазах Мицуками промелькнуло веселое удивление. — Сжиженный газ делают в Шанхае и Гонконге. Его используют для дезинфекции. На воздухе жидкость испаряется.
     — Если удастся разместить баллоны с газом в шахтах, как можно ближе к тому месту, где спят эти создания, а затем подорвать их небольшим количеством взрывчатки и сразу же обвалить все входы…
     Лидия бросила взгляд на Карлебаха, который взирал на нее с сочувствием и опасливым благоговением, словно не решаясь воздать хвалу ее храбрости и силе… Словно видя в ее торжестве над мнимым горем отражение собственной мрачной одержимости. Наверное, сейчас она совсем не похожа на убитую горем вдову… Но КАК можно планировать взрыв шахты с затаившимися в ней чудовищами и сохранять при этом скорбный вид?
     Рядом с ней Мицуками отдавал приказы трем солдатам, двое из которых тут же двинулись ко входам в тоннели, и вскоре свет их фонарей почти растворился в окружающей темноте.
     — Надо будет как-то объяснить заказ хлорина, — встревоженно сказала Лидия. — Не говоря уже о доставке к шахтам. Не хотелось бы, чтобы его конфисковали отряды Юаня или гоминьдановцы…
     — Уверен, вы сумеете объяснить необходимость надежной охраны, мадам, — глаза Мицуками насмешливо поблескивали. — Мне же предоставьте позаботиться о транспортировке груза. Но больше всего меня беспокоит проявленное президентом Юанем любопытство.
     — Да… Наверняка кому-то что-то известно. Стал бы президент Юань посылать сюда людей и забирать останки яогуая, если бы не был уверен, что сумеет воспользоваться ими?
     — Воспользоваться ими, — мрачно поправил ее Мицуками, — или же передать кому-нибудь из своих друзей. Если же он может… считает, что может или сможет в будущем управлять ими…боюсь, такой человек, как он, приложит все усилия, чтобы размножить этих тварей. Ябэ…
     Он жестом приказал третьему солдату, по виду совсем подростку, принести фонарь, затем повернулся к Карлебаху, который стоял в нескольких шагах от них, вглядываясь в провал ближайшего тоннеля:
     — Сэнсэй, вы не знаете, этими существами можно управлять?
     Темные глаза Карлебаха за полукружьями очков подозрительно заблестели. Лидия поспешила к нему и спросила шепотом:
     — Вашему другу удалось что-нибудь узнать об этом? Или, возможно, пражские вампиры рассказали вам…
     — Вампиры лгут, всегда и во всем. Или говорят полуправду, чтобы завоевать доверие, а затем снова обмануть ради своих целей.
     — Что они рассказали вам?
     Карлебах тряхнул головой:
     — Клянусь честью, мадам, я не знаю, как живой человек, сохранивший душу и разум, может управлять этими… этими существами. И даже если это возможно…
     Стены пещеры отразили донесшийся из тьмы тоннеля крик, многократно усилив звучащие в нем ужас, агонию и потрясение. Лидия шагнула было к темному прямоугольнику, но Карлебах схватил ее за руку и оттащил себе за спину. Мимо нее к черному проему пронесся Мицуками. Снаружи раздался захлебывающийся лай Чжаня.
     В следующее мгновение в свете принесенного Ябэ фонаря появился солдат. Пошатываясь и натыкаясь на стены, он срывал с себя крыс, которые покрывали его с ног до головы. Лидия отскочила назад — она с детства ненавидела крыс, — затем опустила взгляд вниз, почувствовав какое-то прикосновение к лодыжке, ахнула и со всех ног бросилась к выходу.
     Живой серый поток вытекал из тоннеля и охватывал ее ноги. Мицуками сорвал с пояса меч в ножнах и, орудуя им как тростью, принялся сбивать крыс с тела солдата. Остальные мужчины топтали и пинками разбрасывали окруживших их грызунов; второй солдат тоже выскочил из тоннеля и присоединился к расправе. Лидия заметила, что провал в восточной части пещеры тоже извергает полчища крыс.
     — Осторожней!
     Мицуками и рядовой Ябэ подхватили истекающего кровью солдата, не дав ему упасть, и бегом поволокли его к выходу из пещеры. К Лидии подбежал их проводник и за руку вытащил ее на земляную насыпь, крича:
     — Сяо син!
     Серые тени сновали по кучам пустой породы, кишели в голых ветвях кустов и чернеющем на замерзшем болоте тростнике. Но когда Чжань с лаем бросился в самую их гущу, крысы разбежались, словно проникающий в ущелье дневной свет ослабил овладевшее ими стремление напасть всей стаей. Они метались из стороны в сторону, не зная, чему повиноваться: инстинктам или же пришедшему откуда-то позыву убивать.
     Едва сдерживая тошноту, Лидия вскарабкалась на склон к пони и нашла в седельных сумках бинты и карболку, затем опустилась на колени рядом с раненым солдатом, которого товарищи уложили на землю. Жесткий форменный воротник защитил его горло, но лицо было густо покрыто крысиными укусами, один глаз и угол рта представляли собой сплошную рваную рану. Лидия принялась промывать и очищать укусы, прервавшись только для того, чтобы передать фляжку с бренди Карлебаху, когда тот с позеленевшим от пережитой встряски лицом упал на кучу обломков неподалеку.
     — Пощупайте ему пульс, — приказала она Мицуками. — Посадите его куда-нибудь, да хоть на тот пень, и нагните так, чтобы голова оказалась меж колен… пожалуйста, — добавила она, запоздало вспомнив, что японские мужчины еще меньше англичан привыкли получать распоряжения от женщины.
     Продолжая обрабатывать раны, она через плечо обратилась к старому ученому:
     — Профессор, вы слышите меня? Слышите, что я говорю? Пожалуйста, ответьте…
     Карлебах отозвался слабым голосом:
     — Слышу, ласточка, слышу.
     — Вы можете дышать? Сердце не болит?
     — Я в порядке, — его голос звучал несколько приглушенно, потому что полковник со всем тщанием выполнил требование Лидии и пригнул голову старика к коленям. — Я… господи!
     — Граф, прикажите одному из ваших людей доставить этого человека… как его зовут?
     — Такахаси.
     — Пожалуйста, прикажите одному из ваших людей доставить Такахаси к доктору Бауэр. Как только мы вернемся в Пекин, ему нужно будет ввести вакцину от бешенства. Мистер Ляо…
     Она огляделась в поисках проводника, который помогал Огате успокоить испуганных пони.
     — Господин Мицуками, не могли бы вы попросить его проводить нас к остальным входам в шахты? Я понимаю, насколько ужасна стоящая перед нами задача, но…
     — Нет, госпожа, — спокойно ответил полковник, — не ужасна. Во всяком случае, не более ужасна, чем война. А это война. Знаете, некогда женщины моей страны учились воевать наряду с мужчинами…
     Он отступил в сторону, давая Лидии подойти к Карлебаху.
     — Вам лучше, сэр? — мягко спросила она. — Думаю, вам стоит вернуться в деревню вместе с Такахаси.
     — Нет, — старик слабо отмахнулся, второй рукой нащупывая дробовик. — Нет, чем больше людей знает место… знает, где надо установить взрывчатку и газ… тем лучше. Несчастье может настигнуть любого из нас. В старых легендах и записях говорится… что они могут повелевать крысами. В катакомбах под Пражским замком, в колодцах, тоннелях и подвалах, которые связаны между собой… Матьяшу иногда приходилось отступать перед крысами… Но ничего подобного не случалось…
     «Или вам об этом не рассказывали, — Лидия оглянулась на вход в шахту. — Или же вы решили, что хозяин Праги лжет вам…»
     В сумерках первой пещеры сотни крыс копошились вокруг раздавленных и изломанных трупов своих сородичей. Выходящий из-под земли холодный поток воздуха нес с собой сладковатую гнилостную вонь. Лидия едва не подпрыгнула, когда одна из крыс пробежала рядом с ней по промерзшему склону.
     Она вдруг осознала, что дрожит от потрясения и пронизывающего до мозга костей холода.
     Мицуками протянул ей фляжку с бренди.
     — Что ж, — тихо сказал он, — теперь нам есть чем объяснить заказ нескольких сотен баллонов с хлорином и такого количества взрывчатки, которое понадобится, чтобы обрушить шахты. К тому же и вы, и я теперь знаем, почему президент Юань так стремится получить власть над этими адскими тварями. Ябэ?
     Солдат, который выглядел моложе большинства учившихся у Джейми студентов, все еще был смертельно бледен, но вытянулся по стойке смирно, чтобы выслушать распоряжения полковника.
     — Хай!
     Юноша отсалютовал и бросился к своему истекающему кровью товарищу, чтобы помочь тому взобраться в седло, затем повел пони по тропе вниз, к деревне, не решаясь обременить мохноногую лошадку вторым седоком. Карлебах встал, двигаясь с неуклюжестью полупарализованного человека, и огляделся в поисках фонаря, который остался лежать у самого входа в пещеру.
     Стиснув зубы от отвращения, Лидия вскарабкалась на насыпь и прошла несколько ярдов, отделявших ее от темного провала в склоне горы. Из пещеры доносилось крысиное попискивание и шорох, от которых у нее волосы вставали дыбом. «Хлорин, — подумала она. — Запечатать шахту, взорвать емкости… Газ разъест органические ткани».
     Она торопливо наклонилась, подобрала фонарь и выпрямилась.
     Мысль легким дыханием коснулась ее разума. Шепот, доносящийся откуда-то из темноты; не слышимый звук, но нечто более глубокое, словно кто-то одними губами произнес ее имя.
     Нет. Не имя.
     Краем сознания она уловила единственное слово, которое оставило ее во власти холодного ужаса и смятения.
     Сударыня…
     И больше ничего.

     19
     Холодный пронизывающий ветер заставлял пекинцев кутаться в платки и накидки, и все же Эшеру казалось, что на темных улицах Внутреннего города он слишком приметен, как если бы вырядился в твидовую пару и фетровую шляпу. Даже в ранних осенних сумерках он предпочитал передвигаться по закоулкам хутунов, обходя стороной многолюдные улицы и залитые светом лавки. Среди ханьцев, в особенности из северных частей страны, встречались великаны в шесть футов роста. Лицо он наполовину прикрыл шарфом, руки обмотал потрепанными лентами и выглядел ничуть не более подозрительно, чем любой другой прохожий в потертом стеганом ципао и теплых штанах, заправленных в подбитые войлоком сапоги.
     Но много лет назад дон Симон Исидро сказал ему: «Если бы за нами охотились друзья, или любовники, или члены семей убитых, заподозрившие истинные причины их смерти, они бы повели себя как всегда. Посещали бы места, где их любимый имел обыкновение встречаться со своим убийцей, проводили бы дни на его могиле. Большинство из нас обладает хорошей памятью на лица, имена, детали…»
     Даже погрузившись в необоримый дневной сон, вампиры не утрачивали сознания.
     Эшер знал, что другой возможности взглянуть на внешние стены и ворота усадьбы Цзо у него не будет. Если он появится там во второй раз, пусть даже днем, тот, кто укрылся за этими стенами, может пошевелиться во сне и подумать: «Я уже слышал эти шаги, чуял запах этой плоти, но они незнакомы мне».
     Теперь он понимал, что именно таится в доме Цзо и почему эта семья так быстро обрела власть и богатство. И чувствовал себя полнейшим дураком из-за того, что не подумал об этом раньше. «В этом как раз наша сила, что никто не верит в наше существование», — как-то сказал ему Исидро. Но сейчас он находился в городе, где девяносто девять жителей из ста верили в немертвых и не остановились бы перед тем, чтобы выследить и уничтожить их.
     Или использовать в собственных целях.
     Или стать их слугами, к обоюдной выгоде.
     «Вы стали слугой одного из них, верно? — спросил его полтора года назад Карлебах. — Его дневным человеком… кем-то вроде шабесгоя, которого моя внучка нанимает затопить печи в седьмой день…»
     Они убивают тех, кто им служит… так он сказал.
     А что, если нет?
     Что, если они нанимают не одного «дневного человека», но целые человеческие семьи, как сказал ему отец Орсино? Дедушек, дядюшек, дочерей, двоюродных братьев? Что если они помогают этим семьям возвыситься и обогатиться в обмен на защиту во время дневного сна… и непрекращающийся поток слабых, запуганных или очень юных жертв? По словам отца Орсино, они правят миром… Призрак в подземелье, тайное сердце семьи, глава сообщества… князь преисподней.
     Сама эта мысль казалась Эшеру чудовищной, хотя и не более чудовищной, чем артиллерия, фосген и потрясающая, невероятная тупость генералов, по-прежнему убежденных, что «воля к победе» и «патриотический дух» помогут одержать верх в штыковой атаке на отплевывающиеся очередями пулеметные позиции.
     Он свернул с улицы Дэцзинмэнь на восток и прошел мимо Католического университета, время от времени сверяясь с нарисованной от руки картой, которую для него составили Лин и ее братья. Его обогнала вереница груженых углем верблюдов, потом едва не сбил с ног рикша, везущий двух ярко разряженных проституток. В этом районе всем заправляли Цзо. Их территория начиналась от западных стен Внутреннего города и простиралась почти до старых зернохранилищ в восточной части Пекина. Все рикши здесь работали на семью Цзо, торговки горячим супом и жареными дынными семечками снимали у них лотки на углах улиц, мелкие лавочники платили им за «защиту», игровые притоны отдавали им «долю». И ото всех к ним поступала самая разнообразная информация. Все хотели заслужить их одобрение и признание. Обычная ситуация для Пекина и Китая в целом.
     Он считал повороты, высматривая ориентиры. В холодных сумерках узкие проулки хутунов казались непривычному глазу иностранца одинаковыми. Но в одном месте столбы ворот были не красными, а зелеными с позолотой. На перекрестке в глаза бросалась огромная яркая вывеска «Сад императрицы», заманивавшая в веселое заведение. Видневшееся за воротами главное здание опоясывали несколько ярусов открытых галерей (интересно, что республиканцы собираются делать с ЭТИМ?). В одном хутуне он насчитал десять поворотов на промежутке длиной в двести футов, зато в другом месте примерно на такое же расстояние протянулась улочка, ровная, как железнодорожные пути. Эшер привычно отмечал все вроде бы незначительные детали и подробности, как отметил бы выходы из дома, в котором собрался встретиться с противником.
     Ему приходилось слышать о вампирах, которые стали слишком боязливыми и замкнулись в себе: они не решались покидать убежище и не терпели ничего, что нарушило бы привычный распорядок. Они боялись, что не смогут вовремя вернуться домой и погибнут под палящими солнечными лучами. Иногда другие вампиры охотились для них и приводили к ним жертв… но искренняя дружба между бессмертными была редкостью, как не раз говорил ему Исидро.
     Зато они могли привлечь себе на службу смертных, заморочив их иллюзиями и снами или же попросту запугав.
     Или воззвав к чувству долга, как некогда поступил с ним Исидро.
     Сыхэюань Цзо площадью в несколько тысяч квадратных футов раскинулся на небольшом полуострове, разделявшем два северо-западных озера. Возвышавшиеся над стенами крыши казались в сумерках грозовыми тучами. В некоторых местах между кусками черепицы пробивалась трава. Ворота и проходы были обозначены ярко окрашенными столбами или фигурами сказочных существ — львов, драконов и птиц. Эшер отметил, что кое-где краску давно не подновляли, а петли покрылись ржавчиной и толстым слоем серо-желтой пыли, которая скапливалась на них не одну зиму. В Пекине были кварталы, в которых часть дворов (вроде того, в котором он сам теперь скрывался) пустовала десятилетиями; ласки, лисы, крупные ящерицы и уличные кошки — а вместе с ними и чужеземные шпионы — чувствовали себя там в полной безопасности. Стены имения Цзо протянулись вдоль северного берега озера, напротив затерявшихся в садах древних храмов и причудливых чайных домиков; Эшер бросил взгляд на мост, виднеющийся за окруженной льдом водной гладью, и содрогнулся при воспоминании о недавнем столкновении.
     Семьи поклоняются им, сказал ему отец Орсино. Они — боги…
     И тут же добавил, что они никому не доверяют и вот уже много сотен лет не создают новых вампиров. Они боятся даже собственных отпрысков.
     Чему же верить?
     Эшер повернулся и пошел прочь от воды. В узком переулке, который местные называли улицей Процветания, его едва не вмял в стену длинный черный «мерседес», пробирающийся по разбитой дороге. В заднем окне мелькнуло лицо женщины, которую он встречал на приеме у Эддингтонов. Автомобиль остановился перед главными воротами усадьбы Цзо (их крытая красным лаком и позолотой решетка сделала бы честь любому дворцу), и из него вышел президентский атташе Хуан Дафэн.
     Затаившись за поворотом, Эшер смотрел, как Хуан с поклоном подает руку выходящей из автомобиля женщине. Как и многие в окружении президента Юаня, Хуан отдавал предпочтение европейским костюмам и отлично пошитым британским пальто из верблюжьей шерсти, но госпожа Цзо сохраняла приверженность китайским традициям. Ее фигуру скрывало широкое трапециевидное ципао из синего шелка с тонкой вышивкой, черные гладко зачесанные волосы блестели от масла; на затылке они были уложены в валик, украшенный свежими цветами гардении — расточительная насмешка над холодным временем года. Эшер решил, что ей, должно быть, столько же лет, сколько и ему самому — сорок семь, — но ее круглое лицо и едва заметная сливочная полнота в глазах китайца были прекрасны, как звездное небо. Двигаясь, она изящно семенила забинтованными ножками в синих шёлковых башмачках (размером с детский палец), расшитых таким количеством золотой нити и жемчуга, что их хватило бы на покупку хорошего участка земли.
     «Вы стали слугой одного из них, верно?»
     Интересно, как они встретились? И что могла она предложить вампиру, чтобы тот согласился стать божеством ее семьи? Исидро как-то сказал, что вампиры после обращения редко заботятся о собственных семьях. Для большинства из них существует только охота.
     Возможно, эта женщина знала, как сделать охоту проще… или увлекательней.
     Или же вампир почувствовал к ней влечение. Так Исидро тянет к Лидии, хотя сам испанец не согласился бы с этим утверждением. Их дружба наполняла Эшера нехорошими предчувствиями. Он не испытывал ревности и не боялся за бессмертную душу жены: Лидия не слишком-то верила в существование того, что не могла обнаружить при вскрытии, а на предположение, что однажды она сбежит с вампиром, ответила бы взрывом смеха и расспросами об обустройстве спальни.
     И все же страх не отпускал его.
     Привратники закрыли ворота, и черный «мерседес» остался на улице, перекрывая проход. Эшеру пришлось протискиваться между автомобилем и стенкой (расстояние между ними едва превышало фут), и водитель одарил его таким взглядом, что становилось понятно: если от его пуговиц на блестящей гладкой поверхности дверей останется хотя бы одна царапина, смертоубийства не избежать.
     ***
     Зачем я вернулась в храм?
     Лидия обвела взглядом тесный загроможденный дворик, понимая, что она спит, и в то же время недоумевая, почему ей снится храм Вечной гармонии, а не крысы.
     В Пекин они вернулись вскоре после наступления темноты. Лидия, несмотря на усталость и дрожь в ногах, настояла на том, чтобы сопроводить Такахаси в больницу при Пекинском университете, где молодому солдату предстоял долгий и болезненный курс уколов от бешенства. В тот бесконечный зимний день, бредя вместе с Мицуками, Карлебахом и оставшимися двумя солдатами вслед за Ляо Хэ по каменистым склонам, она снова и снова возвращалась мыслями к тому, что произошло в шахте. Ляо показал им несколько боковых входов, которые ей более-менее удалось соотнести с отмеченными на карте тоннелями. Их путь пролегал по старым, заросшим лавром и травой тропам, по которым раньше сносили вниз уголь в корзинах. Рядовые Нисигару и Огата все время держали винтовки наизготовку, внимательно изучая окрестности.
     Каждый раз она подходила как можно ближе ко входу (некоторые из них были не более чем норами в склоне горы, и на их былое назначение указывали разве что сваленные неподалеку кучи породы) и прислушивалась. Поскольку Карлебах все время был рядом, она не осмеливалась заговорить с тем, кто скрывался за темнотой провала. Но при виде очередной чернильно-черной дыры в окружении поросших сорняками отвалов ее сердце сжималось от леденящего ужаса.
     Симон…
     Пешком и верхом они проделали примерно двенадцать миль, но Лидия не сомневалась, что им придется вернуться, чтобы найти остальные проходы. Безмолвный шепот больше не повторился, и ничто не указывало на то, что в первый раз она не стала жертвой галлюцинации. И на протяжении всего пути их сопровождал неумолчный, нескончаемый, отвратительный шорох — в заросших низким кустарником канавах и сухой желтой траве на голых склонах копошились крысы.
     Вынужденное притворство мучило ее, и после возвращения в гостиницу Лидия согласилась поужинать вместе с Карлебахом, чтобы убедиться, что старик пришел в себя. Но за столом она лишь слушала его рассказы о творимых пражскими вампирами беззакониях, не в силах проглотить ни кусочка.
     Только Миранде удалось приободрить ее. Лидия прижимала к себе дочь и читала ей вслух, замечая, как в прекрасных карих глазах девочки мелькают пока еще не оформленные словами мысли. Так они провели целый час, и лишь тогда она смогла успокоиться.
     Когда Лидия наконец легла спать, не в силах больше сопротивляться усталости, она была уверена, что ей приснятся крысы. Или, того хуже, единственное едва различимое слово, прозвучавшее у нее в сознании: сударыня…
     Но во сне она очутилась во дворе храма Вечной гармонии, куда из Шелкового переулка доносился приглушенный гул голосов и мягкий цокот копыт осликов, вышагивающих по дорожной пыли.
     Холодало, и Лидия порадовалась, что на ней розовое шерстяное пальто с воротником из шиншиллы (но, кажется, пальто осталось в Оксфорде… в любом случае, не стоило надевать розовое с черным…). Вода в каменных чашах, где еще неделю назад плескались золотые рыбки, превратилась в лед. Ветер, весь день завывавший на горных склонах, теперь всхлипывал под карнизами островерхой крыши храма и наполнял воздух запахом пыли.
     В темноте храмовой залы поблескивал ряд глаз, наводя на мысль о затаившихся драконах: там стояли адские князья в окружении терзаемых грешников. Ей почудилось какое-то шевеление, потом в конце длинного прохода, там, где находилась ведущая в сад дверь, промелькнуло бледное пятно. Лидия подошла к порогу, хотя инстинкт и подсказывал ей, что надо бежать.
     Не бойся.
     — Симон?
     Изнутри не донеслось ни звука, только ветер стонал в стропилах. Храм был точно таким, каким она его запомнила во время экскурсии с Паолой и баронессой Дроздовой, даже рыжая собака все так же спала, свернувшись клубком в углу рядом с алтарем бога войны, а свисавшие с потолка ленты пожелтевшей бумаги развевались на сквозняке, обретая сходство с призрачными руками. Лидия сделала несколько шагов по истертым плитам пола и попала каблуком в щель. Проклятье, ей не обойтись без фонаря…
     Но это сон, а значит, фонарь ждет ее на алтаре пятого князя, того, который ведает огромной молотилкой…
     Фонарь действительно стоял на алтаре. Рядом с ним лежала коробка спичек. Лидия зажгла фитиль и прикрыла стеклянную дверцу, ощутив вдруг прилив благодарности к крохотному пламени, чье тепло согрело ее замерзшие пальцы. Затем она повернулась, высоко поднимая фонарь.
     И ничего не увидела. Хотя она готова была поклясться, что еще мгновение назад кто-то стоял справа от алтаря бога войны, прячась в длинных шевелящихся тенях от свисающих свитков. Кто-то худой и очень старый, кто терпеливо наблюдал за ней. Кто-то, кто знал ее имя.
     Теперь там никого не было. Не желая расставаться со сном, Лидия обошла храм, заглянула во все темные уголки, пугая светом фонаря пауков и сверчков.
     И ничего не обнаружила. Храм Вечной гармонии был так же пуст, как и окованный латунью сундук Исидро, надежно упрятанный в подземелье соседнего банка.

     20
     Так как на следующий день, в пятницу, проводился посольский совет, на котором обязан был присутствовать и японский военный атташе, Лидия приняла присланное от баронессы приглашение на чашку утреннего кофе. Несмотря на присущие ей властность и самодурство (ходили слухи, что она не раз прохаживалась хлыстом по спинам слуг), баронесса Дроздова была способна на проявления доброты и понимания, поэтому тем утром к их компании присоединилась только Паола Джаннини. И все же, отправляясь в гости, Лидия приготовилась изобразить приступ головной боли на тот случай, если в оранжерее российского посольства вдруг обнаружится госпожа Шренк.
     За приторными пирожными и тугими, как резина, блинами зашел разговор о театре. Госпожа Дроздова получала газеты из всех европейских столиц и могла со знанием дела рассуждать о постановках в Ла Скала и Парижской опере. Не обошли вниманием и убийство у Эддингтонов, дело о котором собирались передать в суд уже на следующей неделе.
     — Так больше ничего и не выяснили? — спросила Паола. — Сэр Грант, должно быть, в отчаянии!
     — Да уж, в отчаянии! — баронесса стряхнула с пальцев сахарную пудру. — Говорили, что он приходил к сэру Джону, кричал на него, рвал на себе волосы и даже рыдал, но это, похоже, не помешало ему и дальше наведываться в одно заведение в китайской части города.
     — Но не может же он…
     — Дорогая моя, ваша невинность заставляет меня восхищаться характером вашего мужа… или его тактичностью. Только вчера, когда, казалось бы, мысли сэра Гранта Хобарта должна была занимать только встреча с посольским адвокатом — хотя все, кто решится довериться этому ирландскому прохвосту, сами себе окажут дурную услугу, и пусть уж потом не жалуются! — Хобарт нанял рикшу за стенами квартала, при этом он был по уши закутан в шубу и шарф, будто в посольствах никто и знать не знает, кому принадлежат эти ужасные желтые ботинки… Вернулся он только рано утром, пьяный в стельку, и накричал на часовых у ворот, требуя, чтобы его впустили, так мне сказал Ганс Эрлих. Он по-прежнему пишет вам? — баронесса направила лорнет на Лидию. — Ему есть за что чувствовать себя виноватым… Но о чем это болтает Хильда Шренк? Якобы вы отправились на верховую прогулку, и с кем — с графом Мицуками!
     — А мадам Шренк не сообщила, что меня сопровождал не только граф, но и профессор Карлебах и половина японского полка в придачу? Думаю, об этом она забыла.
     Лидия оборвала себя и положила на край блюдца крохотный кусочек хлеба, по которому она вот уже пять минут размазывала икру, потом добавила слегка дрогнувшим голосом:
     — Желаю мадам Шренк никогда не узнать, каково это — чувствовать себя взаперти… в ловушке… когда оставаться в гостинице просто невыносимо…
     Что-то подобное говорила ее школьная подруга Мэри Тисборо, потерявшая брата, и Лидия понадеялась, что сейчас эти слова окажутся уместными. Но воспоминания о крысах в шахте, о бесплотном голосе на краю сознания с внезапной силой нахлынули на нее, и ей пришлось отложить треугольный хлебец, чтобы скрыть дрожь в руках. Что ж, вдовство хотя бы позволяет ей не прикасаться к сомнительным шедеврам дроздовского повара…
     — Дорогая моя, — Паола взяла ее за руку. — Вы могли бы позвать одну из нас.
     Лидия кивнула, пытаясь отвлечься от мыслей о пришедшем из темноты шепоте, и пробормотала срывающимся голосом:
     — Токийский университет нанял профессора Карлебаха продолжить восточную часть исследований, которые вел…Джейми, и он предложил мне присоединиться. Я подумала, что поступлю правильно…
     — Так и есть! — баронесса, перегнувшись через стол, взяла ее за вторую руку. — Хильда Шренк — старая мегера, и она бесится с тех самых пор, как вы не приняли приглашение на прогулку от этого дурня, Алоиса Блюхера. Он ведь ее двоюродный брат и отчаянно нуждается в богатой невесте. А мистер Вудрив только вчера сказал мне…
     — Не говорите об Эдмунде Вудриве, или я закричу, — перебила ее Лидия. — Но что касается прогулки — да-да, сегодня я чувствую себя намного лучше, спасибо, — то не могли бы мы этим утром еще раз посетить храм Вечной гармонии в Шелковом переулке? Он приснился мне, — пояснила она в ответ на замечание баронессы, что храм Неба, с его девятью террасами и необычной круглой конструкцией главного здания, в архитектурном отношении намного интересней заброшенной часовни, затерявшейся среди хутунов.
     — О чем же был сон? — спросила Паола, но баронесса прервала ее.
     — Сны — чепуха. В комнатах горничных я постоянно нахожу глупейшие гороскопы и сонники, словно в мире нет других, более полезных книг. Я пытаюсь просвещать их, но упрямство низших классов порою просто невообразимо.
     Тем не менее, она звоном колокольчика вызвала слугу и приказала нанять рикш, а также прислать к ней Меньшикова и Коршикова, тем самым взяв на себя все заботы о предстоящей поездке.
     Лидия не знала, что именно она надеется увидеть в храме, но все утро ее терзало растущее беспокойство. Что случилось с Исидро и Эшером? Она не была склонна к фантазиям, но все же обладала достаточно развитым воображением. Несложно было представить, что Исидро не смог выбраться из шахт Шилю и остался там, под толщей земли, которая и не давала ему связаться с ней во сне, как он обязательно поступил бы в иной ситуации.
     Исидро отличался от живых людей, но Лидии уже приходилось видеть, какое воздействие оказывает хлорин на человеческие ткани. Ее охватывал ужас, стоило только подумать, что он все еще будет в шахтах, когда туда выльют сотни литров хлорина и запечатают все выходы. Не фантазии или воображение, но вызывающий дурноту страх — вот что заставляло ее стремиться в место, которое едва ли приснилось бы ей — тем более дважды! — без влияния извне.
     Храм был почти таким же, как и в ее снах, разве что в главное помещение с улицы сочился серый дневной свет, в котором не было видно ни малейших признаков чего-то необычного. Толстый пожилой жрец тщетно пытался смести с пола осевшую за ночь пыль, у алтаря бога войны рыжая собака выкусывала блох. За десять центов Лидию провели по всему храму, показали заставленный голубиными клетками садик и позволили заглянуть в полуподвал и подвал, где служители хранили мешки с картошкой, непонятные ящики, целые груды обтрепанных флагов, порванные плетенки и набор облезлых марионеток.
     Она поблагодарила жреца, вознаградив его какой-то мелочью, и отбыла в сопровождении баронессы (которая громко рассуждала о стропилах, штыревой крепи и традиции китайских черепичных крыш) с навязчивым ощущением, что пропустила что-то важное. Что-то такое, мимо чего она не могла пройти, но все же оставила незамеченным. Направляясь к воротам, она оглянулась, но увидела лишь кривящихся демонов, выстроившихся в ряд в тени храма. Князья преисподней. Древние божки, давно умершие воины забытых династий, воплощения буддийских святых, сокрушающие тела грешников, чьи имена и провинности занесены в подробные списки… Служители адского владыки.
     Наверное, перед вступлением в должность им пришлось сдавать экзамены.
     В гостинице ее ожидала записка от графа Мицуками, в которой говорилось, что Такахаси чувствует себя лучше. Ему пришлось ампутировать четыре пальца, зато удалось сохранить один глаз. Он вернется в Японию сразу после того, как закончится курс уколов. Граф также просил ее не винить себя за то, что произошло во время экспедиции.
     «Откуда он знает?» — подумала она, опускаясь в кресло рядом с камином.
     Как я уже говорил вчера, это война, а на войне ранения — обычное дело. Солдат обязан с честью выносить страдания, и я поступлю так же, когда придет мой черед. Я обратился к властям и сообщил о стаях бешеных и агрессивных крыс, обитающих в шахтах, а также договорился о поставке тысячи литров хлорина. Через несколько дней я рассчитываю получить разрешение на использование взрывчатки для обрушения шахты.
     В понедельник я вернусь в Сишань, чтобы завершить осмотр оставшихся входов. Если будет на то ваше желание, вы и профессор Карлебах можете присоединиться ко мне. Но прошу вас, не считайте себя обязанными принять мое приглашение. Вчера вы — и в особенности профессор — перенесли достаточно трудностей и потрясений. Поверьте, судьба человечества находится в надежных руках.
     Искренне ваш,
     Мицуками
     Когда через несколько часов Карлебах (на котором сильнее всего сказались вчерашние трудности и потрясения) прочел письмо, он только вздохнул и кивнул.
     — Конечно же, я поеду.
     Лидия не знала, насколько его решимость была продиктована желанием не спускать глаз с Мицуками. По словам Элен, большую часть дня старый ученый провел в постели; горничная три или четыре раза заходила к нему, чтобы убедиться в его здравии. К вечеру он облачился в потрясающе старомодный синий фрак с галстуком, который с полным правом можно было назвать допотопным, и выглядел заметно лучше, чем прошлой ночью, но его лицо сохраняло сероватый оттенок, который Лидии совершенно не нравился.
     Она осторожно взяла его за руку и сказала:
     — Это больше не он, вы же знаете. Если он… ваш друг… до сих пор жив. Это… Они могут умереть?
     К обеду она переоделась в еще один траурный наряд, при виде которого настроение старика едва ли улучшилось.
     — Я не о тех, кого разорвали собаки Ляо и обезглавил несчастный Ито. Они могут умереть… сами по себе?
     — Думаю, да. Со временем, — он потер лицо затянутой в перчатку рукой. — Иначе они уже давным-давно распространились бы за пределы Праги. Можете поверить мне, мадам, с тех пор, как я узнал об их существовании, я просматривал все газеты и собирал все рассказы и отчеты о путешествиях по Европе. Я понимаю, что Матьяш, даже если его тело до сих пор живо, меня не узнает. И все те снадобья, что я привез с собой, мне его не вернут.
     Он похлопал по карманам, в которых обычно держал крохотные флаконы с травяными настойками.
     «Не вернут, — с грустью подумала Лидия. — И все же вчера вы взяли их с собой. И это его вы искали, надеясь вопреки всему. А прошлой ночью вам снились кошмары, в которых тоннели заполнялись хлорином, грозя удушьем тому Матьяшу, которого вы знали, вашему благородному хулигану, ставшему вам приемным сыном, а не какому-то Иному, теперь обитающему в его теле. Такие же кошмары преследуют меня даже наяву, только в них я вижу Симона».
     Карлебах предложил Лидии руку, и они спустились в фойе. Как обычно, с приближением обеденного времени изысканно обставленная комната, с ее деревянными панелями, ворсовыми коврами и сиянием причудливых венецианских люстр, наполнялась мягким гулом голосов, принадлежащих не только постояльцам, но и различным посольским чиновникам, атташе, старшим делопроизводителям и переводчикам, которых влекли сюда искусство повара и располагающая, почти клубная атмосфера обеденной залы.
     Пока профессор ходил к стойке, чтобы забрать почту, Лидия сквозь вуаль изучала собравшуюся толпу, прислушиваясь к знакомым голосам. Французского торгового представителя она узнала по львиной гриве с проседью, а также цвету и формам платья его жены: Аннетта Откёр, при всей ее кошачьей, обволакивающей деликатности, была женщиной высокой и широкоплечей, так что ее силуэт ни с кем нельзя было спутать… даже если не брать во внимание очарованных мужчин, которые постоянно окружали ее. Чуть в отдалении она заметила зелено-голубое пятно — должно быть, низенькая мадам Бонфуа из бельгийского посольства и ее две дочери. С мужчинами было сложнее. Лидии приходилось вслушиваться в голоса, присматриваться к движениям…
     — Право же, полковник Моррис, я лишь хочу сказать…
     Эти слова, произнесенные с роскошным итонским выговором, и последовавший за ними раздражающий смешок заставили ее похолодеть.
     — …какая разница, кого выберут — Юаня или кого-нибудь еще?
     Эдмунд Вудрив. Она обвела взглядом фойе и обнаружила сутулую фигуру Вудрива рядом с дверьми, где он вручал пальто и накидку портье-китайцу. А Карлебах задержался у стойки, погрузившись в какое-то обсуждение…
     — Вы же понимаете, что рано или поздно мы выдавим немцев из Шаньдуна…
     Еще мгновение, и он повернется к ней. Лидия понимала, что в своем черном одеянии она бросается в глаза, так что ее заметит даже такой недотепа, как Вудрив. Она торопливо шагнула в ближайший отдельный кабинет и захлопнула за собой дверь.
     — О! Прошу прощения…
     И тут же добавила, внимательно следя за произношением и надеясь, что в самом деле приносит извинения, а не говорит какую-нибудь скабрезность:
     — Дуйбуци.
     — Не за что.
     Оказавшийся в комнате китаец поклонился ей и вскинул руку, заметив, что Лидия собирается выйти (ей оставалось лишь надеяться, что за дверью ее не поджидает Эдмунд Вудрив):
     — Мис-сус Эшу?
     Удивление оказалось настолько сильным, что она сумела лишь выдавить:
     — Да.
     В следующее мгновение она подумала, что его не должно здесь быть. Как правило, в фойе и приемную гостиницы допускались только хорошо одетые состоятельные китайцы, и даже их руководство, не нарушая правил вежливости, старалось выпроводить при первой же возможности.
     Хотя стоявший перед ней старик и не принадлежал к рабочему классу, одежда на нем была поношенной, местами даже протертой до дыр… и именно поэтому он показался ей знакомым, вдруг поняла Лидия. Вместо привычного маньчжурского ципао он носил простое коричневое одеяние, напоминающее японское кимоно. Так одевались священнослужители в храме Вечной гармонии. Длинные седые волосы незнакомца были уложены так же, как у того толстяка, который днем показал ей весь храм, от стропил до полуподвала, — такие прически китайцы делали много веков назад, до маньчжурского завоевания (как ей объяснила баронесса Дроздова). В похожих на сломанные палочки пальцах он сжимал свернутый лист бумаги.
     — Сон, — он прикоснулся к высокому выпуклому лбу. — Прошлая ночь, раньше ночь. Жаль, не писать, не говорить. Эта гостиница, рыжие волосы…
     Длинным, как у старого мандарина, ногтем он указал на собственные седые космы, падавшие на плечи.
     — Черное платье. Эшу, он сказать. Не другому.
     Чувствуя себя как во сне, Лидия взяла бумагу.
     Слова на ней были выведены кистью — создавалось впечатление, что старик срисовывал их, стараясь в точности воспроизвести все изгибы, крючки и завитушки.
     Сударыня,
     Шахта стала для меня ловушкой. Они не в силах добраться до меня, но и я не могу миновать их. Я насчитал сорок созданий. Они спят в центральной части первоначальной шахты, на дне первого колодца, на глубине в сто семьдесят футов. Дважды я слышал голоса живых. Я различил два мужских голоса и один женский, все они были китайцами. Я не знаю, о чем они говорили, но в шахту они спускались днем.
     Прошу вас, вспоминайте меня, если нам не суждено более встретиться.
     Вечно ваш,
     Исидро

     21
     В прошлом году, когда они вместе оказались в Праге, Исидро сказал ему: «В этом городе есть что-то странное».
     Сердце, взбодренное остатками полученного от Карлебаха порошка, быстро стучало в груди, каждый шаг отдавался болью в треснувших ребрах. Пробираясь по усадьбе дедули У, Эшер самому себе казался призраком. Лишь кое-где во двориках еще горел свет. Эшер проходил мимо мужчин, запоздало закрывавших окна ставнями, и женщин, вышедших обменяться парой слов с соседкой после того, как уложили детей спать. Но все они делали вид, будто не замечают господина Невидимку. Он миновал решетку, перегораживавшую один из боковых входов в усадьбу, и оказался в переулке Большого храма бога огня, так и не ощутив на себе ничьих взглядов.
     На Пекин опустилась непроглядная ночь.
     Если ему повезет, то к тому времени, как он доберется до Шичахая, вампир Цзо уйдет на охоту, а сами Цзо будут спать. Надо хотя бы ненадолго проникнуть внутрь. Он ничего больше не узнает, если останется снаружи.
     Вчера в сумерках он заметил в усадьбе Цзо три участка, где, судя по состоянию крыш, сейчас никто не жил. В один из таких двориков вела калитка, запиравшаяся на старинный бронзовый замок, который Эшер надеялся вскрыть без особого труда. Он взял с собой потайной фонарь и на всякий случай сунул в карман мешковатого ципао револьвер, хотя и не собирался использовать его: выстрел наверняка разбудит всю округу, и тогда ему несдобровать.
     Почти наверняка под крышей Цзо обитал вампир. Или даже (от этой мысли в груди похолодело) целое вампирское гнездо.
     А еще там могут быть яогуай. Карлебах говорил, что пражские вампиры враждуют с Иными, потому что боятся их, и этот страх сильнее того, что бессмертные испытывают перед людьми… Иногда Иные убивают вампиров: отпирают их склепы и призывают крыс, которые пожирают спящих кровопийц…
     Но в Китае все по-другому. Эшер даже вообразить не мог, что ждет его за высокими серыми стенами усадьбы. Он знал только, что это неведомое нечто не должно попасть в руки президента Юаня, который уже дал понять, что согласится на любой союз и прибегнет к любым средствам, лишь бы сохранить власть.
     А еще Эшер понимал, что должен все сделать сам, потому что Исидро ему на помощь не придет.
     На улице Шуньцзиньмэнь он подозвал рикшу (возчиков можно было найти в любое время дня и ночи, даже быстрее, чем проституток) и, показав пропуск часовым у ворот, доехал до старой резиденции принца Цин. Там он по пешеходному мосту перешел через канал, вода в который поступала из Нефритового источника, и нырнул в лабиринт хутунов, всматриваясь и вслушиваясь в темноту в надежде заметить то, что, скорее всего, было недоступно его зрению и слуху. Даже в столь поздний час на главных улицах работали винные лавки, и янтарный свет масляных фонарей лился из открытых ворот вместе с грохочущими мужскими голосами. Откуда-то доносился стук костяшек домино и высокие мелодичные голоса певичек. Дворик и галереи «Сада императрицы» были заполнены гостями, в основном солдатами — русскими, немецкими и японскими.
     Пройдя через хутун, Эшер снова нырнул в темноту и остановился, чтобы в отблесках отраженного света еще раз посмотреть на карту. Усадьба Цзо была уже совсем рядом. Света едва народившегося месяца не хватало, чтобы рассеять тьму в переулках. Кто угодно мог затаиться там, прислушиваясь к его дыханию…
     В переулке Большого тигра мимо него, тяжело дыша, пробежал рикша. Хлынувший из открывшейся калитки тусклый золотистый свет показался ярким, как большой костер. Эшер прижался к стене, надеясь, что появившийся в проеме высокий мужчина в черном пальто европейского покроя его не заметит. Вышедший следом китаец произнес:
     — Господин оказал честь моему дому, вступив на его порог.
     Ему ответил глумливый низкий голос, который мог принадлежать только Гранту Хобарту:
     — Ты хочешь сказать, что мои деньги оказали честь твоей мошне! Говори прямо, чертов сводник.
     Одетый в темное ципао невысокий седовласый китаец (скорее всего, Ань Лутан) поклонился:
     — Как господину будет угодно.
     — Скользкий ублюдок, — буркнул Хобарт, на этот раз по-английски.
     Он забрался в возок и по-китайски прикрикнул на рикшу, который едва успел стронуться с места:
     — Не сюда, придурок!
     — Лучше бы господину поехать через мраморный мост и мимо Барабанной башни, — добавил Ань, не забывая кланяться. — В «Саду императрицы» сейчас собрались иностранные солдаты. Не стоит сворачивать в Лотосовый переулок.
     Хобарт выругался. Рикша неловко развернул возок, цепляясь за стены. Эшер отвернулся, пропуская его мимо себя, хотя и сомневался, что Хобарт, едва выйдя из освещенного дворика, сможет разглядеть его в ночной темноте. «Черт побери, — подумал он. — А что если Цзо выставят больше охранников, опасаясь беспорядков? Если гуляки разойдутся…»
     Но вряд ли задняя стена усадьбы будет охраняться так же внимательно. Если уж на то пошло, все, кто еще не спит, побегут смотреть на драку между солдатами.
     Он нашел улицу Процветания и, миновав несколько поворотов, оказался на берегу озера. Темнота здесь была насколько густой, что отмеченный ранее проем ему пришлось искать наощупь, проводя рукой по оштукатуренной стенке и считая шаги. Он слегка сдвинул крышку потайной лампы, направив луч света на замок; старые, заржавевшие рычаги механизма поддавались неохотно, и Эшер время от времени отогревал онемевшие пальцы, прижимая их к теплому металлу фонаря. Возясь с замком, он десять раз успел сказать себе, что Иные редко, крайне редко приближаются к людям и освещенным местам.
     В Праге они не покидали берегов реки и разбросанных там и сям островков. Как сказал Карлебах, если их специально не искать, они не представляют опасности.
     И все же он слышал, как колотится сердце. Если бы именно этой ночью вампир отправился на охоту…
     Примерно в шестидесяти ярдах от него раздался выстрел. Эшер вскинул голову, пытаясь понять, с какой стороны донесся звук.
     Выстрелы, приглушенные стенами и извивами переулков. Пронзительные женские крики.
     «Сад императрицы».
     Солдаты.
     Эшер пробормотал про себя благодарственную молитву. Теперь все охранники сбегутся к передним воротам усадьбы, туда, откуда доносится гул разрастающихся беспорядков…
     Он распахнул калитку. Если повезет, свалка у ворот затянется, и ему хватит времени, чтобы осмотреться — конечно, если он не наткнется на вампира, из осторожности не покидающего свое логово. Но даже такая возможность вызывала в нем меньше тревоги, чем встреча с вышибалами госпожи Цзо при свете дня.
     Затаившись у стены, Эшер обежал взглядом двор, едва различимый в неярком свете звезд. Землю покрывала пыль, нанесенная бушевавшей на прошлой неделе бурей. Вдоль построек тянулись иссохшие стебли сорняков. Похоже, сюда месяцами никто не заглядывал.
     Он обогнул отгораживавшую двор стену, нырнул в ближайшую дверь и оказался в выходящем на север строении, куда реже всего проникал солнечный свет. Скорее всего, кухня или прачечная…
     Эшер сдвинул заслонку фонаря. Луч света выхватил из темноты высокие посудные шкафы с распахнутыми дверцами, за которыми чернела пустота. Запыленные миски на щелястых деревянных столах, несколько дырявых мешков… Приставная лестница в углу вела на крохотный чердак, где из-за близости к воде было сыро и холодно, как в ле́днике. Все пространство занимали потрескавшиеся ящики, корзины со следами крысиных зубов и стопки дешевых мисок, какими обычно пользуется прислуга.
     Он спустился вниз и обошел образующие двор постройки. Под обращенным на юг главным зданием, где обычно располагались приемные покои и спальни хозяев, обнаружился выложенный кирпичом подвал, к которому вели узкие ступни. Подземное хранилище таило в себе давно забытые сокровища — старинные бронзовые курильницы, небольшой сундук с сотнями потемневших от времени шелковых свитков с официальными портретами чьих-то предков, пипа с перламутровыми накладками на изящном корпусе… Вернувшись во двор, Эшер осмотрел так называемое тыльное здание, высившееся за главным строением, но не заметил ничего, что указывало бы на наличие в нем подвала. Затем по крытой галерее он торопливо перебрался в следующий пустовавший дворик.
     Пыль, пустые каменные чаши, составленные вместе бочонки под декоративные деревья…
     И над всем этим — сладковатый рыбий запах Иных, от которого на затылке дыбом встали волосы.
     Сильнее всего запах ощущался рядом с главным зданием. У запертых на новенький висячий замок дверей суетились крысы. Узкий луч света отразился от блестящей дужки. Когда Эшер отпер дверь и осторожно толкнул ее, открывая, откуда-то снизу, словно из-под пола, до него донесся чей-то голос: «Ма-ма…»
     В китайском у этого слова было то же значение, что и в английском. Мама.
     Эшер закрыл глаза. К горлу комком подступила тошнота. Он понял, что задумала госпожа Цзо и что она уже успела натворить.
     «Князья преисподней — это наши семьи», — сказал ему отец Орсино. Неужели он знал?
     В спальне сбоку от главной залы он нашел открытый люк — в том самом месте, где некогда была кровать. Рядом с чернеющим в полу квадратом стоял небольшой столик, почти скрытый под пустыми глиняными кружками и бутылями, от которых исходила тошнотворная металлическая вонь. На ум пришли микстуры, которыми Карлебах потчевал своего ученика Матьяша в надежде, что удастся победить вирус до того, как тот захватит все тело.
     Но чего добивались в этом случае? Для чего использовались эти настойки — не для того ли, чтобы всего лишь замедлить некоторые проявления болезни?
     По краю стола и вокруг проема виднелась россыпь темных пятен, похожих на засохшую кровь.
     Когда он склонился над черным отверстием, снизу донесся тихий голос:
     — Это вы, тетушка?
     И снова жалобный вскрик, похожий на козлиное блеянье:
     — Ма-ма…
     Эшер на мгновение прижался лбом к стене. Из темного провала послышалось металлическое звяканье: то ли петли, то ли щеколды. Вонь человеческих испражнений смешивалась с гнилостным запахом яогуай. Вряд ли обитатели усадьбы наперегонки рвались убирать за теми двумя (людьми? бывшими людьми?), что сейчас обитали в темном подземелье. Он бесшумно пересек спальню, направляясь к двери в главную залу…
     …и метнулся в сторону, едва успев увернуться от блеснувшего в свете фонаря клинка.
     Клинок отдернулся. Сверкнули круглые стекла очков.
     — Эсу-сенсей…
     Граф Мицуками вскинул руку, призывая к молчанию.
     Эшер схватил его за локоть и потащил к выходу, очерченному слабым светом звезд. Послышался тихий маслянистый шорох — граф убрал меч в ножны. Он не выразил ни малейшего удивления, столкнувшись с человеком, которого все считали мертвым.
     — Они там, внизу?
     — Заперты, скорее всего, — шепотом ответил Эшер. — За ними ухаживают, и они все еще сохранили способность говорить и думать. Один из них — сын госпожи Цзо, второй — ее племянник.
     Мицуками резко выдохнул, с шипением проталкивая воздух сквозь зубы. Затем, после краткого молчания, сказал:
     — Должно быть, они встретили тенма на берегу озера. Может быть, заразились от них. Ваша многоуважаемая жена выяснила, что в этих местах люди пропадали не только из-за разразившихся прошлой весной беспорядков или разборок между бандами. А вчера, когда мы осматривали горы, решая, где нужно расположить взрывчатку, чтобы завалить входы в шахты, доктор Бауэр сказала, что президент Юань выкупил у нее все улики, которые указывали бы на существование этих тварей.
     — Я дважды видел госпожу Цзо в обществе Хуан Дафэна, — мрачно ответил Эшер. — Да, вполне возможно, что однажды ночью ее сын и племянник по пути домой столкнулись с яогуай где-нибудь на мосту и, пытаясь защититься, подхватили от них инфекцию, но мне кажется, что на самом деле все обстояло несколько иначе. Как себя чувствует миссис Эшер? И доктор Карлебах?
     — С ними все в порядке. Ваша жена по духу — истинный самурай, Эсу-сенсей, и она умеет хранить тайны. Она носит глубокий траур в знак скорби по вам и отклоняет ухаживания посольских холостяков.
     Эшер невольно усмехнулся:
     — Она меня убьет, когда все закончится.
     Мицуками улыбнулся:
     — Я успел заметить, что вы любите эту женщину, Эсу-сенсей, а она любит вас. Она облачилась в черное, скрыла лицо под вуалью и рыдает на людях, но глаза у нее не покраснели. В ее глазах нет того выражения, что бывает у женщин, понесших тяжелую утрату. К тому же она сообщила мне, что вы подумывали взорвать шахты при помощи гелигнита.
     Эшер закатил глаза.
     — Она хорошо справляется со своей ролью, — возразил полковник. — Что же касается вашего друга, Ка-ру-ба-ку-сенсея, то его горе неподдельно и ужасно. Теперь все его помыслы только о мести.
     Он кивком указал на темный прямоугольник дверного проема.
     — Значит, вы считаете, что эта ужасная женщина намеренно допустила, чтобы ее сын и племянник заразились от тварей. Зачем? На что она рассчитывала? Продать их Юаню? Не думает же она, что им удастся сохранить самоконтроль и при этом обрести власть над крысами.
     — Только не ее сыну и племяннику, — сказал Эшер. — Мы еще не всё нашли.

     22
     Громыхнули выстрелы, разрывая ветреную ночь, потом послышался женский крик. Звуки по-прежнему доносились с юго-запада, со стороны «Садов императрицы». Эшер выдохнул:
     — Нам надо поторопиться. Одному богу известно, как скоро сюда прибудет полиция.
     Мицуками посмотрел на часы:
     — Я заплатил исправнику за два часа, — сказал он. — До тех пор Огата не даст беспорядкам затихнуть, тем более, что там русские.
     — Напомните мне, — с усмешкой ответил Эшер, — чтобы я порекомендовал вас для работы в департаменте… Не то чтобы сам я имел к нему какое-то отношение…
     — Конечно же, нет, — согласился полковник и добавил: — Ге-раа-сенсей.
     — Никогда не встречал профессора Геллара.
     Они быстро прошли по крытой галерее, где большая часть пространства была занята ящиками, двумя возками и велосипедом, и пересекли дворик, определяя направление по островерхой крыше двухэтажного «тыльного» дома, за которой терялись холодные яркие звезды. За решетчатым окном флигеля виднелась пустая спальня, освещенная лампами и обставленная в полуевропейском стиле — возможно, дом свиданий, калитка которого выходила в переулок Большого тигра. Не здесь ли Ань Лутан устраивал «особые развлечения» для Гранта Хобарта? Постель была смята, на стенах висели две написанные маслом картины, запечатлевшие яростную любовную схватку греческих богов. Насколько он знал, в китайской порнографии эротичность отсутствовала почти полностью.
     Следующий дворик оказался необитаемым. Выходящей на улицу калитки здесь не было, зато восточная постройка вытянулась вверх на два этажа; окна верхнего помещения были наглухо закрыты ставнями, и Эшер еще днем заметил, что на самом деле второй этаж представлял собой что-то вроде террасы, с которой открывался вид на узкий перешеек между озерами.
     Дворик был засыпан мусором и пылью, и только перед запертым главным домом виднелось чистое пространство. Тут десятилетиями не подметалось, но к двери вела утоптанная дорожка, проложенная между зарослями сорняков. Замок оказался цилиндрическим — такие выпускали лет двадцать назад.
     Эшер передал Мицуками фонарь, направив узкий луч света на замок.
     — Вы верите в цзян-ши, Мицуками-сан? — тихо спросил он. — В кёнси?
     Он не оглянулся, продолжая работать отмычками, но услышал за спиной протяжный выдох.
     — Не знаю, что я ответил бы вам, спроси вы меня об этом две недели или месяц назад, — наконец заговорил полковник. — Тенма в холмах, эти твари, из-за которых погиб Ито…
     — Это не цзян-ши.
     Эшер затаил дыхание, осторожно орудуя тонкой проволокой в замке, пока не почувствовал, как механизм поддается его усилиям. Потом плавно повернул ручку. Если в доме затаился вампир, он наверняка услышал их перешептывания и пощелкивание рычажков. Даже если сейчас в полный голос запеть «Правь, Британия», неожиданностью это станет только для тех редких обитателей усадьбы Цзо, которые еще не приготовились защищать дом от хулиганов или сами не присоединились к буйствующей на улице толпе.
     Он толчком распахнул дверь, забрал фонарь и провел лучом света по стенам открывшегося помещения.
     — Цзян-ши существуют, — продолжил он. — Я говорил с ними, путешествовал в их компании, убивал их и видел, как убивают они.
     Говоря, он следил взглядом за узким конусом желтого света: дверные проемы по обеим сторонам большой комнаты, в восточной стене дверь открыта, в западной — закрыта. Поблескивает сталью еще один европейский замок.
     — В Европе… на западе… они не доверяют живым, хотя порою нуждаются в нас. По-моему, здесь случилось так, что один из них — а может, и не один — нанял всю семью Цзо, чтобы те оберегали его в обмен на помощь в их преступной деятельности. Думаю, в подвале мы найдем его логово.
     Он снова отдал Мицуками фонарь и опустился на колени перед запертой дверью, доставая отмычки.
     Невысокий японец огляделся, тщетно всматриваясь в скрывавшую комнату темноту.
     — Разве это возможно?
     — А разве возможно все то, что вы видели до этого? Вы останетесь здесь и будете прикрывать мне спину? Возможно, безопаснее было бы спуститься вместе со мной.
     — Я самурай, — спокойно ответил полковник, опустив ладонь на рукоять катаны. — Но не идиот. Решение за вами. Вы знаете этих существ. Я — нет.
     — Давайте найдем люк. Внимательно смотрите и слушайте. У вас может быть всего мгновение для того, чтобы увернуться — а может не быть и его. Прежде чем напасть, он напустит на вас сонливость.
     Как и подозревал Эшер, люк обнаружился в запертой западной комнате. На месте, раньше занятом кроватью или шкафом, теперь зиял черный проем в полу, и из него тянуло уже знакомой промозглой сыростью.
     — Не могли бы вы остаться здесь? — тихо попросил он. — Сейчас тварь может быть на охоте, и я не знаю, когда она вернется.
     Меч Мицуками с шелестом покинул ножны.
     Эшер начал спуск, держа фонарь над головой. Подвал был глубоким, как тот, который он видел в часовне на французском кладбище — два полных поворота лестницы, тридцать кирпичных ступеней. В воздухе висел слабый запах старой крови. Подступившая со всех сторон темнота видела немало смертей, и наводить здесь порядок желающих не было.
     Он открыл дверь. Луч света отразился от блестящих глаз, до которых было не более трех ярдов.
     Темную комнатушку наполнило тихое хихиканье.
     Чувствуя, как от удивления пересохло в горле, Эшер полностью открыл заслонку.
     Вампир сидел на груде подушек, повернувшись лицом к двери. Он не шевелился, если не считать вздрагивающих от смеха мышц живота и гримасы на лице. Длинные волосы — длиннее, чем у Лидии, — черным водопадом стекали с плеч, делая еще более заметной мертвенную бледность желтоватой кожи. Черные глаза поймали и отразили свет фонаря. Это были глаза безумца.
     И не удивительно, подумал Эшер, у которого от потрясения перехватило дыхание. Не удивительно.
     Вампир — мужчина во цвете лет — был полностью обнажен, если не считать голубой шелковой простыни, прикрывающей низ живота. Руки ему отрезали чуть ниже головки плечевой кости, ноги, судя по проступающим под тканью очертаниям, — в нескольких дюймах от начала бедра. Плоть вампира восстанавливается не так, как человеческое тело, поэтому нельзя было сказать, сколько времени прошло после операции. Но на гладкой восковой поверхности шрамов над подмышечной впадиной Эшер заметил крохотные зародыши детских кулачков, размером меньше, чем у новорожденного…
     Чтобы срезать их, хватило бы простой бритвы.
     Двадцать лет. Он снова и снова возвращался к этой мысли, не в силах стряхнуть с себя оцепенение. Может быть, больше…
     На шелковой простыне и подушке у головы вампира виднелись пятнышки засохшей крови.
     Ему приводят сюда жертв…
     Некоторое время Эшер стоял и смотрел за заходящегося смехом вампира и его сверкающие клыки. Десны кровоточили, в местах лицевых швов на бледной коже проступали пятна. Точно такие же синяки Эшер видел на лице Ито.
     Его заразили кровью Иных. И он ничего не мог с этим сделать, даже если бы понимал, что происходит. И, возможно, теперь он способен призвать их.
     Эшер взлетел вверх по лестнице. В спину ему бился раскатистый хохот вампира. Почти слившийся со стеной Мицуками всматривался в тьму за пределами освещенного пятачка и лишь коротко покосился на Эшера.
     — Бежим!
     Не издав ни звука, Мицуками схватил свой фонарь и бросился за Эшером через боковую комнату и главный зал. Едва они выскочили во дворик, как грянули выстрелы, на этот раз не вдалеке, а совсем близко. Пули вошли в деревянную дверную раму рядом с лицом Эшера. Через двор бежало трое мужчин, и у одного из них глаза по-кошачьи отражали свет фонаря. Эшер отскочил влево и выстрелил в ответ. Мицуками пнул рассохшуюся дверь, ведущую в двухэтажную боковую пристройку. Вслед за японцем Эшер нырнул в темноту и побежал вверх, на закрытую ставнями террасу.
     Ставни изнутри запирались на задвижки, но замков на них не было; Эшер распахнул ставень, швырнул в открывшийся проем оба фонаря и оттащил Мицуками в самый дальний угол комнаты, где громоздились стулья и ширмы, укрытые кусками ткани от всепроникающей зимней пыли.
     Вдвоем они скорчились за мебелью, слушая, как по лестнице грохочут шаги. Через несколько мгновений в комнату ворвались их преследователи и тут же бросились к открытой ставне, под которой, как знал Эшер, тянулась узкая полоска земли, ведущая от стены усадьбы к перешейку между продолговатым северным озером и его южным соседом. От того места, где ему едва удалось отбиться от яогуай и крыс, стену отделяло несколько сот ярдов, а вход в ближайший хутун был еще дальше.
     Один из мужчин выругался:
     — Гоу пи!
     — Ты их видишь?
     — Поймайте их, — произнес третий голос, от которого веяло холодом. — Идите за ними.
     — Цзи-туань, мы не видим, куда они пошли…
     — Так спускайтесь и найдите их.
     Мужчины вернулись к лестнице. Тот, кого назвали Цзи-туанем, повернул голову, и Эшер заметил, как его глаза отражают лунный свет. Вампир? Или зараженный, как те двое в подвале, которые приняли кровь Иных в надежде, что смогут управлять ими силой мысли? Смогут использовать этих неудержимых солдат, не способных на предательство и не нуждающихся в плате, алчущих лишь живой плоти… которые не побегут от неравной схватки и которых почти невозможно убить.
     Или и то, и другое?
     Когда мужчины ушли, Эшер и Мицуками выбрались из укрытия и подошли к прямоугольнику окна, на которым вставало усеянное звездами небо. Ветер тут же хлестнул Эшера по щекам и обжег холодом кончик носа. Выглянув наружу, он увидел, людей, которые выбегали из переулка Большого тигра на усыпанный галькой берег озера и расходились кто на юг, кто на север, хрустя башмаками по льду. Преследователи старались держаться все вместе, с опаской оглядываясь вокруг. Что ж, значит, обитающие здесь существа по-прежнему представляют опасность для бойцов госпожи Цзо, хотя ее сын и племянник сами стали яогуай.
     Из дворика донесся разгневанный женский голос. Эшер бесшумно пересек комнату и в щель между ставнями увидел, как госпожа Цзо, все еще одетая в синее шелковое платье с вышивкой, хлестнула Цзи-туаня по лицу.
     — Собачье мясо!
     — Мы поймаем их, тетушка.
     — Что с твоим братом и моим сыном?
     — Я сейчас спущусь к ним.
     — А Ли?
     — Тетя, я…
     Чжэнь Цзи-туань прижал ладонь к виску. Насколько мог видеть Эшер, он был довольно высоким для китайца. Короткая стрижка и безвкусный двубортный пиджак выдавали в нем приверженца западной моды. Напряжение ушло, и он ответил спокойным голосом:
     — Я не всегда слышу его.
     Госпожа Цзо отвесила ему еще одну пощечину:
     — Значит, плохо стараешься! Неблагодарное отродье!
     — Я пытаюсь.
     — Со временем должно было стать проще.
     — Но не становится! Тетя, наверное, не стоило заражать его кровью гуай. Что если он сойдет с ума, как Цзи-эр…
     — Мой сын всю свою жизнь был слабовольным глупцом. И тогда мы не знали правильный состав настойки, которая сохранила бы ему разум. С Цзи-фу все хорошо…
     — Нет, тетя! Цзи-фу тоже превращается в одну из этих тварей, сколько бы трав и настоек мы ему ни давали! Порою, когда я пытаюсь нащупать сознание брата, мне кажется, что я собираю куски гниющего трупа…
     — Ты — трусливый дурак. Цзи-фу поправится. Он уже выздоравливает. А что касается Ли… Ли — цзян-ши. Его тело подобно алмазу, оно сильнее крови гуай. Он не захотел превратить тебя в цзян-ши, так что нам еще оставалось? Не будь ребенком и помоги мне.
     Она оперлась на предложенную Цзи-туанем руку и засеменила ко входу в главный дом. К лестнице, которая вела вниз, к логову ее пленника, где вампир Ли был обречен на вечное существование во тьме и безопасности.
     Эшер и Мицуками спустились вниз и быстро перебежали через дворик. Усиливающийся холод превращал их дыхание в серебристый пар. Сейчас в этой части усадьбы было пусто: ее обитатели отправились прочесывать берег озера или же отгоняли прочь хулиганов. Они прошли по галерее во дворик, где стоял павильон удовольствий Ань Лутана, и вышли в переулок Большого тигра.
     Шум в «Саду императрицы» уже затих. Свернув в Лотосовый переулок, Эшер и полковник увидели поломанные витрины, расколотые ставни и осколки мебели и бутылок, свидетельствующие о размахе бушевавших тут беспорядков. В темноте раскачивались фонари над лавками, чьи владельцы подсчитывали убытки от разбитых ящиков и разграбленных товаров. То тут, то там в толстых стенах виднелись следы от пуль, вся улица провоняла разлитым спиртным и рвотой.
     У винной лавки Мицуками остановил одетого в синюю форму полицейского и спросил:
     — Есть пострадавшие?
     Представитель пекинских сил правопорядка прошелся по длинноносым заморским ублюдкам, чьи матери, без сомнения, были самыми дешевыми шлюхами, пожелал, чтобы начальство выпороло их ржавыми цепями так, чтобы слезла шкура, но в конце концов сказал, что убитых нет. Мицуками сунул ему несколько монет и подозвал двух рикш.
     Когда Эшер залез в возок, граф приказал:
     — В японское посольство.
     Через полтора часа, когда время близилось к трем утра, Эшер ходил из угла в угол по скупо обставленной комнате с застеленным циновками полом. Издалека донесся звук открывающейся двери, а затем — шорох торопливых шагов по татами. Через мгновение дверь в комнату распахнулась, и Лидия бросилась в его объятия.

     23
     — Сорок, — Эшер покрутил в пальцах записку от Исидро.
     Хотя в особняке было электричество, Мицуками отдавал предпочтение мягкому свету керосиновых ламп. Одна такая лампа, накрытая нелепым стеклянным колпаком в розовый цветочек, стояла на китайском столике в углу, и в ее медовом свете на желтоватой жесткой бумаге четко проступали выписанные кистью странные буквы, больше похожие на рисунки.
     Если не считать лампы и столика, комната, как и весь дом, была обставлена в японском стиле, что для европейца означало полное отсутствие какой-либо обстановки. Когда граф ночью вернулся домой с Эшером, слуги принесли гостю стеганый матрас — аккуратный темный прямоугольник, занявший почти две трети пола.
     Сейчас Эшер по-турецки сидел на полу рядом с низким столиком; сбоку от него на подушках устроилась Лидия.
     Слуга принес чай и вышел.
     Приближался рассвет.
     — Не так уж и много, — нарочито ровный голос выдавал охватившее Лидию беспокойство.
     Эшер знал, о чем она умалчивает.
     — Достаточно, если с нашей стороны будет всего пять или шесть человек, — ответил он. — Которые к тому же будут знать, что стоит только крови этих тварей попасть в рану, и ты сам через несколько дней превратишься в одного из них.
     Лидия опустила взгляд на сложенные на коленях руки. Он слышал слова, которые она не осмелилась бы произнести даже мысленно: мы должны вытащить его оттуда. Эти слова стояли между ними все то время, пока они говорили о взрывчатке и хлорине, о том, как им отогнать крыс, чтобы заложить гелигнит («Может быть, попросить у немцев огнеметы?»).
     Эшер понимал ее. Одно дело просто решить «Он тот, кто он есть, и не в силах изменить этого». То же самое можно было сказать и о Гранте Хобарте. Как-то Карлебах, говоря об Исидро, заметил: «Вы станете соучастником в каждом совершенном им убийстве», — и Эшер знал, что старик прав.
     И не важно, что дон Симон Исидро отправился в шахты только потому, что хотел помочь Эшеру в расследовании. Как не важно и то, что он спас жизнь Эшеру, Лидии и еще не рожденной тогда Миранде.
     Самому Эшеру за двадцать лет службы в департаменте не раз приходилось убивать, но это тоже не имело значения. Он покончил с убийствами. У Исидро такой возможности не было.
     Вполне возможно, что вампир и не рассчитывал на спасение. И все же Эшер чувствовал себя предателем. Осознание, что он покидает попавшего в беду товарища, мучило его, как рана от отравленной стрелы.
     — Она в самом деле намеренно заразила сына и племянника… двух племянников… кровью Иных, надеясь… надеясь получить власть? — неверяще спросила Лидия, когда Эшер рассказал ей обо всем, что ему удалось увидеть и услышать в усадьбе Цзо. — Не может быть. Кто бы решился на такое?
     По ее глазам он видел, что она думает о Миранде. О крошечной рыжей девочке, похожей на хрупкий цветок…
     — Ее собственная мать искалечила ей ноги еще до того, как ей исполнилось шесть, — ответил он. — Чтобы она стала «красивой» и ее можно было продать достаточно влиятельному человеку, который согласился бы помочь семье.
     Лидия открыла было рот, осеклась и лишь покачала головой.
     — Женщина с перебинтованными ногами до конца жизни живет с болью, Лидия. Не знаю уж, возненавидела ли госпожа Цзо свою родню, но ее взгляды на то, до какой степени семья может распоряжаться жизнью отдельных своих членов, наверняка покажутся нам… своеобразными.
     — А я еще жаловалась на тетю Луизу…
     — Каким-то образом вампир Ли попал в плен к госпоже Цзо, которая изувечила его, — спокойно продолжил Эшер. — Была ли виной всему случайность, или же он доверился ей настолько, что показал свое дневное убежище, я не знаю.
     — Что ж, теперь понятно, почему пекинские вампиры не доверяют живым людям.
     — И вообще никому. Думаю, после того, как Ли оказался в ее власти, она морила его голодом…
     — Я бы поступила именно так, — рассудительно сказала Лидия. — То есть, если бы я была… э… такой…
     Эшер поцеловал ей руку:
     — Я видел тебя в анатомическом зале, любовь моя, и ты — как раз такая. Просто у тебя другие цели и намерения. Если вдруг Миранда окажется в опасности, ты ни перед чем не остановишься.
     — Пожалуй, нет, — она подмигнула ему из-под очков, давая понять, что его замечание было самоочевидным.
     — Потом она приводила к нему жертв, за которых он расплачивался, входя в чужие сны. Так банде ее мужа удалось взять верх над другими пекинскими семьями.
     Лидия подхватила:
     — Со временем, в сновидениях… или чьем-то сознании, он ведь очень стар и может проникать в мысли людей… он ощутил присутствие Иных. Точнее, коллективного разума, которым они, судя по всему, обладают, — она коротко нахмурилась. — Последние двадцать лет у госпожи Цзо должен быть очень беспокойный сон.
     — Да уж. Но даже если каждую ночь он насылает на нее кошмары, от которых она с воплем вскакивает на постели, такая цена ее устраивает. Ради власти для себя и своей семьи она готова пожертвовать чем угодно, включая сыновей и племянников. Видимо, она захотела, чтобы Ли обратил их в вампиров, а когда он оказался, заразила его — и их тоже — кровью Иных в надежде, что через Ли сумеет управлять Иными. Думаю, о существовании Ли известно лишь узкому семейному кругу.
     — Едва ли я стала бы делиться такой тайной со всей своей родней, — Лидия поерзала на подушках. Эшера еще при встрече поразил ее изысканный траурный наряд из черного, расшитого гагатом шелка. Она распустила волосы, и теперь они потоком лавы ниспадали на темную ткань. — Те зелья, которые ты видел у Цзо… как думаешь, с их помощью жертва может сохранить разум?
     — У Матьяша Ураи получалось, пока он принимал лекарство, — при этой мысли Эшер поежился. — Не уверен, правда, что Чжэнь Цзи-туаню удастся подчинить себе Ли.
     — Ее замысел может обернуться против нее самой, — задумчиво продолжила Лидия. — В том случае, если Ли научится управлять яогуай. Интересно, насколько сильной может стать его власть над ними, когда он обретет контроль? Если, конечно, он раньше не сойдет с ума. Должна признать, они вполне заслужили такую участь, — добавила она.
     Эшер усмехнулся, потом вновь стал серьезным:
     — Может быть. Но окружающие не заслужили. Только представь, что будет, если президент Юань решит продать этот секрет в обмен на поддержку. Пострадают жители многих стран. Человек, который принес тебе записку, — он коснулся лежащего на столике листка бумаги, — тот монах…
     — Цзян… кажется, именно так он представился. Он живет при храме Вечной гармонии. По крайней мере, одет он был так же, как храмовые служки.
     — В халат. Так китайцы одевались до того, как маньчжуры завоевали их и принудили носить ципао и косы. Много веков назад японцы позаимствовали у них такой крой, но сейчас халаты носят только даосы. Он сказал, что увидел эти слова во сне?
     — И срисовал их, да.
     Лидия повернула записку к себе, всматриваясь в черные строчки. Китаец воспроизвел все особенности, свойственные старомодному почерку Исидро, все широкие петли и завитушки на концах некоторых букв.
     — Должно быть, он обладает повышенной чувствительностью к таким вещам. Ведь от Исидро его отделяла толща земли. Интересно, он согласится подвергнуться гипнозу?
     — Можем спросить у него. Но на английском он говорит с трудом. А ты умеешь гипнотизировать людей, Джейми?
     — Нет, — признался он. — Но если он согласится погрузиться в состояние медитации, мы через него сможем поговорить с Исидро.
     Лидия встретилась с ним взглядом, открыла было рот — и ничего не сказала. Ее глаза за толстыми стеклами очков наполнились слезами.
     Наверное, она хотела спросить, для чего нужен этот разговор. Чтобы попросить его помочь, хотя они уже решили, что оставят его? Навсегда оставят в могиле, из которой он не сможет выбраться, в могиле, заполненной ядовитым газом, который разъест кожу и выжжет глаза, но не убьет его и не лишит сознания?
     Да, да… и да.
     Похоже на игру в шахматы, устало подумал Эшер. Или на пасьянс. Когда уже за пять ходов ты знаешь, что проиграл, и ничего не можешь с этим поделать…
     «Вспоминайте меня», — написал Исидро.
     Эшер притянул Лидию к себе. Она сняла очки, положила их на столик рядом с запиской и уткнулась лицом в плечо мужа, дрожа, словно от сильного холода.
     ***
     — Голос из сна.
     Цзян провел рукой по высокому лысеющему лбу. Седые брови сошлись над переносицей в мучительном напряжении.
     Лидия ушла незадолго до рассвета; Эшер проспал до второй половины дня. Жилище Мицуками располагалось в конце заросшего травой прохода, недалеко от малоприметной калитки в углу японской части квартала, через которую можно было попасть в переулок, ведущий к рю Лагрене. Прислуга в доме военного атташе (а также его любовница, чей голос Эшер не раз слышал сквозь тонкие стены, хотя саму женщину не видел) отличалась преданностью и спокойствием и обращалась с Эшером так, словно он был одновременно почетным гостем и невидимкой. Выскользнуть из Посольского квартала и к двум часам добраться до Шелкового переулка, где его ждала Лидия, оказалось не так уж сложно.
     — Надеюсь, вскоре мы полностью восстановим твое доброе имя, — сказала она по дороге в храм Вечной гармонии. — Уверена, кто-то видел, как я ночью покидала гостиницу, и уже ходят слухи, будто у меня есть любовник… и готова поклясться, что Аннетта Откёр платит кому-то из обслуги. Если нас увидят сейчас, когда ты одет таким образом, люди непременно начнут болтать, что я сошлась с китайцем, и тогда мне придется переехать в Париж или еще куда-нибудь, хотя даже в Париже такое поведение сочтут вызывающим.
     — Я буду держаться от вас на расстоянии в три шага, госпожа, — кротко ответил Эшер, подтягивая повыше прикрывавший нижнюю половину лица платок. Он успел принять ванну (в полуразрушенном дворике в переулке Чжулун часто мыться не получалось из-за холода), после чего Мицуками выдал ему новое ципао, штаны и шапку. — Почему ты не позаимствовала пальто у миссис Пиллей? А у Элен можно было взять шляпку и юбку.
     — Верно, но этот фокус всем известен. Скорее всего, мадам Откёр сама не раз прибегала к нему. Хотя я могу сказать всем любопытствующим, что ты показывал мне дорогу в опиумный притон, — внезапно приободрилась она. — По-моему, это вполне пристойно…
     — Ну уж нет!
     — По крайней мере, такое объяснение поймут и станут расспрашивать меня о пережитых ощущениях. А значит, до того, как история разойдется, мне придется разузнать, что испытывает человек под воздействием опиума…
     В храме тучный священник сказал им, что Цзян отправился просить подаяние (занятие, подобающее всем монахам) и вернется только на закате. Поэтому опыты с гипнозом пришлось отложить до наступления темноты.
     — Голос из сна, — повторил Цзян, потирая лоб пальцами точно так же, как он делал во время разговора с Лидией в гостинице.
     В постройке за храмом гуляли сквозняки — на город снова налетел ветер из пустыни, принеся с собою пыль. Огоньки старинных ламп колебались под его порывами. Тени от продавленной кровати, стойки со свитками и разбросанных тут и там стопок книг сгущались, превращаясь в чудовище из детской сказки. На полках выстроились тысячи флакончиков и горшков: женьшень, корень пиона, черепашьи панцири, рог носорога, узловатые корни имбиря, мышиные зубы и кости… Выставленные по размеру пестики, набор игл для иглоукалывания, похожий на необычный музыкальный инструмент…
     В углу поблескивала алебарда.
     — Вы говорить с голосом? — спросил Эшер по-китайски.
     Взгляд черных блестящих глаз обратился на него, и старик ответил на том же языке:
     — Иногда у меня получается. Понимаете, я всю свою жизнь разговаривал с духами, — он жестом указал на свитки и ряды изрезанных письменами бамбуковых дощечек на вычерненной сажей стене. — Этот дар перешел ко мне от матери. Когда в семье случаются неприятности или кому-нибудь нужен совет, я могу дотянуться до загробного мира и спросить у предков, как правильнее поступить. Бывает и так, что человека преследует голодный дух, который никак не может обрести покой и потому тревожит живых. Часто такому духу достаточно дать то, о чем он просит, и он исчезает. Но это… это холодное существо, которое приходило ко мне во сне… Он не был духом.
     Эшер кивнул:
     — Нет. Он не дух.
     — Но и не живой человек.
     Эшер снова кивнул.
     Даос нахмурился в раздумье, потом встал и подбросил в каменную печурку в углу комнаты пару кусков угля. На вид ему было лет семьдесят, хотя Эшер не удивился бы, узнав, что тот старше. Молочно-белые волосы, забранные под простой ремешок, доходили до середины бедер, редкая борода и усы спускались на грудь. Остальные жрецы — низенький толстяк и второй, помоложе и повыше, — относились к нему с некоторой опаской, которая у Эшера вызвала мимолетную улыбку.
     Когда-то все ученики ребе Соломона Карлебаха, и он сам в их числе, трепетали в ужасе перед старым ученым.
     — Он не может быть бодхисатвой? — спросил Цзян. — Святым, который уже достиг просветления, освободился из круга перерождений, но остался в мире ради спасения других существ? Хотя мне никогда раньше не приходилось ощущать такой холод. Когда человек умирает, Дракон Мудрости уносит его дух на небо, а призрак остается… но, насколько я понимаю, вскоре и он рассеивается. Правда, Ван Би писал, что… Ох, тысяча извинений. Значит, вы хотите поговорить с ним…
     Он вернулся на прежнее место рядом с лавкой, на которой сидел Эшер. Закрыл глаза.
     Тишину в комнате нарушали только завывания ветра в храмовых стропилах.
     Затем старик прошептал:
     — Под горой.
     — Вы говорите с ним?
     Цзян едва заметно шевельнул головой — «нет» — и снова замер.
     Прошло некоторое время, прежде чем он пробормотал по-английски:
     — Сударыня…
     — Как вы? — едва успев задать вопрос, Лидия прижала ладонь к губам, словно осознав всю его бесполезность и ненужность. Но Эшер понимал, что не спросить она не могла.
     — Со мной все в порядке, — голос сохранял все тот же ровный тембр.
     — Мы собираемся завалить шахту, — Эшер намеренно говорил безразличным тоном. — После того, как взорвем баллоны с хлорином. Это убьет их?
     — Всенепременно. Они тоже смертны, Джеймс. Двенадцать выходов. Два крайних — это вентиляционные шахты на северо-восточном склоне горы.
     — Все эти выходы нам известны.
     — Есть и тринадцатый, который вам тоже нужно уничтожить. С ним сложнее всего. Под тоннелями шахты расположена целая система природных пещер. Старый вход, тот, что на дальней стороне горы. По тоннелю нужно пройти до галереи по левую руку, она засыпана шлаком и кусками породы. Там тоннель резко уходит вниз и соединяется с пещерами. Его нужно обвалить. Они туда еще не проникли, но доберутся, если возникнет нужда. Я не знаю, как далеко протянулись пещеры.
     — Будет сделано.
     — Спасибо, — прошептала Лидия.
     — Сударыня, позвольте заверить вас: если бы я знал, во что мне обойдется эта информация, вы бы никогда не получили ее.
     — Вампир может управлять этими тварями? — спросил Эшер.
     — Не может. Поверьте мне, я пробовал. Вампиры Праги годами пытались подчинить их.
     — А если вампира заразить их кровью?
     Снова повисло долгое молчание, прерванное Лидией:
     — Джейми нашел такого вампира. Похоже, одного из старейших. Его держит в плену семейная банда, которая хочет получить власть над Иными.
     — В плену?
     — Цзо…
     Цзян поморщился, прижал руку ко лбу и открыл глаза.
     — Звук, — объяснил он по-китайски, глядя на Эшера. — Какое-то шевеление во тьме. Где это? Где он?
     — В горах Сишань.
     — И вы поняли все, что я говорил? Невероятно, — на лице Цзяна читалось удовлетворение. — Го Сян писал, что можно полностью отделить разум от тела, чтобы слиться с Дао — потрясающее ощущение… Но он боится. Ваш друг. Создания, которые пугают его, живут в подземной тьме… Мне приходилось слышать о них. А с лета по городу поползли слухи, будто этих тварей видели в районе Шичахай, на берегу озер.
     Эшер спросил:
     — Вы пытаться призвать или прогнать их? Слушать их разум, как слушать речь духов?
     Цзян наклонил голову. Выражение его глаз подсказало Эшеру, что такие попытки были. После недолгого молчания китаец ответил:
     — Нет. Там нет ничего. Только безумие и неутолимый голод.
     — Завтра… на следующий день… вы поехать с нами в горы? Мы уничтожать этих тварей в шахте Шилю. Нам нужна любая помощь, — попросил Эшер.
     Некоторое время старик молча изучал его лицо. Наконец он сказал:
     — Да. Я буду там.

     24
     В понедельник, одиннадцатого ноября, Эшер, Мицуками с телохранителем Огатой и профессор Карлебах сели на поезд, идущий до Мэньтоугоу. Вместе с ними ехали четверо японских солдат, вооруженных не только винтовками, но и новейшими немецкими огнеметами. С собой они везли тысячу литров сжиженного хлорина. Еще двое солдат, которых, по словам Мицуками, он затребовал по причине ухудшившейся ситуации с бешеными крысами в шахтах Шилю, ждали их на месте с лошадьми, ослами и ружьями. До деревни Минлян они добрались незадолго до наступления ночи.
     — О нас буду говорить по всей округе еще до того, как взойдет луна, — пробормотал Эшер, проверяя одолженный у полковника карабин «Арисака», прежде чем первым заступить в караул. — Сюда заявятся все гоминьдановцы и бандиты с этого берега Желтой реки, чтобы только взглянуть на нас. И нам сильно повезет, если кто-нибудь из них не отправится в город и не расскажет об увиденном Хуану и Цзо.
     Лидия тайком передала ему его собственную одежду, остававшуюся в гостинице, поэтому он уже не чувствовал себя актером из постановки «Турандот». Доктор Бауэр не только договорилась с крестьянами о переноске баллонов с хлорином в шахты, но и предложила свою больницу в качестве штаб-квартиры. Сама она большую часть времени молчала, словно догадываясь, что за историей о бешеных крысах скрывается то-то еще.
     — Тут мы ничего не можем сделать, — граф Мицуками закрыл железную дверцу кана, занимавшего треть комнаты; кирпичная лежанка, которая в большинстве сельских домов служила одновременно печью и кроватью, была застелена одеялами. Сидевший у стола Карлебах промолчал. Время от времени он поднимал взгляд от лежавшего перед ним дробовика и смотрел на Эшера с беспокойством и удивлением, словно до сих пор не мог поверить, что один из его приемных сыновей воскрес из мертвых.
     Зная, что старый ученый не умеет скрывать чувства, Эшер не показывался ему до тех пор, пока они не сели на идущий из Пекина поезд. Прежде чем самому войти в купе, он попросил Мицуками сообщить Карлебаху, что его ученик жив, и все же старик еще долго не выпускал его из объятий, не в силах сдержать слез. Вновь обретя дар речи, Карлебах первым делом спросил, известно ли Лидии, что ее муж жив. Эшер с улыбкой ответил: «Простите меня, но — да. В искусстве притворства она намного превосходит вас». Смех снова сблизил их, но теперь Эшер с интересом отметил, что воссоединение придало Карлебаху твердости вместо того, чтобы унять его мрачную решимость. Прежде чем лечь спать, профессор тщательно осмотрел каждый миллиметр дробовика и проверил все латунные гильзы с зарядом крупной серебряной дроби, которой хватило бы, чтобы отправить человека в мир иной.
     — Вполне возможно, что Хуану и гоминьдановцам стало известно о нашем прибытии еще вчера, когда сержант Тамаё приехал в Мэньтоугоу, чтобы договориться с носильщиками и найти лошадей, — рассудительно продолжил Мицуками. Он снял очки и отложил их в сторону, но меч оставил при себе, накрыв его одеялом. — Если мы выставим часовых, то нас не будет беспокоить хотя бы всякий сброд из окрестных холмов.
     Эшеру пришлось согласиться с этим доводом. Ночь и в самом деле прошла спокойно. В полночь его сменил другой часовой и, войдя в дом, Эшер увидел, что его старый учитель по-прежнему бодрствует, размышляя над картой, которую прошлым вечером им нарисовал Цзян.
     — Вы уверены, что этому человеку можно доверять? — Карлебах постучал пальцем по карте. — Вы сказали, что он знает эти горы. Но если он сам не видел Иных, откуда ему знать, где они спят?
     — Не вижу ни одной причины, по которой он стал бы лгать нам, — стол стоял рядом с отдававшим тепло каном, и Эшер понизил голос, чтобы не разбудить спящего под грудой одеял и овечьих шкур Мицуками. Сняв перчатки, он прижал замерзшие пальцы к железной дверце печки. — Допускаю, что он может работать на семью Цзо и оправил меня сюда только для того, чтобы я не рассказал британским властям об их сомнительных делишках. В Китае возможно и не такое. Но…
     Профессор хмыкнул в бороду и взмахом руки отверг это предположение. Эшер не хотел говорить ему, что Цзян всего лишь передал им мысли Исидро, как медиум со спиритической доской передает послания духов. Ему совершенно не хотелось в очередной раз выслушивать тирады о лживости всех вампиров.
     Он достал карту, которую вместе с Пэем составил по старым планам шахт, и положил ее рядом с рисунком Цзяна, сориентировав по сторонам света.
     — Тоннели совпадают, — отметил он. — Смотрите, вот здесь должна начаться та галерея. В горах есть пещерные святилища, и Лидия сказала, что развалины одного из них лежат поблизости от дальнего входа. Наверное, когда-то Цзян служил там и на досуге изучал окрестности.
     Если, конечно, у даосского монаха был досуг, подумал Эшер, устраиваясь на кане и заворачиваясь в одеяло. Треснувшие ребра ныли под тугой повязкой, наложенной врачом из японского посольства. Старого Цзяна смутила сама идея поехать на железном драконе, как он назвал поезд, и утром на станцию прибежал младший служитель с посланием. Скорость передвижения по железной дороге, как сказал им запыхавшийся толстяк, так сильно нарушит геомантические связи каналов ци, что земля не сможет смягчить последствия. Поэтому Цзян отправится к шахтам пешком. Он лишь надеется, что его решение не доставит никому хлопот.
     «То есть, у нас нет никого, кто смог бы расслышать хоть что-то сквозь толщу земли, — подумал Эшер. — В любом случае, Исидро будет спать».
     Лежа в темноте и вслушиваясь в плач ветра, задувавшего в вентиляционные отверстия кана, Эшер думал о вампире, запертом в отгороженном серебряными решетками убежище отца Орсино. Вампире, которого он мог бы убить полтора года назад в Санкт-Петербурге. Возможно, Исидро даже был бы благодарен ему за быструю и милосердную смерть.
     Если яогуай просыпаются раньше вампиров, а засыпают позже, убежище отца Орсино стало для испанца не более чем просторным гробом, темницей, из которой невозможно бежать. Вскоре туда проникнет один из самых едких газов, которые только известны человечеству. После гибели яогуай и обрушения шахт Исидро даже не сможет умереть — не будет ни солнца, ни тварей, которые пожрали бы его тело. Только вечная тьма и вечная боль.
     Даже Данте не удалось бы придумать для него худшего наказания. Эшер закрыл глаза, гоня прочь одолевавшие мысли.
     Во дворе пофыркивали лошади. По стенам плясали мягкие отсветы от тлеющих угольков. Наверное, господь сейчас смеялся над тем, кто решил жить вечно, отбирая жизни у других людей.
     Если бы не Исидро, Лидия погибла бы в ту ночь, когда вампиры из петербургского гнезда напали на ее дом. И у Эшера не было бы дочери.
     Вряд ли бы Лидия вообразила себя героиней романа и бросилась в подземелье на поиски вампира… И все же он был рад, что она не поехала с ними.
     Сорок, напомнил он себе, стараясь забыться в расчетах и планировании. Не так уж и много. Первая большая галерея на самом нижнем уровне новой части шахты. На глубине сто семьдесят фунтов — слишком далеко, чтобы можно было спустить туда баллоны с хлорином или провести провода запала, но после взрыва туда начнет просачиваться газ. В это время года темнеет рано, и хотя у них есть лошади, им едва хватит времени, чтобы запечатать все выходы, затем спуститься от дальнего входа туда, где шахты соединяются с лабиринтом подземных пещер, и обрушить проем.
     За двадцать лет, проведенных на службе в департаменте, он хорошо усвоил, что нехватка времени всегда сопровождается разного рода неудачами и ошибками.
     Проваливаясь в неспокойный сон, он мысленным взором увидел лежащих в темноте Иных. Они походили на форелей, дремавших в тени у берегов Стаура, куда он приходил мальчишкой. Но глаза их всматривались в водянистую мглу. Они поджидали жертву.
     ***
     Отряд выехал из деревни на рассвете и направился к пещере, служившей главным входом в шахту. Их сопровождала дюжина крестьян под руководством доктора Бауэр. Едва только Эшер и японцы вошли в пещеру, из обоих тоннелей и провала потоком хлынули крысы, словно где-то глубоко под горой открыли заслонку. Как и ожидал Эшер, немецкие огнеметы отлично с ними справились. Страшно было смотреть, как жидкое пламя охватывает грызунов (Эшеру казалось, что он теперь вечно будет слышать их предсмертный визг), а при мысли, что в грядущей войне это жуткое оружие будет обращено против людей, делалось дурно. А ведь крысы не по своей воле нападали на чужаков, чтобы умереть в мучениях…
     И все же он был рад, что струя пламени бьет почти на пятьдесят футов, расчищая тоннели. Крысы упрямо шли вперед, пока не падали, полностью поглощенные огнем.
     Вдыхая вонь обуглившейся плоти, горючей смеси и жженой шерсти, люди сквозь клубы дыма, в котором тонул свет фонарей, спустились в галерею, откуда, если верить картам и рассказу Исидро, отходили колодцы, ведущие к логову яогуай.
     — Прикажите носильщикам поставить баллоны сюда, — тихо попросил Эшер немецкую миссионерку. — Я установлю под ними заряд, но не стану соединять его с запалом до тех пор, пока все ваши люди не покинут шахту. Вы будете в полной безопасности. Когда мы закроем остальные входы, мы подорвем заряд, чтобы выпустить хлорин из баллонов, затем обрушим главный вход.
     — Неужели для них больше ничего нельзя сделать? — в голубых глазах Бауэр читались жалость и сочувствие. — Только лишь убить их, как бешеных собак?
     — Поверьте, это единственный способ. И чем быстрее мы закончим, тем лучше.
     Она еще некоторое время смотрела ему в лицо, потом вздохнула и кивнула:
     — Хорошо. Я вижу, что вы говорите правду. Делайте, что считаете нужным.
     Карлебах задержался в галерее, дожидаясь, пока Эшер установит заряд под первым из темно-зеленых баллонов, груда которых постепенно росла на полу шахты. Из длинной темной камеры, где они находились, вниз можно было спуститься только по двум старым лестницам. Японские солдаты вытянули их, порубили на куски и сбросили обломки в черную дыру. Когда настало время уходить, Карлебах с окаменевшим лицом отвернулся от края колодца, с трудом найдя в себе силы, чтобы покинуть это место.
     Эшер вспомнил, что не только его и Лидию терзают мысли о том, кто навеки останется в ядовитой бездне.
     По его расчетам, к полудню крестьяне должны были занести в тоннели все баллоны. Он показал сержанту Тамаё, как крепятся концы проводов к запалу, и выслушал, как Мицуками переводит его указания: баллоны с газом должны быть взорваны в половине пятого, сразу после чего нужно будет взрывом обрушить тоннели. После того, как крестьяне уйдут, с сержантом останутся двое вооруженных рядовых, чтобы отогнать прочь бандитов и вообще всех, кто решит вмешаться.
     — На случай, если президент пошлет своих людей, чтобы остановить нас, — добавил Мицуками, пока их поредевший отряд верхом на лохматых китайских лошадках пробирался по заросшей тропе к следующему входу, — я приказал Тамаё задержать их и немедленно взорвать все заряды.
     — Вряд ли Юань отправит сюда войска, — Эшер окинул взглядом поросшую кустарником расщелину сбоку от тропы и смыкавшуюся над ними извилистую, ломаную гряду гор. Ребра постоянно напоминали о себе болью, солнечный свет после полумрака шахт казался неестественно ярким. — Он озабочен тем, как его воспринимают на Западе. Если возникнут неприятности, ему придется потрудиться, чтобы оправдать свои действия. Нет, меня больше беспокоят Цзо. Хотя я не слишком удивлюсь, если мы встретим здесь полковника фон Мерена и его ребят. В конце концов, госпожа Цзо может продать информацию кому угодно, — мрачно добавил он.
     Продвигаясь по склонам гор, они останавливались у небольших боковых входов и вентиляционных отверстий (в большинстве своем похожих на старые заброшенные норы) и взрывали их, за несколько мгновений уничтожая плоды многолетнего тяжелого труда.
     «Интересно, он слышит грохот взрывов? — снова и снова думал Эшер, стоя в густых клубах желтой пыли и ощущая дрожь горы под ногами. — Там, под землей, куда ведет тысяча, десять тысяч и сто тысяч железных ступеней…»
     Может быть, он считает взрывы во сне? Вот осталось двенадцать, потом одиннадцать, потом десять… пока наконец не наступит бесконечная тьма и не придет боль…
     Эшер смотал провода, забросил подрывную машинку на спину лошади и кое-как взобрался в седло, морщась от боли в ребрах. Бросив взгляд на каменное лицо Карлебаха, он подумал, что старика одолевают те же мысли.
     Но ему не хватило смелости задать вопрос.
     В дни процветания вход, расположенный на дальнем склоне горы Шилю, сам по себе был оживленным местом. Недалеко от пещеры Эшер заметил кирпичные фундаменты навесов и сараев и ступенчатый спуск, который тянулся вдоль ручья и вел к поселению, от которого теперь сохранилась только обрушенная стена. В Китае кирпичи и обтесанный камень слишком высоко ценились, чтобы долго пролежать нетронутыми после ухода прежних владельцев. Из темноты шахты на них бросились стаи крыс (то же самое произошло и у двух предыдущих входов), и Эшер с Огатой прошлись по ним струей пламени. Затем Эшер посмотрел на часы и проволокой привязал бруски гелигнита к трухлявым деревянным опорам, удерживающим свод пещеры. Пока что они укладывались в график, если, конечно, президент Юань не отправил войска, чтобы остановить крестьян…
     Пока Мицуками и один из солдат, Нисихару, пробирались между телами дохлых и издыхающих крыс, чтобы разведать несколько ярдов ведущего вниз тоннеля, он спрятал запал в развалинах, которые раньше, скорее всего, были навесом. Карлебах закинул на плечо дробовик и держал наготове запасные баллоны горючей смеси и азота, на тот случай, если из-под земли снова полезут крысы. Еще один солдат, Сэки, нес ранец с взрывчаткой, проводами и подрывной машинкой.
     Эшер жестом приказал Огате и третьему солдату, Хирато, остаться снаружи и стеречь лошадей. Затем он взял ранец и фонарь и вслед за Мицуками начал спускаться во тьму.
     Время приближалось к трем часам дня.

     25
     Меж камней сновали крысы. Из темноты до Эшера доносился их быстрый топот и постоянное попискивание, сладковатая затхлая вонь смешивалась с запахами воды и камня. В провалах диагональных штреков зло поблескивали крохотные рубиново-красные глаза. Эшер считал повороты, то и дело сверяясь при свете фонаря с обеими картами, и молился, чтобы Исидро не ошибся, чтобы ленивые ублюдки из горнодобывающей компании ничего не придумали и не начертили наобум, потому что все равно никто не станет спускаться сюда ради проверки…
     Чтоб им всем..!
     Японцы едва задевали потолок головами, но Эшеру и Карлебаху приходилось идти пригнувшись. Мицуками прошептал:
     — Ого! — и высветил фонарем косой крест, нацарапанный на стене по левую руку от него. Царапины были свежими. — Что это, Эсу-сенсей?
     Эшер посмотрел на карту. Отмеченный крестом тоннель, судя по всему, вел к той самой галерее, которую они искали.
     — Кто-то здесь был, — охрипшим голосом сказал Карлебах.
     — Цзян говорил о чем-то подобном, — соврал Эшер. — Пропустите меня вперед.
     Он поднял фонарь и двинулся по тоннелю, который резко спускался вниз, следуя за древним угольным пластом. Эшер коснулся стены рукой и ощутил влагу. Через некоторое время проход расширился, потолок стал выше, и в свете фонарей показались посеревшие и рассохшиеся от времени подпорки, по-прежнему поддерживающие свод в том месте, где раньше рубили уголь.
     После взрыва тут все обрушится…
     Затем галерея снова сузилась, и Эшеру пришлось повернуться боком и как следует упереться в пол, круто уходивший вниз. Он вытянул перед собой руку с фонарем, затем опустился на колени и пополз вперед.
     Перед ним распахнулось темное пространство. Над краем проема торчали концы лестницы, но Эшер не рискнул воспользоваться ей. Он лишь протянул над бездной фонарь и в его свете рассмотрел над собой смутные очертания сталактитов, чьи соляные наплывы поблескивали под сочащейся с потолка водой, а внизу, не слишком далеко от края провала, — волнистые линии натёчных камней и бледные сталагмиты. Он крикнул:
     — Эй! — и эхо подхватило его голос, наполнив им огромное гулкое пространство.
     Исидро был прав. Любые объемы хлорина разойдутся по этим пещерам и безжалостно растворятся в миллионах кубических футов воздуха. И тогда яогуай смогут уйти и, возможно, найдут еще один выход, на расстоянии нескольких миль отсюда.
     Эшер отодвинулся от края провала и пополз назад, туда, где его ждали остальные.
     — Там в самом деле есть пещеры, — он указал фонарем на нависающий каменный свод и поеденные временем и сыростью подпорки. — Взрыв обрушит галерею, так что вам всем лучше вернуться к началу тоннеля.
     Провода запала, поставленного в том месте, где проход начинал сужаться, заканчивались примерно в двадцати футах от устья тоннеля. Эшер прикрутил гелигнитовые заряды как можно ближе ко входу в пещеры. У него оставалось лишь несколько шашек, припасенных на тот случай, если им встретится не отмеченный на карте колодец или провал.
     — Назад, — скомандовал он, прикрепляя провода к машинке. — Живо!
     Мицуками осторожно взял Карлебаха за локоть, но старик стряхнул его руку. Словно завороженный, он смотрел на еще один крест, выбитый в стене галереи.
     — Он там, внизу? — шепотом спросил он на чешском, опускаясь на колени рядом с Эшером. Его глаза ярко полыхнули в свете фонаря. — Не монах… вы знаете, кого я имею в виду.
     — Не знаю, — Эшер спокойно выдержал его взгляд. — Цзян упоминал о метках…
     — Может быть, их оставили Иные? Или пекинские вампиры, чтобы завести нас в ловушку?
     Эшер едва сдержался, чтобы не рявкнуть: «Не будьте идиотом!» Призвав на помощь всю любовь и уважение, которые он испытывал к старому ученому, он ответил:
     — Цзян говорил, что им уже много лет.
     — А ему можно верить? — голос Карлебаха дрожал от сдерживаемых эмоций. — Джейми, мы охотимся за тварью без души. За бесконечно хитрым существом, которое может исказить восприятие и сознание даже самых праведных и стойких людей!
     Эшер выудил из кармана ватные тампоны и вручил два из них Карлебаху:
     — Заткните ими уши. Вот эти отдайте Мицуками и его людям, — он достал из синей бумажной упаковки еще несколько штук. — И не забудьте закрыть рот и нос.
     Тут же он сам последовал собственному совету, повязав платком нижнюю часть лица, как какой-нибудь злодей с Дикого Запада.
     — А теперь отойдите назад. Одному господу известно, насколько сильным будет обрушение.
     Оглянувшись через плечо на удаляющийся свет фонаря, он подумал: «Симон, простите меня».
     Затем надавил на рукоятку, вскочил и со всех ног бросился к тоннелю, словно за ним гнался сам дьявол, так часто поминаемый его отцом в проповедях. До выхода оставалось не больше ярда, когда земля задрожала, в уши ударило эхо запертого в тесном пространстве взрыва, а в спину толкнула горячая пыльная волна, едва не сбив его с ног. Устояв, Эшер упрямо продолжал ковылять вперед, думая только о тоннеле и о теряющихся во мгле пятнах света. За спиной раздался грохот — потолок галереи не выдержал, и теперь тонны камня рушились вниз…
     Должно быть, он бессознательно сумел сохранить направление и выбрался в тоннель, потому что перед лицом вдруг возникло мутное желтое марево. Покрытые пылью люди подхватили его под руки. Мицуками он узнал только по очкам и мечу, Карлебаха — по росту и бороде. В ушах звенело, и Эшер скорее почувствовал, чем услышал, что за спиной наступила тишина. Он взял фонарь, вернулся назад сквозь стоявшую стеной пыль и увидел, что в дальнем конце галереи, всего в каком-нибудь ярде от подрывной машинки, потолок полностью обвалился. Преодолевая вызванное взрывом головокружение и морщась от вспышек боли в боку, Эшер все-таки вытянул из-под завала провода и намотал их на руку.
     Ему пришлось поднести часы к самому фонарю, который держал один из солдат, чтобы рассмотреть стрелки. Половина четвертого. Они все еще будут на этом склоне горы, когда сержант Тамаё подорвет баллоны с хлорином и обрушит шахту.
     В тусклом свете фонаря Карлебах выглядел полностью потерянным, и Эшер не ушами, но сердцем слышал его бормотание: «Он был мне как сын…»
     Эшер с удовольствием вдохнул свежий воздух, холодный пыльный воздух гор Сишань. Свет, мелькнувший в устье тоннеля, отливал золотом, как бывает ранним вечером. Слух вернулся, но голова по-прежнему болела, а Сэки, у которого хлынула носом кровь, походил на какое-то страшилище из сказки.
     Когда они обрушат старый вход на дальнем склоне, Исидро во сне услышит взрыв и поймет: остался только один.
     Не надо об этом думать. За годы в департаменте Эшер научился не думать о подобных вещах.
     Он покинул департамент в том числе и по этой причине.
     Боль в ребрах, пронзавшая его каждый раз, стоило ему закашляться, ноющие мышцы и суставы отвлекали, не давая задуматься о чем-то еще. А затем впереди, там, где уже виднелся выход наружу, он заметил движение. К тоннелю бежали люди. Много людей с винтовками в руках. В то самое мгновение, когда первые пули ударились о стены пещеры, Эшер крикнул:
     — Назад!
     Карлебах не обладал рефлексами солдата. Рядовой Нисихару схватил его за руку и потянул за собой вглубь тоннеля. Примерно в тридцати футах обнаружился боковой ход, куда Эшер и нырнул; он набросил на плечи лямки огнемета, шагнул в тоннель и выстрелил струей жидкого огня. Пятеро мужчин, едва успевших войти в пещеру, выскочили прочь; Эшер заметил, что они одеты в ципао и штаны-ку, заправленные в европейские сапоги. За ними маячили фигуры в серой форме китайской армии. Человек в европейском костюме (Эшер разглядел американский двубортный пиджак) выступил вперед, вскинув вверх руки.
     — Эшер!
     «Цзи-туань, — подумал он. — Чжэнь Цзи-туань, племянник госпожи Цзо».
     Даже в сумраке тоннеля он видел на лице молодого мужчины синяки и припухлости в тех местах, где начиналась трансформация.
     — Бросайте оружие и выходите! — крикнул Цзи-туань. — У нас ваша жена!
     «Вы лжете», — у него перехватило дыхание. Эшер выглянул за край бокового хода и прокричал:
     — Чего вам надо? — он повторил эти слова по-китайски, хотя Цзи-туань обратился к нему на английском.
     — Нам нужны вы, — Цзи-туань говорил на английском чисто, хотя и несложными фразами. — Нам не нужны неприятности. Мы не убиваем вас, не убиваем ваших друзей, никого не убиваем. Обещаю. Клянусь на библии.
     Он что, хочет, чтобы Эшер вышел из укрытия и показался дюжине вооруженных винтовками мужчин, поверив обещанию? Да ему надо в правительстве работать.
     — У нас ваша жена, Эшер, — повторил Цзи-туань. — Получите ее назад. Вы выходите, японец выходит, никого не стреляем. Эта шахта принадлежит нам. Мы…
     За спиной Цзи-туаня затрещали выстрелы. Один из его бойцов, стоявший у самого входа, взмахнул руками и упал лицом вниз. Китайские солдаты отпрянули от пуль, выбивавших фонтанчик пыли у их ног. Затем они вместе с людьми Цзо бросились под укрытие тоннеля… как раз под примотанные к подпоркам шашки гелигнита.
     Огата. Эта мысль пришла Эшеру в голову за мгновение до взрыва. Рядовой специально загнал их сюда.
     Он нырнул за угол, зажимая руками уши. Гром, темнота, пыль забивается в легкие, земля уходит из под ног… Если китайское солдаты или бойцы Цзи-туаня и кричали, все звуки потонули в ужасающем грохоте взрыва прямо над головой. Эшер вжался лицом в стену и закрыл рот и нос локтем.
     Затем наступила тишина, глубокая и пугающая. Вокруг стояла кромешная тьма. Сквозь звон в ушах Эшер слышал, как один из японцев выдохнул вопрос, и кто-то ответил: «Огата».
     Пожалуй, Огата принял правильное решение и хорошо все рассчитал, ведь только так два человека, охранявших вход в тоннель, могли справиться с одиннадцатью вооруженными противниками. Телохранитель знал, что у оставшихся в шахте людей есть карты, а значит, они смогут добраться до главного входа. Наверное, в это самое время Огата и Хирато неслись, подстегивая лошадей, по узким заросшим тропкам, чтобы как можно скорее добраться до сержанта Тамаё и задержать взрыв…
     Что имело бы смысл, подумал Эшер, если бы можно было отложить взрыв до наступления темноты. И если в шахтах им не встретится чего-нибудь похуже крыс.
     Сзади сквозь пыльную завесу пробился тусклый желтый свет; послышался надрывный кашель Карлебаха.
     — С вами все в порядке? — окликнул его Эшер. — Ребе?
     — Это как посмотреть, — прохрипел старый ученый. — Все зависит от того, какой смысл вы вкладываете в слово «порядок».
     — Мы живы, — сказал Мицуками. — Эсу-сенсей, этот человек не может ничего знать о госпоже Эсу.
     — Может, — Эшер закашлялся и сплюнул пыль. — У нас сорок минут на то, чтобы добраться до главного входа, при условии, что Огата за это время успеет обогнуть горный кряж. И если на Тамаё и его людей не напали…
     В темноте громыхнул выстрел, и пуля ударилась о камень у него над головой. Сквозь густую пелену пыли он увидел блестящие кошачьи глаза.
     Цзи-туань видит в темноте… Это существо видит в темноте. Существо, которое когда-то было Цзи-туанем. Конечно же, он уцелел.
     Эшер ответил на выстрел струей пламени из огнемета, затем развернулся и подтолкнул Карлебаха и Мицуками вперед:
     — Идите! Там дальше должна быть галерея, — прокричал он.
     Еще один выстрел. Пыль несколько рассеялась, когда они вывалились в длинный штрек, ведущий в древний угольный забой. Эшер снова снял крышку с фонаря и двинулся туда, где виднелось еще одно желтое пятно; только по росту он понял, что смутно вырисовывавшаяся перед ним фигура — Карлебах. Старик шатался, хватаясь за стену, и Эшер подхватил его под локоть.
     — Он видит в темноте! Не закрывайте фонари!
     В тусклом свете они увидели кучи пустой породы и укрылись за ближайшей из них; Эшер наскоро пересчитал своих товарищей, потом жестом приказал им взяться за руки и погасить фонари.
     Они ждали в непроницаемой, плотной, обволакивающей темноте, не решаясь нарушить молчание. Сквозь запах пыли пробивалась крысиная вонь, и Эшер слышал, как крохотные лапки топочут среди обломков породы.
     Со стороны тоннеля не доносилось ни звука.
     Пол покрывала вода. Мог ли Цзи-туань — или кто-нибудь из его людей, если им повезло уцелеть во взрыве, — неслышно подкрасться к ним? Или обмануть их восприятие, чтобы остаться незамеченными?
     Мицуками слегка наклонился вперед, чтобы дотянуться до лужи. Эшер понял, что японец хочет промыть стекла очков. Наверное, невысокий полковник добрался сюда почти вслепую…
     Насколько острый у них слух? Они были сродни вампирам, которые в переполненной комнате могли различить, как изменяется частота дыхания.
     Он прижал руку к боку, чтобы хоть немного унять боль.
     Как далеко продвинулся Цзи-туань на пути превращения в яогуай? Как на него повлияли принимаемые им «травы»? Какую часть сознания ему удалось сохранить, и надолго ли?
     Или же микстуры и в самом деле позволили ему остаться человеком в достаточной мере для того, чтобы он смог управлять яогуай… как фигурами на шахматной доске?
     У нас ваша жена…
     Сердце противилось самой мысли об этом, но долгий опыт работы полевым агентом заставлял задуматься над тем, как им удалось захватить Лидию.
     Неподалеку от себя Эшер услышал, как один из солдат вдруг дернулся и втянул с шумом воздух, и тут же запищала брошенная об пол крыса. Снова тишина. Наконец он на миллиметр сдвинул крышку фонаря.
     — Идем.

     26
     Британское посольство, Пекин
     Вторник, 12 ноября, 1912
     Миссис Эшер,
     Могу ли я надеяться, что вы уделите мне пять минут вашего времени? Я ни в коем случае не осмелился бы беспокоить вас, если бы не дело величайшей срочности и важности.
     Ваш преданный слуга,
     Эдмунд Вудрив
     — Прошу вас, мэм, — миссис Пиллей удержала руку Лидии, не давая ей порвать записку. — У него был такой отчаявшийся вид, когда он повстречал меня в фойе. Вряд ли бы он прождал вас все утро из-за какого-нибудь пустяка.
     — Вот как?
     Лидия повертела листок в обтянутых черным шелком пальцах. Сама она вполне ожидала чего-то подобного от самого настойчивого из своих поклонников. Когда они с Мирандой, Элен и миссис Пиллей проходили через фойе, возвращаясь с прогулки к стенам Внутреннего города в компании Аннетты Откёр, Лидия мельком заметила его высокую нескладную фигуру с выпирающим животом. Едва он начал вставать из кресла, она ускорила шаг и поспешила к лестнице.
     Ее вымотали постоянные мысли о том, что сейчас происходит в горах Сишань — о Джейми, вступившем в схватку с Иными, то ли спящими, то ли бодрствующими, о Симоне, которому предстояло навеки остаться в шахтах с этими существами. Все то время, пока они обозревали пугающее своим величием море серых, зеленых и алых крыш, Аннетта Откёр, при всей ее любви к сплетням и лукавом коварстве, умело поддерживала разговор о пустяках, не позволив себе в адрес Лидии ни единого замечания об отсутствующем виде и молчаливости.
     Как с удивлением осознала Лидия, свежеиспеченная вдова могла рассчитывать на послабления.
     Но едва ли Эдмунд Вудрив проявит такое же понимание.
     — Прошу вас, — в голосе маленькой няни слышались слезы. — У него преданное сердце, мэм, и он так вас любит.
     — Он задолжал клубу, портному, торговцу вином и лондонскому обувщику более пятисот фунтов, — сухо ответила Лидия. — И любовь в нем подогревается мыслью о независимом доходе, который позволил бы ему рассчитывать на продвижение по службе.
     Миссис Пиллей слегка покраснела. В ее глазах читалась мольба. Она знала, что ее чувства к посольскому чиновнику навеки останутся неразделенными, ведь без приличного приданного ни он, ни кто-нибудь еще не проявит к ней интерес…
     «Если, конечно, он не решил приударить за ней, чтобы она помогла ему с запиской», — подумала Лидия, одолеваемая одновременно жалостью и подозрительностью. Бросив взгляд на лицо няни, она утвердилась в своей догадке. Ну конечно же, так все и было.
     Лидия вздохнула, чувствуя легкую дурноту, и изучила свое отражение в зеркале. Затем удалилась в спальню, чтобы исправить ущерб, нанесенный ее внешнему виду за час степенной прогулки под защитой многослойной вуали (которой хватило бы, чтобы поставить навес над лужайкой в Новом колледже). Немного рисовой пудры, легкий слой туши на ресницах («Может быть, я и вдова, но это не повод выглядеть испуганной»), аккуратно приглаженные волосы… Поправив прическу, она убрала очки в серебряный футляр, снова натянула перчатки и спустилась в фойе, напоминая себе, что нужно быть вежливой и при этом не скрывать горя.
     Симон… Он сумеет выбраться…
     Спустившись по лестнице, Лидия увидела Вудрива, меряющего шагами коридор перед дверью в маленький частный кабинет. Краем глаза она заметила китайского бригадира, который о чем-то спорил с управляющим у стойки, и трех рабочих, стоявших рядом с грудой свернутых ковров. Вудрив поспешил ей навстречу и взял ее за руку с благоговением, за которым почти не чувствовалась нервозность жеста.
     — Мадам… миссис Эшер… благодарю вас! Мне действительно не хотелось причинять вам хлопот, но у меня не было выбора…
     Он завел ее в кабинет с синими шторами и закрыл дверь.
     Из кресла у камина поднялся Грант Хобарт.
     — Миссис Эшер…
     Лидия резко повернулась к Вудриву. На его лице читались отчаяние и вина.
     — Пожалуйста, миссис Эшер, простите меня, прошу вас! Мистеру Хобарту нужно поговорить с вами. Он сказал, что писать вам бесполезно…
     — Я и в самом деле не ответила бы на его письмо, — гневно ответила Лидия, — поскольку не хочу говорить с ним. Говорить с человеком, который оболгал моего мужа? Который, испугавшись, что станет известно о запятнавшей его руки крови, обрек Джейми на смерть?
     — Крови? — Вудрив бросил умоляющий взгляд на Хобарта, который в два шага пересек кабинет и оказался рядом с Лидией.
     «Он отвратительно выглядит, — подумала Лидия, стараясь не щуриться, чтобы лучше рассмотреть Хобарта. — Словно после лихорадки. Переживает из-за Ричарда? Но ведь ему прекрасно известно, почему убили Холли Эддингтон».
     — Сами его спросите, — холодно сказала она. — Или он заплатил вам за то, чтобы вы не задавали вопросов?
     Из-за нахлынувшей злости ей потребовалось несколько мгновений, чтобы узнать запах, исходивший от одежды Хобарта. Из-под сбивающего с ног аромата французского одеколона пробивалась сладковатая вонь разложения и гнили… и что-то еще, какой-то химикат… хлороформ?
     Она развернулась, чтобы выбежать прочь из кабинета, но было слишком поздно. Хобарт с силой схватил ее за руку и закрыл ей рот и нос влажной тряпкой. Лидия задержала дыхание, пнула его по щиколотке…
     И тогда из-за шторы, наполовину прикрывавшей дверной проем, вышел китаец, одетый на европейский манер, одной рукой зажал Вудриву рот, а второй вогнал ему в шею стальной стилет длиною в фут под таким углом, чтобы лезвие, пронзив горло, вошло (как предположила Лидия) в продолговатый мозг и мозжечок. Последней ее мыслью перед тем, как потерять сознание было: «Отличный удар, учитывая обстоятельства…»
     ***
     Эшер почуял яогуай примерно за пятнадцать минут до того, как те окружили его небольшой отряд. Дрожащего света двух фонарей едва хватало, чтобы считать повороты и различать редкие ориентиры, отмеченные на карте: вот эта вырубка (или углубление) в самом деле была заброшенной камерой, заполненной «порожняком», как говорили в Уэльсе, или же они еще не дошли до нужного места? И что значил внезапный подъем пола: то, что они свернули не в тот тоннель, или же что за двадцать лет, прошедшие со времени составления карты, пол успел вспучиться? В шахте было холодно, но Эшер вспотел от постоянной концентрации внимания; больше всего ему сейчас хотелось знать, сколько еще им осталось идти до места взрыва и как быстро распространится выпущенный из баллонов газ.
     И где сейчас солнце.
     Идущий перед ним рядовой Сэки прошептал: «Нани-ка ниои дэсу ка?» — и через мгновение Эшер тоже ощутил гнилостный рыбный запах, смешанный с вонью немытого тела.
     Сорок, как сказал Исидро.
     Он сверился с картой.
     — Сюда. Здесь есть ствол, выходящий в нижнюю галерею, а чуть дальше — еще один, ведущий наверх.
     Если, конечно, они не перепутали тоннели.
     Ствол действительно был — штрек обнаружился через несколько ярдов, не в том месте, где показывала карта; там же нашлась и лестница с подгнившими перекладинами, которые трещали и шуршали под весом людей, спускавшихся в черный провал глубиною в сорок футов. Потолок галереи нависал в каких-нибудь пяти футах от пола, местами вода доходила до лодыжек, из-за чего идти приходилось с опаской, то и дело оскальзываясь.
     Затем, подобно порыву ветра, за которым следует шторм, до них донеся шорох когтей и крысиная вонь.
     За освещенным пятном Эшер заметил движение и увидел реку блестящих глаз. Он торопливо расчехлил сопло и поджег запальник (осталось всего шесть спичек…), но когда он направил струю пламени на крыс, до первых их рядов оставалось не более двух ярдов. Крысы заверещали, выталкивая вперед горящих вожаков, затем все их скопище разбежалось, образовав полукруг. Мицуками и Нисихару прошлись огнем по движущимся флангам крысиной армии; после долгих часов в темноте вырывавшееся из огнеметов пламя ослепляло.
     Господи, хоть бы это была единственная стая…
     Так и оказалось. Уцелевшие крысы с писком унеслись прочь, обугленные тела образовали под ногами зловонный, местами шевелящийся ковер, на котором тут и там догорали остатки горючей смеси. Эшер двинулся вперед, наступая на мягкие тушки. Он надеялся, что дальше, в конце галереи, и в самом деле есть ведущий наверх ствол, и лестница там сохранилась настолько, что выдержит их вес. За спиной раздался плеск воды, встревоженной крохотными лапками, затем — царапанье когтей по камням.
     — Там! — выдохнул Карлебах.
     Когда тускнеющий свет фонаря выхватил из темноты уходящий вверх ствол, оттуда упала крыса. За ней последовали еще две.
     Вот же дрянь.
     — Я пойду первым, — Эшер встряхнул висящий за спиной ранец огнемета, проверяя вес. Слишком легкий. Сколько еще смеси у него осталось?
     Он догадывался, что ждет их наверху.
     Крысы выстроились вдоль самой верхней планки, окружили яму, из которой торчали концы скрипучей лестницы. Глаза угольками светились в темноте, образуя невысокую живую стену. Эшер выпустил в них струю пламени, поднялся еще на ярд (прицепленный к поясу фонарь неуклюже раскачивался на уровне бедра), затем ухватился поудобней и снова выстрелил, расчищая край ствола. Еще несколько перекладин, и вот уже его локти упираются в твердый пол. Он еще раз нажал на спусковой крючок, заливая желтым жидким огнем площадку в несколько ярдов. Выбрался наружу и крикнул вниз:
     — Поднимайтесь! Живо!
     Он опять прошелся струей огня по надвигающимся крысам, чтобы отогнать их прочь. Через несколько мгновений огнемет выплюнул последние сгустки пламени и с шипением затих; следующую волну грызунов смел Мицуками, а Эшер, бросив пустой баллон, протянул руку Карлебаху, помогая тому подняться по лестнице. Старик, задыхаясь, цеплялся согнутыми в запястьях руками за перекладины, снизу его подпирал и подталкивал рядовой Сэки.
     — Через эту камеру проходит тоннель, — с трудом выдавил Эшер, наконец вытянув Карлебаха из ямы. — Нам нужна та его часть, которая уклоняется влево.
     Догорающая смесь освещала лишь небольшой пятачок пространства, остальная камера терялась во мгле. Когда крысы отступили, Эшер направился к стене, которая, как он знал, должна быть где-то неподалеку — на карте камера выглядела небольшой. Вдоль ее стен высились груды «порожняка» и камня: долгое время эту часть шахты использовали для сброса отходов. Кучи мусора кишели крысами. Эшер и его товарищи двинулись вдоль стены, но обнаруженный ими проход отклонялся вправо, а когда фонарь Эшера погас и Нисихару зажег свой, его желтый свет отразился от блестящих глаз.
     И глаза эти принадлежали не крысам.
     Эшер выругался, продолжая идти вдоль стены туда, где, как он теперь знал, начинался левый проход; за его спиной Мицуками тихо отдал какие-то указания своим людям. Скорее всего, у каждого из них не более дюжины патронов, и этого количества вполне хватило бы, столкнись они с разбойниками…
     От нужного прохода их отделяло не более двух ярдов, когда оттуда выскочило четверо яогуай.
     Эшер впервые видел этих неуклюжих созданий при свете ярче лунного. В их манере двигаться было что-то звериное, но приближались они с пугающей быстротой, раззявив клыкастые пасти. Он почти в упор выстрелил из пистолета в первую тварь, и тут же один из солдат разрядил винтовку во второе чудовище. Один из яогуай сумел подняться на ноги, другой, которому выстрелом снесло полчерепа, упрямо полз в их сторону до тех пор, пока Мицуками не выпустил в него из огнемета остатки горючей смеси. Из правого прохода в другом конце камеры появилось еще несколько яогуай; твари скачками двинулись к ним сквозь темноту, сверкая глазами, и тогда ребе Карлебах выверенным движением поднял дробовик и разрядил один из стволов в ближайшего противника, подошедшего к нему на расстояние в десять футов.
     Результат потряс всех. Тварь завопила, зашаталась, царапая себя огромными когтистыми лапами. Кровоточащие раны вспучились волдырями ожогов. Остальные яогуай отступили, и в то же мгновение старик, развернувшись, разрядил второй ствол в двух тварей, загородивших вход в левый тоннель. Яогуай с визгом упали на пол, раздирая дымящиеся раны. Мицуками отстегнул пустой огнемет и шагнул вперед, поднимая тускло блеснувший меч, и тогда самый высокий из яогуай (даже сгорбившись, он был ростом почти в шесть футов) бросился на Карлебаха и схватился за ствол дробовика, словно намереваясь вырвать оружие…
     И замер, глядя на старого профессора.
     Карлебах, лихорадочно перезаряжавший дробовик, остановился и тоже посмотрел на него.
     В похожей на собачью морде не оставалось уже ничего человеческого, но когда Эшер поднял пистолет и в упор выстрелил в голову твари, краем сознания он отметил, что поредевшие волосы, кишащие вшами, хотя и были такими же темными, как у прочих, сохранили волнистость и в свете фонаря отливали темной медью.
     Выстрел отбросил яогуай на пол. Эшер схватил Карлебаха за рукав пальто и втолкнул в левый проход. Нисихару выпустил струю огня, чтобы прикрыть их отступление, и Эшер бросился в проход, молясь, чтобы память не подвела его и дальнейшее расположение тоннелей соответствовало бы карте. Вот наклонный коридор, отмеченный на планах горнодобывающей компании. Потолок провисает под тяжестью давящей сверху горы, пол усыпан обломками подпорок… вот еще один уклон…
     Еще одна галерея, на этот раз с высоким сводом, с остатками лесов у ближайшей стенки. Эшер выломал из прогнивших креплений кусок жерди, неуклюже расправил карту… и резко обернулся, когда в футе от него блеснули вдруг глаза.
     Белая рука, холодная, как у трупа, не дала ему взвести револьвер.
     — Сюда, — указал Исидро.
     — Мы взорвали этот тоннель еще утром, — выдохнул Эшер.
     — Тупые протестантские ублюдки!
     Карлебах выругался, вскинул дробовик…
     Исидро исчез.
     — Здесь, внизу, они тоже есть! — профессор, едва стоя на ногах, провел рукой по лицу. — Я знал! Я знал, что это ловушка! Я чувствовал их присутствие…
     Земля под ногами дрогнула, словно где-то ударили в огромный барабан. Далекий взрыв был настолько сильным, что с куч пустой породы покатились камни, а леса зашатались и задребезжали. С потолка посыпалась пыль. Затем раздался еще один взрыв, на этот раз — дальше и сильнее, чем в первый раз.
     — Вот и все, — сказал Эшер. — Баллоны взорваны, выход обрушен.
     Все молчали, не зная, что сказать. «Лидия, — подумал он. — Миранда…»
     В дальнем конце галереи мелькнул огонек. Слабый старческий голос окликнул их:
     — На ши шэй?
     «Кто здесь?»
     И Эшер закричал в ответ, не веря собственным ушам:
     — Цзян?
     Остальные молча смотрели, как размытое белое пятно приближается, превращаясь в старика, на удивление ловко передвигающегося по покатому и скользкому полу. В одной руке он держал посох, во второй — дешевый жестяной фонарь, в свете которого его длинные седые волосы казались прядками дыма.
     — Хвала владыке Яме и всем князьям преисподней за то, что открыли мне путь в это ужасное место, — сказал Цзян, подходя ближе. — Все входы в шахту обвалились…
     — Как вам удалось войти?
     — Я знаю тайный ход, который начинается в подземельях храма Скрытого Будды. Я учился там после смерти жены. Его построили при династии Сун, когда из-за возросшего влияния общества Неба и Земли император приказал…
     Старик всмотрелся в лица стоявших перед ним людей.
     — Те создания, которых я встретил…
     — Выводить нас, — приказал Эшер. — Ядовитый газ, скоро, быстро, сейчас…
     Мицуками замер на краю освещенного пространства, вслушиваясь в темноту; Карлебах и двое солдат, не знавших ни слова по-китайски, все так же пялились на седоволосого монаха, словно тот спустился к ним на огненной колеснице.
     — Ядовитый газ? — белые брови сошлись над переносицей в гримасе отвращения. — Что за ужасная вещь! Мо-цзы, живший в эпоху Весен и Осеней, писал, что ядовитым дымом от горящей горчицы можно окуривать неприятеля, но тратить человеческую мудрость и энергию на такие глупости…
     — Глупостью для нас было бы умереть здесь вместе с яогуай, — деликатно прервал его Эшер.
     — Ох, ну конечно же! — старый даос кивнул и двинулся назад, в том направлении, откуда пришел. — Верное замечание. Да, яогуай… Но и у яогуай должен быть свой путь и свое место в нашем мире. Будда учил, что даже в самых отвратительных насекомых таится природа Будды.
     — Вот они, — сказал Мицуками.
     За их спинами в темноте проступили блестящие глаза. Мицуками жестом указал рядовому Сэки на Карлебаха и отдал какой-то приказ; юноша переда фонарь Эшеру и подставил плечо под руку старого профессора. Пол перед ними внезапно заполнился крысами, сбегающими и падающими с лесов; раздался еще один короткий приказ, и Нисихару выстрелил из огнемета.
     — Невероятно, — пробормотал Цзян. — В эпоху Весен и Осеней Сунь-цзы писал о подобных устройствах…
     Эшер без лишних церемоний развернул его к концу галереи:
     — Бежим!
     Они побежали. Горючая смесь закончилась, и Нисихару на ходу сбросил лямки ранца, затем повернулся, чтобы выстрелить из винтовки в настигающие их силуэты яогуай. К их вони примешивался слабый запах хлорина, который становился все сильнее по мере того, как газ заполнял шахту. Еще на берегу пекинских озер Эшер отметил, что яогуай передвигаются с быстротой и точностью косяка рыбы. Вот и сейчас они рассеялись по галерее. Несколько тварей вскарабкались на леса и теперь перебирались по ним с пугающей ловкостью, расходясь в стороны, чтобы уберечься от выстрелов. Чтобы прицелиться, людям пришлось бы остановиться, но остановиться для них значило умереть.
     — Сюда! — Цзян ободряюще махнул посохом.
     Галерея заканчивалась наклонным тоннелем, на стенах которого виднелись огромные, начерченные мелом кресты — видимо, так Цзян отмечал дорогу, чтобы не заблудиться. Двое яогуай спрыгнули с лесов и приземлились перед входом в тоннель, скаля длинные зубы. Эшер не заметил движения, но в устье тоннеля, за спинами тварей, вдруг возник Исидро, худой до изнеможения и довольно потрепанный. Он двумя руками ухватил одного яогуай за голову и свернул ему шею. Эшер услышал хруст костей, но когда Исидро отшвырнул тело прочь, тварь снова поднялась, пошатываясь и слепо размахивая руками в поисках жертвы. Второй яогуай бросился на Исидро, разинув зубастую пасть, но Мицуками одним ударом меча отрубил ему обе руки, а затем, когда Исидро ловко ушел в сторону, и голову.
     С лесов спускались новые противники, со стороны галереи подходил целый отряд — не менее двадцати чудовищ. Карлебах выстрелил в них, и тогда один из яогуай схватил его. Когти прорвали толстую ткань пальто, вторая лапа вцепилась старику в седые волосы. В следующее мгновение тварь распростерлась на полу — ее сбил с ног самый высокий яогуай, в голове которого зияла оставленная пулей Эшера дыра; отшвырнув мелкого собрата, яогуай поднял выроненную рядовым Сэки винтовку и, размахивая ей как дубиной, бросился наперерез приближающимся сородичам.
     Остальные яогуай отпрянули под его натиском. Он коротко оглянулся назад, на Эшера, на Карлебаха и небольшую группу людей, жавшихся к освещенному фонарем устью тоннеля.
     Карлебах прошептал:
     — Матьяш…
     Яогуай оскалился, подобно мартышке, и заверещал. Затем развернулся и снова двинулся к своим собратьям, чтобы отогнать их подальше.
     — Идем! — сказал Эшер. — Бежим!
     Он схватил Карлебаха за руку и, спотыкаясь на неровном полу, потянул вслед за Цзяном, чей фонарь мелькал впереди. Ствол шахты был помечен еще одним белым крестом.
     — Вверх, — поторопил их Цзян. — Быстро…
     Запах хлорина и в самом деле усиливался, и Эшер уже начинал кашлять; легкие горели, ребра болели, словно в них вонзили штык, на глазах проступали слезы.
     — Идите, — он сбросил ранец с последними двумя шашками гелигнита. — Я за вами…
     — Вы идиот, — раздался голос Исидро, когда остальные скрылись вверху, на шаткой лестнице.
     Эшер закашлялся и не смог ответить. От боли в боку перед глазами все плыло.
     — Как это устанавливается?
     — Взрыватель… в середину…
     Холодные руки вырвали у него провода. Что ж, кое-кому не надо дышать…
     — Поднимайтесь.
     — Лидия, — просипел Эшер, — У Цзо… сказали, что она у них…
     Исидро витиевато выругался по-испански.
     — Ступайте. И, прежде чем взорвать здесь все, прикройте меня от этого сумасшедшего еврея.
     Преодолевая головокружение, Эшер полз вверх по перекладинам, уходящим куда-то в темноту. Высоко над головой маячило бледное пятно света. Ощущение было такое, словно он пытается выплыть из черного колодца.
     Его схватили за руки, вытянули наверх. Заметив, что Мицуками опустился на колени рядом с подрывной машинкой, Эшер выдохнул: «Подождите», зашатался, взмахнул руками, будто в попытке сохранить равновесие, и упал, отбросив фонарь и машинку куда-то в темноту.
     Наступившая тьма была подобна внезапной слепоте. Эшер, ловя ртом воздух, лежал на полу и вслушивался в крики и возню. Значит, Исидро услышал голоса в шахте, покинул защищенное серебряными прутьями убежище и последовал за ними, пользуясь тем, что Иные отвлеклись…
     Холодные костлявые пальцы с длинными острыми ногтями, коснувшись запястья, прижали его ладонь к горячему металлу фонаря. Нащупывая спички, Эшер прохрипел:
     — Я нашел его, — и снова зашелся в кашле, который буквально выворачивал его наизнанку.
     При первом же проблеске огня Мицуками схватил машинку и нажал на рычаг.
     Глубоко под ними всколыхнулась земля. Из шахты вырвались густые клубы пыли, закрывая свет фонаря и заполняя небольшую пещеру, обтесанные стены которой покрывали столбцы буддийских текстов, выбитых в камне.
     Грохот затих, и наступила тишина. Карлебах подковылял к краю шахты и опустился на колени, молитвенно сложив искалеченные руки. Цзян, стоявший рядом с фонарем, видимо, догадался, что именно произошло в галерее; одну худую руку он положил на плечо старого ученого, а второй нарисовал в воздухе благословляющий знак.
     Исидро бесследно исчез.

     27
     «Наверное, я снова заснула в лазарете».
     Ноги мерзли, несмотря на тяжелые поношенные ботинки, которые ее подруга Анна прислала ей после того, как Лидия ушла из дома (они были настолько большими, что их приходилось надевать на обмотки). Корсет врезался в тело, от обычного в больнице запаха хлороформа раскалывалась голова. Лидии нравилось, когда в Рэдклиффской больнице дежурил доктор Партон, потому что он относился к ней так же, как к санитарам-мужчинам и понимал, что она не только учится, ходит на лекции и посещает практику, но и дает уроки студентам из других колледжей. Прочие врачи уверились, что им удастся изгнать эту «бакалавршу» (как они ее окрестили) из мужского медицинского круга, свалив на нее самую отвратительную работу. Поэтому ей не раз случалось засыпать в укромных уголках больницы.
     Ей снилось, что она замужем за Эдмундом Вудривом.
     Снилось, что она навеки связана с ним, что он вынудил ее бросить работу, и теперь она занята только тем, что принимает гостей и наносит визиты родственникам, с которыми ведет бесконечные разговоры ни о чем…
     Во сне она хотела, чтобы он умер.
     И кто-то заколол его прямо у нее на глазах…
     Господи, это был не сон!
     Лидия проснулась. В тусклом вечернем свете, пробивающемся сквозь закрытые ставни, виднелись крашеные стропила. Она лежала на ковре. Повернув голову, она рассмотрела очертания массивной китайской кровати, больше похожей на комнатку из деревянных панелей, от которых пахло кедром и пылью. Ковер лежал на голых досках, вокруг витал запах сырости и гнили.
     «Ковер», — вяло подумала Лидия. В фойе стояли рабочие со свернутыми коврами. Наверное, именно так ее и вынесли из гостиницы — завернув в ковер, как Клеопатру. И тело несчастного мистера Вудрива вынесли точно так же. Лидия содрогнулась, снова вспомнив его последний взгляд. Элен и миссис Пиллей не знают, что ее похитили. Они решат, что она ушла куда-то с Вудривом.
     Лидия пошевелилась, и поблизости что-то зашуршало и завозилось. Крысы. Она резко села, потянулась за ридикюлем, в котором лежал футляр с очками, и тут же поняла, что ничего не найдет. Деньги она тоже держала в ридикюле, и человек, который руководил переноской ковров, скорее всего, забрал его, сочтя частью платы. Торопливо ощупав себя, Лидия обнаружила, что с шеи и запястий исчезли серебряные цепочки. Камея, сережки и гагатовое ожерелье (непременный атрибут траурного костюма) тоже были украдены. Она задрала юбки, нащупала небольшой сверток, по-прежнему прицепленный к нижнему краю корсета, и мысленно поблагодарила Джейми, который настоял на том, чтобы она никогда не выходила из дому без отмычек, даже на прогулку с Мирандой.
     Но если дверь заперта снаружи на щеколду, отмычки не помогут.
     В комнате становилось темно. Неподалеку, у стены, скреблась крыса. Лидия подавила панику, нахлынувшую, стоило ей только представить эти крохотные, розовые, отвратительные лапки. Учитывая стоявшее в комнате зловоние, не приходилось удивляться, что здесь водятся крысы. Наверное, где-то поблизости есть навозная куча или помойная яма…
     Нет. Это имение госпожи Цзо.
     При этой догадке она внутренне похолодела. Сюда ее принес Хобарт. Он работает на Цзо. Конечно же, они шантажировали его, потому что знают о его проделках. Наверное, это тот самый флигель, о котором рассказывал Джейми. В котором держат двух молодых людей… в прошлом людей.
     Лидия поднялась на ноги. Без очков она не могла различить крыс, но если грызуны и были в комнате, то сидели неподвижно, затаившись в сумерках. Она подобрала юбки выше колен и почти наощупь двинулась к окну. Толстые деревянные ставни были заперты изнутри на задвижку, но когда Лидия открыла ее и попыталась распахнуть створки, снаружи мягко звякнул навесной замок. Черт.
     Джейми, только не вздумай совершить какую-нибудь глупость!
     На двери была только внутренняя задвижка. Комната, по всей видимости, служила спальней и соединялась с другим, более просторным помещением с закрытыми и запертыми на замок ставнями. Стоило Лидии войти туда, как у нее из-под ног шмыгнули крысы. Чердак в Уиллоби-корт кишел грызунами, потому что и ее мать, и мачеха терпеть не могли кошек, и нянюшка часто грозилась, что запрет ее там. Запах в большой комнате ощущался сильнее. Он был знаком Лидии по ее работе в лондонской благотворительной больнице. Запах гниющей плоти и человеческих испражнений.
     Если предположить, что глухая стена, у которой стояла кровать, выходила на север, то дверь в противоположной стене большой комнаты должна была вести во внутренний дворик. Баронесса говорила, что такое расположение свойственно всем китайским домам. Дверь тоже была заперта снаружи на висячий замок. Во второй спальне, с западной стороны, вонь сбивала с ног, а длинный столик и люк в полу подтвердили ее опасения. Как и говорил Джейми, столешницу покрывали пятна крови, словно кто-то бездумно положил на нее куски сырого мяса; на светлом дереве выступали подтеки и россыпь капель, оставленные другими субстанциями. От виденных им флаконов и пузырьков осталась только жаровня и две небольших глиняных кружки-поилки со следами темного содержимого.
     Наверное, после того, как здесь побывал Джейми, хозяева все убрали.
     Она взяла с жаровни свечу, пошарила в ящике стола и нащупала коробок спичек. Слава тебе, господи! Дневной свет постепенно сменялся сумерками, и при мысли, что вскоре придется остаться здесь в полной темноте, ей становилось дурно. По словам Джейми, несчастные создания не могли выбраться из подвала, но за прошедшие два дня многое могло измениться. Лидия зажгла свечу и начала спускаться по лестнице. На крышке люка замка не было. Видимо, госпожа Цзо не собиралась слишком долго возиться с ними. Скорее всего, она рассчитывала, что достаточно будет запереть флигель.
     Сложно было представить, что кто-нибудь из родни или слуг госпожи Цзо отважится заглянуть туда, куда вход им был заказан.
     Внизу лестницы стояла невообразимая вонь, все же уступавшая той, которую ей приходилось вдыхать летом на заднем дворе больницы после дня, когда проводились ампутации. Лидия подняла свечу и прищурилась, чтобы лучше рассмотреть силуэты двух спящих людей, к которым она не решалась приблизиться.
     Они были прикованы цепями к противоположным стенам небольшой кирпичной камеры. На полу стояли емкости с водой и помойные ведра, но оба пленника, судя по всему, уже начали забывать начатки ранее полученного воспитания. Лидия отметила, что в камере часто убирали. У юношей были одеяла и стеганые матрасы. В густых тенях сновали крысы, подбирая лежащие на полу объедки; ей удалось разглядеть часть курицы и обглоданную козью ногу.
     «Она в самом деле обрекла их на это, — Лидия начала подниматься по лестнице. Ее била дрожь, временами казалось, что она вот-вот лишится сознания. — Намеренно заразила, надеясь получить власть над остальными тварями». Она вспомнила Миранду, вспомнила, что значит держать на руках своего ребенка. Какой женщиной надо быть, чтобы так обойтись с собственной плотью и кровью? И она сейчас во власти этой женщины…
     Лидия торопливо вскарабкалась по ступеням.
     Наверху ее ждал Грант Хобарт.
     Она ахнула от неожиданности и едва не скатилась вниз, но когда он протянул руку, чтобы удержать ее, резко отшатнулась:
     — Не прикасайтесь ко мне!
     Его лицо исказилось гневом, готовым прорваться криком. Он занес было руку, чтобы ударить ее, но остановится, тяжело дыша. В свете свечи Лидия видела лихорадочный блеск его глаз.
     Куда ей бежать — назад в подвал?
     — Не вините меня, миссис Эшер, — прохрипел он. — Пожалуйста, не считайте меня дурным человеком.
     — Не считать вас дурным человеком? — она знала, что ей надо притвориться, обмануть его, но не могла заставить себя.
     — Я ничего не мог поделать. Они вынудили меня…
     — Вы первый с ними связались!
     Хобарт отвернулся. Он него несло кровью и разложением, и Лидия видела, что за время, прошедшее с их последней встречи в гостинице, его зубы выросли и изменили форму. Синяки и припухлости отмечали те места, где швы черепа начали размягчаться и смещаться, чтобы в конце концов превратить его лицо в морду яогуай.
     — Вы не понимаете, — он отступил в сторону, чтобы дать ей отойти от лестницы.
     — Насколько я понимаю, — ей с трудом удавалось сохранить ровный тон, — вы принесли меня сюда, чтобы госпожа Цзо и ее прихвостни смогли остановить моего мужа, которому прекрасно известно, что Цзо хочет подчинить себе тварей из шахт и продать их президенту Юаню.
     — Ему не причинят вреда! Боже правый, не думаете же вы, что я позволю китайцам убить белого человека! Им надо, чтобы он покинул страну, вот и все.
     — Они поджидали его в ту ночь, когда он бежал, — возразила Лидия. — И как быть с обвинением в предательстве? Что, по-вашему, должны сделать королевские чиновники, когда он вернется в Англию? Скажете, что ничего страшного, все, что произошло в Китае, не считается?
     — Слушайте, они… они нашли человека, который сознается в убийстве девчонки Эддингтон, — Хобарт провел рукой по лицу, словно пытаясь стряхнуть одолевающую дремоту. — Пять сотен фунтов… этот китаец болен, он умирает, и деньги нужны ему для семьи.
     — И вы в это верите? — Лидия с сомнением уставилась на него.
     — Я… — Хобарт запнулся. — Ань сказал…
     — О да, истинный столп праведности. Они всего лишь нашли человека, который согласился оговорить себя, чтобы сохранить жизнь своей жене или другому родственнику. Ваши пять сотен окажутся в кармане госпожи Цзо… Да, кстати… тот же мистер Ань говорил вам, что его девушкам нравится, когда их бьют, разве не так?
     Изуродованное лицо здоровяка сморщилось в гримасе, и он снова отвел взгляд:
     — Вы не понимаете, — он потер лицо. В тех местах, где начинали утолщаться ногти, пальцы у него распухли и посинели. Наверное, боль была адской. — Не только я пользовался услугами Аня, знаете ли.
     Лидия едва сдержалась, чтобы не закричать: «А какая разница?» Вместо этого она спросила, стараясь говорить спокойно:
     — Что с вами произошло?
     — Я пришел сюда в четверг вечером, чтобы отдать Аню деньги. Ваш муж бежал, и я понадеялся, что их это устроит. Ань опаздывал, так что я ждал его в… в одном из внутренних двориков.
     Он что-то утаил. Близорукость и лондонская светская жизнь приучили Лидию различать малейшие изменения в интонации, указывающие на то, что человек врет. Виденный Джейми флигель с порнографическими изображениями? Интересно, как можно заказать такого рода картины, находясь в Китае? Наверное, Аннетта Откёр смогла бы ответить на этот вопрос…
     — Я услышал какую-то возню и вышел во двор. Это… это существо, эта тварь выскочила на меня из темноты. У меня была трость с клинком, я порезал его… потом появился один из племенников Цзо, но я не видел его лица… его морду… пока он не подбежал совсем близко. Боже правый, что с ними такое? Подошли Цзи-туань и старший из сыновей Цзо, его зовут И… их ребята скрутили обеих тварей, а И сказал мне молчать обо всем, что я видел и слышал. Если мне дорога моя жизнь и жизнь моего сына… Их человек может проникнуть в посольскую тюрьму и убить заключенного, как вы понимаете… Но я заметил, что у Цзи-туаня лицо тоже меняется.
     — И вы вернулись, — мягко подхватила Лидия, — когда почувствовали себя нездоровым?
     — Пришлось! Я ведь видел, что с Цзи-туанем все в порядке. То есть, он выглядел ужасно, но вроде как был в своем уме. У него не было этих… этих кошмарных провалов в памяти и вспышек, как у меня… Я пришел сюда в пятницу вечером, тогда еще в «Саду императрицы» начались беспорядки, и госпожа Цзо сказала, что да, у них есть китайские снадобья, какие-то травы, которые помогут мне справиться с болезнью. Но чтобы получить их, мне надо доставить вас сюда. Цзо сказала, что просто поговорит с вами, и поклялась, что не причинит вам вреда…
     — И на чем же она поклялась? — полюбопытствовала Лидия? — На библии? Госпожа Цзо — христианка? Или же здесь клянутся на писаниях Конфуция? Думаю, вполне возможно…
     Хобарт снова дернулся и раззявил рот, словно собираясь не только ударить, но и укусить ее.
     — Заткнись, болтливая сучка!
     Лидия отпрянула назад, став так, чтобы между ними оказался угол стола.
     — Я сказал, что тебе не причинят вреда…
     — Они без колебаний убили мистера Вудрива, — тихо сказала она.
     Хобарт мотнул головой, как одолеваемая оводами лошадь.
     — Что?
     — Мистера Вудрива. Человека, которому вы, насколько я могу судить, заплатили, чтобы он выманил меня из номера, поскольку знали, что на вашу просьбу я не откликнусь.
     — Я… ему не надо было…
     В неярком пламени свечи Лидия видела, как его вдруг охватила дрожь. Он поднес руку к уху и сделал такой жест, будто хотел схватить что-то.
     — Прошу прощения? — Хобарт заморгал, словно очнувшись ото сна.
     Его рассудок начал сдавать. На Лидию нахлынула паника. Сколько времени нужно, чтобы окончательно превратиться в яогуай? И сколько времени осталось до того, как Хобарт набросится на нее?
     Она глубоко вдохнула и представила, что проводит операцию, которую нужно завершить до того, как пациент перестанет дышать или впадет в шоковое состояние. Впереди много времени, но каждому действию свой черед…
     — Почему вы вернулись сюда? — спросила она. — И как вы вошли?
     Несколько секунд Хобарт непонимающе смотрел на нее, словно снова утратив память, затем прошел в угол рядом с открытым люком. Лидия следила за каждым его движением. Он поднял какой-то предмет, стоявший у стены, и она чуть отступила от стола. В это мгновение ее кожи коснулось ледяное дыхание ветра, донесшееся из глубины темной комнаты. Сквозняк. Дверь открыта. И окно тоже.
     — Не знаю, — Хобарт держал в руках черный прут. Судя по весу, это был лом или монтировка. — Что-то… я не мог не прийти. Я должен был прийти сюда. Я нужен ему.
     — Кому ему?
     Если она бросится бежать, он погонится за ней, как гонится собака за зайцем?
     — Хозяин… владыка ада… один из адских властителей. Он правит частью преисподней. Я ему нужен, чтобы… Что? — его голова снова дернулась, и в темноте Лидия увидела, как он вдруг обмяк, опустив плечи. — Я… прошу прощения. Днем мне приснилось… я спал и видел во сне, что должен вернуться сюда. Когда я проснулся, то больше ни о чем не мог думать. Я не хотел, но… кажется, я снова на время отключился, а когда очнулся, то уже был здесь.
     Он помахал зажатым в руке ломом. Наверное, такой здоровяк способен проломить череп…
     — Вы вошли через ворота? — спросила Лидия таким же тоном, каким поинтересовалась бы у леди Коттсмор, где та брала поданных к столу креветок. Спасибо тетушке Лавинии за умение сохранять спокойный и вежливый тон в любых обстоятельствах.
     — Да. В этой части дома нет ни души, — сказано это было самым естественным образом. Затем он снова повел головой, словно пытаясь понять, где он, и что-то сказал по-китайски. Свет вдруг стал неровным; Лидия бросила быстрый взгляд на зажатый в руке фарфоровый подсвечник и увидела, что свеча вот-вот догорит.
     Хобарт с шумом втянул воздух, выронил лом, который с грохотом и звоном упал на плиточный пол, и схватился за голову. Снизу послышались крики: один голос что-то говорил по-китайски, второй же просто блеял, и от этого животного звука Лидии едва не стало дурно.
     Без единого слова Хобарт отскочил от нее и скрылся в люке. Лидия тут же повернулась, обшаривая взглядом заполнивший комнату мрак.
     Там. В кромешной тьме выступал светлый прямоугольник. Значит, Хобарт открыл ставни.
     Стараясь двигаться бесшумно, Лидия подбежала к окну и выбралась в ночь.

     28
     Черт бы побрал бандитов, которые украли у нее очки!
     Лидия в темноте прошла до угла дома, не отрывая руки от стены и отчаянно пытаясь вспомнить, говорил ли Джейми, куда надо повернуть, чтобы выбраться из этого дворика. И Джейми и баронесса Дроздова утверждали, что в больших китайских усадьбах только в некоторых двориках есть ворота или калитки, выходящие в хутуны, но едва ли госпожа Цзо заперла бы сына и племянника в таком месте…
     Тогда как Грант Хобарт добрался сюда? Что-то вело его — быть может, коллективный разум Иных? Что бы там ни случилось (помимо того, что ее взяли в заложницы, собираясь шантажировать Джейми), Лидия не желала в этом участвовать.
     «В этой части дома нет ни души», — сказал Хобарт.
     Лунный свет посеребрил вычурные коньки черепичных крыш, но во дворике царил непроглядный мрак. От западного угла здания начиналась переходная галерея — череда темных и еще более темных пятен. Возможно, из дворика было несколько выходов, но Лидия не хотела тратить время на поиски. Хобарту хватит нескольких минут, чтобы ломом вырвать из подвальных стен скобы и освободить посаженных на цепь яогуай. Сделав два поворота, галерея раздваивалась; с одной стороны до Лидии донеслись женские и детские голоса и запах горячего масла. Второй переход закончился в заброшенном дворике, который она медленно обошла по периметру в поисках калитки.
     Еще два перехода. Наверное, точно так же она блуждала бы в хутунах, раскинувшихся по другую сторону высоких стен. Одна галерея вывела ее во дворик с жильцами: слабый свет масляной лампы просачивался сквозь щели в окнах, падая на каменные чаши с рыбками и развешанное на веревках белье. Второй переход соединялся с длинной галереей, по которой кто-то шел с фонарем в руке.
     Она развернулась и поспешила прочь, надеясь, что ее примут за кого-нибудь из родственниц, но трюк не сработал. Мужчина закричал на нее по-китайски. Лидия бросилась бежать. Завернув за угол, она оказалась в еще одной галерее — или вернулась туда, где уже проходила раньше? Она пробежала через дворик, где на нее накричали две выскочившие из дома женщины (впечатление было такое, будто они ругались из-за пятен, оставленных на новой скатерти, совсем как ее мачеха). Когда она попыталась найти очередной выход, из-за угла раздались крики, и во двор вбежали мужчины с фонарями. Один из них выстрелил из пистолета. Пуля выбила крошку из кирпичной стены в нескольких ярдах от Лидии, и обе китаянки тут же повернулись к охранникам и начали кричать на них.
     Лидия попыталась проскользнуть мимо них, но один мужчина поймал ее и заломил ей руку, а второй ударил по лицу с такой силой, что у нее перехватило дыхание. Под крики китаянок охранники затащили ее в ближайшую комнату, сейчас пустую, но обитаемую: на кане лежали одеяла, на стенах тут и там виднелась развешанная одежда. Один из мужчин что-то приказал оставшимся во дворе женщинам. Послышались громкие пререкания (и кто сказал, что китайских женщин учат покорности?), затем — удаляющийся топот ног. «Ребенок», — подумала Лидия, когда ее силой усадили на рассохшийся бамбуковый стул. Судя по тому, как двигались женщины, у них ноги были перебинтованы.
     Она сидела не двигаясь, голова болела от удара. Бесстрашная героиня романа могла бы свалить обоих охранников стулом… но один из них держал ее под прицелом, и едва ли она сумеет убежать после того, как ее изобьют до потери сознания, не говоря уже о том, что она все равно не знает, где находится выход и открыты ли ворота.
     Она нужна им как заложница. Они не станут убивать ее, она нужна им как заложница…
     Только до тех пор, пока Джейми не окажется у них в руках.
     Открылась дверь.
     Госпожу Цзо сопровождал только один человек — невысокий пухлый китаец в европейском костюме, от его коротко подстриженных волос исходил слабый запах помады. Лидия не могла толком рассмотреть его, но все же увидела, что на нем нет ужасных знаков превращения, отметивших лица Хобарта и несчастного Ито. Старший сын хозяйки?
     Госпожа Цзо качнулась вперед на крохотных ножках, ударила Лидию по лицу и обрушила на нее гневную тираду на китайском. Когда мужчина, поколебавшись, обратился к ней (она — его мать, ошибки быть не может), Цзо набросилась на него, отвесила ему пощечину, затем снова повернулась к Лидии, зло сверкнув черными глазами.
     Мужчина сказал на ломаном английском:
     — Моя мать говорить, ты — глупая девчонка, ты быть в опасность, если сбежать. Здесь тебе не вредить, если ты спокойно ждать.
     Да-да, а муж ее тетушки Гарриет происходит по прямой линии от Генриха VIII, тайно женившегося на Бесси Блаунт, и является законным королем Англии. Лидия опустила взгляд на туфельки своей тюремщицы и спросила, добавив дрожи в голос:
     — Обещаете?
     Из дворика донесся топот ног в тяжелых башмаках. Распахнулась дверь, фонарей стало больше. Вбежавший мужчина на одном дыхании выпалил длинную фразу на китайском.
     Наверное, кто-то обнаружил, что дверь темницы открыта и двое юношей исчезли. Или кто-то увидел, что наружные ворота не заперты…
     Госпожа Цзо замерла от неожиданности, затем засыпала охранника вопросами, на которые тот давал такие же быстрые ответы. Покончив с допросом, Цзо повернулась к Лидии и занесла руку для очередного удара.
     Лидия отшатнулась и закрыла лицо. Маленькие сильные руки схватили ее за запястье и заставили убрать ладони. Старшая женщина снова начала задавать вопросы, встряхивая ее за волосы.
     Цзо-младший высунулся из-за спины матери и спросил:
     — Как ты выбираться?
     — Я услышала, как в соседней комнате кто-то двигается, — Лидия широко распахнула глаза и притворилась испуганной, для чего ей почти не пришлось прилагать усилий. — Какое-то звяканье и скрежет, словно с дверей срывали замки. Я спряталась и подождала, пока шум затихнет, а потом выглянула наружу. В большой комнате никого не было, но одно из окон стояло открытым, я вылезла в него и убежала.
     — Ты не заходить в другая комната? — он стоял достаточно близко, чтобы она смогла рассмотреть его лицо — молодое и жесткое, с ниточкой усов и безжалостными глазами. — Не ходить вниз?
     Лидия помотала головой, чувствуя, как глаза наполняются слезами:
     — Нет.
     Если человека потянуть за волосы, слезы невольно набегают на глаза, но у нее за плечами был лондонский Сезон, после которого любая девушка обретает умение плакать по желанию, как ради шантажа, так и для самозащиты.
     — Я так испугалась, я не знала, что происходит…
     Цзо-младший (Лидия припомнила, что настоящая фамилия у него была другой — Чжэнь, кажется?) перевел ее ответ матери. Чжэнь, подумала Лидия, украдкой поглядывая на них. По отцу, которого, как она теперь заподозрила, госпожа Цзо сожрала вживую, как поступают паучихи. Конечно же, они обнаружили, что юношам кто-то помог бежать…
     Цзо отступила назад и сделала рукой резкий рубящий жест. Ее сын взял Лидию под локоть и не столько заставил, сколько помог ей встать.
     — Пожалуйста, не делать глупости, — посоветовал он совершенно обыденным тоном, ведя ее в свете раскачивающихся фонарей прочь из комнаты, через дворик и галерею. — Моя мать…
     Он бросил взгляд на идущую рядом женщину. Цзо опиралась на его вторую руку, но ни единым жестом не выдавала страданий, которые ей наверняка причинял каждый шаг.
     Она закатила глаза, скороговоркой выпалила указания, и сын покорно повторил за ней:
     — Усадьбу охранять собаки, большие собаки. Волки. Нападать и убивать. И тигры тоже.
     Надо же, а Джейми ни словом не обмолвился о тиграх… Лидия ахнула и изобразила испуг.
     — Если ты бежать, мы не мочь спасти тебя. Оставаться где ты есть, все быть хорошо.
     Они вошли в очередной заброшенный дворик, засыпанный пылью и залитый лунным светом, и Лидия снова ахнула, на этот раз без притворства. Протоптанные меж сорняков дорожки и низкие ступеньки перед главным строением, заколоченные гвоздями ставни и европейский замок на двери были такими же, как в рассказе Джейми. Ее провели через главную залу и втолкнули в восточную комнату, на двери которой не было замка; Цзо вынула из кармана ципао шелковый шарф и протянула сыну, отдав короткое приказание.
     — Не бойся, — сказал он Лидии, когда единственный оставшийся с ними охранник (похоже, сегодня им не хватает людей) заломил ей руки за спину.
     — Нет!
     Несмотря на ее отчаянное сопротивление, мужчины отволокли ее в заднюю часть комнаты, связали ей за спиной запястья и привязали к опорному столбу.
     — Пожалуйста, развяжите меня!
     — Все быть хорошо, — поколебавшись, он повесил один фонарь рядом с дверью. — Все быть хорошо.
     Судя по взгляду, который он бросил на мать, выходя вслед за ней из комнаты, он сам на мгновение не поверил в свое обещание.
     ***
     У полуразрушенного храма Сокрытого Будды их ждали полдюжины оседланных и взнузданных лошадей.
     — Я нашел их в расселине, недалеко от заднего входа в шахты, — объяснил Цзян.
     Сбруя была немецкой, полосатые попоны — пятицветными, как флаг молодой Республики.
     — Я не поеду верхом, — добавил он, когда Эшер и остальные забрались в седла. — Философ Чжуан-цзы в эпоху Воюющих царств писал, что подобное обращение с животным сбивает с Пути не только животное, но и самого человека…
     — Мы не можем оставить вас.
     На небе висел узкий серпик месяца, но ночь, хотя и холодная, была ясной. За окружавшими храм деревьями виднелась узкая тропа, уходившая к лощине Минлян, где находился главный вход в шахту. Раньше, когда они осматривали склон, их отряд проехал мимо храма, не догадываясь, что в его подземной части есть вход в тоннель. Ни Исидро, ни инженеры горнодобывающей компании не подозревали о его существовании — как, наверное, и императоры, преследовавшие буддийские секты.
     — Гоминьдан, разбойники…
     — Сын мой, — лунный свет и улыбка вернули лицу монаха молодость. — Что они могут отнять у меня? Посох? Я вырежу новый. Поспешите, и не позволяйте причудам старика задерживать вас. Я знаю дорогу в город. Я не раз ходил по ней.
     Эшер не стал спорить. Он повернул лошадь и рысцой поскакал по тропе, едва различимой в тусклом свете месяца; остальные последовали за ним. «Они врут, — мысленно убеждал он себя. — Цзи-туань мог сказать что угодно, все равно он ничем не подтвердил своих слов». Но затылок начинало покалывать, стоило только подумать о Лидии. Да, она знает, что надо держаться подальше от Гранта Хобарта, но в посольстве были и другие люди, в достаточной мере беспечные, глупые или неудачливые, чтобы оказаться во власти Цзо, а при мысли о том, что таится в усадьбе Цзо, у него сжималось сердце.
     От Минляна до Мэньтоугоу, где Мицуками оставил автомобиль, они будут добираться не менее двух часов, и то при условии, что им не встретятся гоминьдановцы. Вампиры могут двигаться очень быстро, даже пешком, к тому же им ничего не стоит обмануть или очаровать человека, чтобы тот помог им с транспортом. Другое дело, что в Пекине Исидро придется потратить время на поиски усадьбы Цзо. И не стоит забывать, что пекинские вампиры могут убить его прежде, чем он найдет нужный дом.
     Они никому не доверяют, как сказал отец Орсино.
     И уж точно не заморскому вампиру, который сотрудничает с живыми. Наверное, их вердикт совпадает с мнением Карлебаха: ему нельзя доверять и надо убить его при первой же возможности.
     Когда лошади выбрались из лощины к тому месту, где тропа делала резкий поворот, Эшер повернулся в седле. Храм Скрытого Будды по-прежнему виднелся на голом склоне, но Цзяна там уже не было.
     ***
     Фонарь погас примерно через час. Лидия с ужасом думала, что его свет пробивается в соседнюю комнату, пусть даже в виде желто-топазовых отблесков в щелях ставень, но наступившая тьма оказалась в десять раз хуже.
     Сумеет ли Хобарт и двое молодых яогуай, с которыми он теперь объединился, выследить ее в темноте по запаху живой крови и плоти? Она не знала.
     Здесь хотя бы не было крыс. Хотя вампир Ли, заключенный в каменной могиле, не мог двигаться (как заверил ее Джейми), неприязнь, которую испытывали все животные к немертвым хищникам, удерживала грызунов на расстоянии. Даже лондонские кошки, которых подкармливал Симон, обходили вампира стороной, по крайней мере, когда он был голоден.
     При мысли о высоком узком доме на безымянной улочке, которая по какому-то случайному совпадению исчезла с карт Лондона в конце шестнадцатого века, к горлу подступил комок, а глаза защипало от слез. Стены, увешанные книжными полками, изящные резные изделия давно умерших мебельщиков, поверх которых громоздятся простые ящики… Письменный стол из черного дерева с инкрустацией, хитроумная немецкая счетная машинка с похожими на зубы кнопками из слоновой кости…
     Они не в силах добраться до меня, но и я не могу миновать их.
     Она вспомнила холодное касание его рук, путешествие в его обществе из Парижа в Константинополь, долгие ночи, проведенные за игрой в пикет под покачивание вагона (игра, повторяющая в миниатюре все людские дела, так он тогда сказал, хладнокровно и безжалостно обыгрывая ее). Несколько его сонетов по-прежнему лежали в ящике ее стола, о чем не знали ни Симон, ни Джейми.
     Прошу вас, вспоминайте меня, если нам не суждено более встретиться.
     Лидия прижалась спиной к столбу. Колени болели от долгого стояния, но она не осмеливалась опуститься на пол. Шарф на запястьях был завязан настолько туго, что пальцы уже начинали неметь, несмотря на все ее попытки размять кисти рук.
     «Вы не понимаете», — сказал Хобарт. Убийца, ищущий оправданий.
     Симон никогда не оправдывался и не пытался скрыть свою истинную суть.
     И поэтому быть похороненным заживо в заполненной газом шахте — слишком жестокое наказание для него?
     Нет. Нет…
     Тогда почему она плачет?
     Во флигеле стояла тишина, еще более глубокая из-за темноты. Затем откуда-то донесся голос, слабый и приглушенный. Крик. Слова, хотя Лидия и не могла разобрать их, потому что от говорившего ее отделял толстый слой земли…
     Он каждую ночь так кричит?
     Или это началось после того, как его заразили кровью яогуай?
     Двадцать лет, сказал Джейми. Может быть, дольше. Двадцать лет, проведенных на кушетке среди подушек и собственных волос, в полной неподвижности… Он поверил госпоже Цзо, прекрасной, как звездная ночь? Позволил ей узнать, где он спит днем? Положился на нее, так же, как дон Симон Исидро полагается на саму Лидию и Джейми? Она дважды видела Исидро спящим, погруженным в бесчувственное состояние, охватывающее немертвых в дневные часы, из которого их невозможно было вывести. Во второй раз, в Петербурге, Джейми мог (должен был, сказал бы Карлебах) убить Симона, чтобы сохранить жизни бессчетных мужчин и женщин, в будущем обреченных стать жертвами вампира.
     «И Карлебах был прав!» — в отчаянии подумала она.
     Но никому из них не пришло (и не могло прийти) в голову отрубить ему руки и ноги и оставить в живых, чтобы можно было пользоваться его властью над человеческим сознанием.
     Наверное, поэтому ей и не суждено стать всемогущей предводительницей преступного клана.
     Хотя и здесь таилась несправедливость. Лидия родилась в богатой семье и была единственным ребенком состоятельного отца. Одному господу известно, в каких условиях росла госпожа Цзо и что ей пришлось вытерпеть (не считая изувеченных ног, которые должны были сделать ее «еще красивее», а значит, и дороже), чтобы в конце концов превратиться в женщину, придумавшую столь чудовищный план. Женщину, которая поставила на кон жизни собственного сына и племянников, чтобы никогда, никогда больше не чувствовать себя беспомощной.
     Глубоко внизу кричал вампир Ли.
     Кричал? Или звал кого-то?
     Кого?

     29
     В темноте раздался выстрел.
     Где-то рядом. У Лидии екнуло сердце. В нескольких двориках отсюда…
     В этой части Внутреннего города стрельба могла начаться не только из-за событий в усадьбе Цзо. После отречения императора Пекин стал опасным местом, где банды заправляли борделями и игорными домами, союзы рикш и опиумные притоны боролись за власть, а солдаты президента и ополченцы Гоминьдана устраивали в кабаках настоящие сражения. Грабители, бродяги и наемные убийцы, скрывающиеся под мостами и в пустых храмах вокруг городских озер, были куда более многочисленными, чем недавно созданная полиция. И все же выстрел заставил ее запаниковать. Глубоко под землей замолчал Ли.
     В тысячный раз Лидия начала дергать и крутить затянутый на запястьях шелковый жгут в попытке дотянуться ногтями до узлов. Бесполезно.
     Затем послышалось невнятное пение, жуткая смесь слов и горловых звуков, таких тихих, что Лидия не могла понять, доносятся ли они из-под пола флигеля или же звучат только у нее в голове.
     О, боже! Она снова попыталась освободить руки, зная, что ничего хорошего ее не ждет. Господи! Дверь содрогнулась от тяжелого удара. Куда подевались охранники? Три часа назад она шагу не могла ступить, не натолкнувшись на одного из них…
     Нет, на самом деле их и тогда было мало. Ни души, как сказал Хобарт, и он был недалек от истины; и госпожа Цзо появилась в сопровождении одного только сына. Нежели им стало известно, что Джейми направился в горы Сишань, и они поспешили туда, чтобы не дать ему взорвать шахты? И Ли узнал об этом?
     В каком-нибудь ярде от ее головы ставни задрожали под ударами кулаков. Лидия едва сдержалась, чтобы не закричать. За окном их было двое — ей все же хватило самообладания, чтобы разобраться в звуках. Двое… существ колотили в ставни с упорством механизма. В памяти всплыла клыкастая морда Хобарта, окровавленный рот и выступающие зубы Ито, ужасные когти прикованных к стенам подвала тварей…
     Снова тяжелые удары, на этот раз — по ставням в главной комнате; казалось, от этого грохота начала дрожать даже царившая повсюду тьма…
     Джейми, Джейми, забери меня отсюда!
     Опять послышался треск выстрелов, на этот раз совсем рядом с флигелем. Неведомые существа прекратили ломиться в залу, но там, где стояла Лидия, ставни все так же содрогались под ударами; сквозь шум и стук до нее донесся человеческий крик. Еще три выстрела последовали с такой скоростью, словно кто-то в панике нажимал на спусковой крючок, а затем ставни поддались с громким треском, и в комнату хлынул лунный свет.
     Две темных сутулых фигуры пролезли в окно. Один яогуай прошел к двери, словно не замечая Лидию, но второй направился прямо к ней, поблескивая желтыми кошачьими глазами. После полной темноты лунный свет казался ярким, и когда тварь потянулась к ней, Лидия со всей силы пнула ее ногой в живот.
     Яогуай отшатнулся, по-собачьи рявкнул и снова напал. Лидия опять пнула его, услышала, как рвется юбка в том месте, где он схватился за ткань, пнула в третий и четвертый раз; он все так же набрасывался на нее, словно знал, что она устанет намного раньше, чем он. Наконец он навалился всем своим весом, размахивая руками, и следующий пинок превратился в толчок, силы которого едва хватило, чтобы удержать яогуай на расстоянии.
     Он завыл. Затем отвернулся от нее и поспешил за своим сородичем в залу.
     Судя по звукам, там собралось несколько тварей, и Лидия вдруг поняла, что больше не слышит ударов по ставням и треска ломаемого дерева. Крики и выстрелы тоже прекратились. В комнату проник запах свежей крови и бездымного пороха. Затем она услышала, как яогуай выбивают дверь в западную комнату, заглушая доносящиеся из-под пола заунывные завывания Ли.
     Он и в самом деле может повелевать ими, раз уж сумел призвать их? Может приказывать им? Или же они видят в нем только кусок мяса, который можно сожрать без особых усилий?
     Рядом с ней на полу не было ни осколка стекла, ни обломка ставни; по крайней мере, без очков и в тусклом лунном свете она ничего не увидела. Но что-то должно быть…
     Поколебавшись, она согнула занемевшие колени, соскользнула вниз по столбу и прищурилась, чтобы лучше видеть. Голос Ли, далекий и приглушенный, отдавал какие-то команды… Повторял их снова и снова, все громче и громче…
     А затем Ли закричал.
     В залитом светом дверном проеме внезапно выросла высокая сутулая фигура. Лидия попыталась вскочить, но тот двигался слишком быстро. Его одежда пропахла кровью, кровь была на огромной руке, которой он схватил Лидию за предплечье и потянул вверх, заставляя встать.
     Обдавая ее запахом крови, Хобарт пробормотал, заикаясь:
     — Вывести тебя… вывести тебя… господи, эта тварь в подвале!
     Скорее всего, перочинный ножик он принес с собой в кармане. Когда лезвие коснулось шелковых пут, Лидия согнула кисти, разведя их в стороны. Только бы не порезаться, боже, только бы не порезаться…
     Хобарт, все так же удерживая ее, смотрел на нее сверху вниз, и в его глазах отражался лунный свет. С удивившей ее саму рассудительностью она попросила:
     — Отпустите меня, я могу идти, — словно он был мистером Вудривом, помогающим ей пересечь лужу.
     В ответ Хобарт лишь сильнее сжал руку.
     — Ты убежишь, — из-за растущих клыков и распухших десен его речь звучала невнятно. — Ты мне нужна. Чтобы они дали мне лекарство.
     Черт!
     Когда он втащил ее в главную залу флигеля, она услышала, как внизу вопит Ли, срываясь на отвратительный визг. Господи, они же рвут его на куски, и он ничего не может сделать…
     На выходе она споткнулась о трупы. Двое из людей госпожи Цзо лежали на заляпанных кровью ступенях.
     — Умирает у меня в голове, — бормотал Хобарт. — Я чувствую… я чувствовал, как все они умирали, господи! Я схожу с ума, но мне нельзя… Я заставлю ее дать мне лекарство…
     Посреди двора они наткнулись на тело женщины в атласном ципао. Из-под подола торчали крохотные перебинтованные ножки в остроносых туфельках, рядом валялось ружье. Сказать ему, кто это такая, или не надо? Он едва обратил на нее внимание.
     — С тобой все будет хорошо. Клянусь. Честное слово, — Хобарт внезапно захихикал и посмотрел на Лидию. — Просто… спрячу тебя в безопасном месте. Таких мест много — под мостами, под дворцами…
     — Вам нет нужды так стараться, — она заставила себя говорить спокойно. — Я могу договориться…
     — Никаких договоренностей, — он потащил ее к переходной галерее. — Я по горло сыт чертовыми договоренностями. Нельзя, чтобы меня видели таким. Она даст мне лекарство. Я ее заставлю. Они все умирают, я их чувствую…
     Во дворике раздались крики, заглушившие рев яогуай. Хобарт остановился, и Лидия, обернувшись, увидела, как во двор врываются темные фигуры, едва различимые в свете луны, а навстречу им из флигеля выскакивают Иные. Грохнул дробовик. В темноте мелькнула белая борода, на мгновение блеснули круглые стекла очков и самурайский меч. Лидия вскрикнула:
     — Джейми! — и Хобарт тут же схватил ее за талию, поднял над землей и зажал ей рот грязной рукой.
     А затем он бросился бежать. С поразившей ее скоростью (едва ли яогуай могли двигаться быстрее) он пронесся по галерее и пересек дворик. Лидия отбивалась, пытаясь вывернуться и сбросить ладонь, почти не дававшую ей дышать, но Хобарт лишь усиливал хватку. Совсем рядом она слышала его тяжелое дыхание, и была в нем какая-то звериная хрипотца, которая напугала ее. Хобарт почти утратил рассудок. Что же будет дальше?
     Выломанные ворота, пологий берег мелкого озера, покрытого мутным грязноватым льдом, мраморный мост на перешейке между северным и южным водоемом, ведущие в темноту потрескавшиеся ступени… Хобарт остановился, поставил ее на землю и огляделся.
     — Помню это место, — выдохнул он. — Невероятно…
     Он заговорил с неожиданной мягкостью, будто во сне:
     — В жизни здесь не был, но все же помню это место. Они здесь бывали, там дальше есть нора, потом подвалы… много, много подвалов, один за другим… они приснились мне.
     Затем он вздрогнул, поднес руку к голове, и его лицо исказилось от боли.
     — Они умирают. Они кричат, когда умирают, кричат у меня в голове. Словно от моего мозга отрывают кровоточащие куски. Я отведу тебя туда, потом вернусь, поговорю с ней… заставлю ее отдать мне лекарство. Оно помогло ее ребятам, или помогло бы, если бы их не убили…
     — Она не может дать вам лекарство, — прохрипела Лидия. — Она мертва. Понимаете? Она мертва.
     Хобарт дернул ее за руку и ударил. Наполовину оглушенная, Лидия обмякла, но он рывком поднял ее, удерживая перед собой. Его глаза в лунном свете напоминали зеркала.
     — Ты врешь, — прошипел он. — Но это ты зря. Хитрая сучка.
     Он вдруг ухмыльнулся, оскалив окровавленные зубы, и погладил ее по щеке.
     — Но красивая…
     За его спиной возникла вторая пара блестящих глаз, длинная белая рука подхватила его под подбородок, вторая уперлась ему в плечо. Хобарт взревел, развернулся (Лидии никогда еще не приходилось видеть столь быстрой реакции у живого человека), отшвырнул ее прочь и полоснул по Исидро когтями. Таким Исидро становился после долгого голодания: похожий на призрака, ослабевший, не способный поддерживать обманчивый образ. Он уклонился, попытался вырвать руки из захвата …
     И тогда Лидия отточенным, словно после многократных повторений, движением ударила Хобарта коленом в пах.
     Хобарт рухнул на нее, как подрубленное дерево, подминая своим весом, и Исидро, прошипев какое-то ругательство, наклонился и коротким рывком свернул ему шею.
     — Dios, — вампир скатил с нее отвратительный труп и протянул ей руку, помогая встать. Пальцы у него походили на промерзшие кости, длинные волосы лезли в глаза. — Сударыня, я…
     В то же мгновение Джейми в дюжине ярдов от них крикнул «Нет!». Грохнул выстрел.
     Тело Исидро выгнулось, на белой рубашке проступило кровавое пятно. На краткий миг он судорожно сжал ее руки в своих, их глаза встретились, словно он собирался что-то сказать ей. Она слышала топот бегущих ног, видела, как к ним спешат Джейми и Карлебах, как Эшер пытается вырвать у профессора дробовик…
     Затем глаза Исидро закрылись. Его пальцы выскользнули из ее рук, а на лице отразился неземной покой. Он сделал шаг назад и беззвучно упал в непроницаемо-черные воды озера.

     30
     — Он был вампиром, — только и сказал Карлебах. — Он убил тысячи людей. И вы плачете по этой твари? Что вы за женщина?
     Эшер знал, что не сможет переубедить старика. Он опустился на колени и привлек к себе Лидию. Чувствуя, как ее бьет дрожь, он тихо ответил:
     — Женщина, которая чудом уцелела и видела, как убили ее спасителя.
     Карлебах выпрямился, обретя сходство с суровым ветхозаветным пророком, чьими устами господь изрекает свою волю:
     — Он был вампиром.
     Казалось, он позабыл обо всем, что случилось с ними в Китае, и больше ничего не желает знать.
     Над крышами усадьбы Цзо взметнулись желтые языки пламени, осветив угловатую фигуру графа Мицуками, который спускался к ним от выбитых ворот.
     — Госпожа Эсу…
     — Цела, — Эшер поднялся на ноги, все так же прижимая к себе жену. Боль в боку и крайняя усталость словно отступили на время. Лидия спрятала лицо у него на плече, судорожно вцепившись в рваный рукав пиджака; она не могла говорить и не в силах была встретиться взглядом с теми, кто стоял рядом. — Я отнесу ее в гостиницу. Вы здесь закончите?
     Он посмотрел на поднимающееся над крышами огненное зарево.
     — Уже закончили, — должно быть, Мицуками слил бензин из своего автомобиля или же наткнулся на запасы лампового масла, хранившиеся неподалеку от тюрьмы Ли. — Я даже отправил человека за пожарными.
     — Спасибо, — Эшер чувствовал себя полностью вымотанным. Все мысли и чувства покинули его, он знал лишь, что Лидия жива и невредима.
     А Исидро наконец мертв.
     Юный рядовой Сэки, чье лицо покрывала меловая бледность, подкатил автомобиль к тому месту, где переулок Большого тигра выходил на берег озера. Эшер поднялся на невысокий склон, разбивая каблуками смерзшийся песок, осторожно положил Лидию на заднее сиденье и прикрыл ее найденным там же пледом. Карлебах, все такой же суровый и непреклонный, молча сел рядом с водителем, держа в руке дробовик.
     «Ему есть из-за чего сердиться», — устало подумал Эшер, прикрыв глаза. Он поступил правильно, по законам божеским и человеческим, и не услышал ни слова благодарности. Никто не посочувствовал старику из-за смерти человека, которого он любил как родного сына. Хуже того, его предал друг, который, по его мнению, все больше и больше поддавался обманным вампирским чарам.
     Неудивительно, что он спустил курок, пусть даже Исидро спас Лидии жизнь. Застрелить Исидро значило принести освобождение, вырвать Эшера и его жену из-под власти вампира.
     Он прав. Эшер откинулся на кожаную спинку сиденья. Лидия лежала, положив голову ему на колени, и ее спутанные волосы под его ладонями казались влажным шелком. Она жива. Она невредима. Карлебах прав.
     Мысленным взором он видел, как изгибается тело Исидро, когда в него входит заряд серебряной дроби. На белой рубахе выступает кровавое пятно, бесцветные волосы тонкой паутиной падают на изможденное лицо, покрытое шрамами. Бесстрастное, холодное лицо, на котором не отражается ни боль, ни радость, ни гнев, ни сожаление. Лицо диковинной статуи, изваянной из слоновой кости, воздуха и времени.
     А потом Исидро упал в ледяную черную воду.
     В небытие. В смерть. В ад. Куда ведут тысячи, десятки тысяч и сотни тысяч железных ступеней…
     ***
     На следующий день Карлебах сообщил, что он поменял билет и вместо того, чтобы вместе с Эшерами отправиться домой на «Ровенне» в конце месяца, уже на следующей неделе отплывет из Шанхая на борту «Лиллибуро».
     В ночь на двадцатое ноября Эшеру приснился дон Симон Исидро.
     В компании Элен и Миранды он проводил ребе Карлебаха на шанхайский поезд; Лидия по-прежнему не выходила из своей комнаты. Он предложил учителю поехать вместе с ним, а когда тот отказался (сославшись на то, что миссис Эшер нуждается в поддержке мужа), договорился с Пэй Чжэнканом, посольским клерком, который согласился присмотреть за Карлебахом в дороге и проследить, чтобы тот в целости и сохранности добрался до своего корабля. На платформе профессор обнял его, и Эшер ощутил, насколько немощен и слаб его друг, казавшийся таким несгибаемым и твердым. Карлебах прошептал его имя, и он ответил: «Спасибо». Уточнять, за что он благодарит старика, Эшер не стал. Оба они знали, инстинктивно чувствовали, что никогда больше их отношения не станут прежними.
     В Посольском квартале началась неделя сенсаций. Сразу за известием о теле сэра Гранта Хобарта, обнаруженном в сгоревшем имении пресловутой госпожи Цзо («Не могу сказать, что меня это сильно удивило», — прокомментировала новость Аннетта Откёр) последовало чудесное воскрешение Эшера («Нет, не имею ни малейшего понятия, в чем там дело…») и грубоватые извинения, принесенные мистером Тиммсом от имени посольской полиции («Из Лондона пришла телеграмма, где сказано, что обвинение — полная ерунда… нет, больше там ничего не было…»). «Ну надо же», — ответил на это Эшер, старательно изображая недоверчивое удивление.
     Но все эти события меркли по сравнению с появлением пяти китайцев — предположительно, родственников посольских слуг, хотя подтвердить их личность никто не смог, — и обнищавшего американского художника по имени Джонс, которые пришли в полицейский участок и независимо друг от друга поклялись, что в ночь на двадцать третье октября видели Ричарда Хобарта в разных местах, и на нем был галстук, который никоим образом не походил на орудие убийства. Более того, обнаружился рикша, который привез Ричарда к Эддингтонам. На превосходном английском (как оказалось, до переворота он преподавал язык в Императорском железнодорожном колледже в Шаньхайгуане) он заявил, что когда он доставил молодого человека, мертвецки пьяного, к садовой калитке, тело Холли Эддингтон уже лежало на дорожке. Его наниматель посмотрел на мертвую девушку, всхлипнул: «Ох, Холли, кто же это так…» — и потерял сознание. Господин Кун попытался привести его в чувство, но вынужден был скрыться, когда из дома начали выходить гости.
     Эшер даже вообразить не мог, где родственники покойной Ми-цзин отыскали знающего английский язык рикшу, не говоря уже об обедневшем американце. Но, как заметила тем же вечером Лидия, сидя за накрытым к чаю столом, ход оказался удачным.
     Все это время Лидия оставалась молчаливой и задумчивой.
     Теперь Эшеру снился храм Вечной гармонии. Лидия, держа в руке путеводитель, рассказывала ему о пугающих изваяниях, выстроившихся вдоль западной стены:
     — Это Лу, князь преисподней под названием У-гуань. Там грешников варят в котлах, наполненных кипящим маслом, вот только эти несчастные у его ног выглядят так, будто их опустили в воду, а не в масло…
     — Может быть, у них есть право выбора, — предположил Эшер.
     — Как у пельменей в местном ресторане?
     Сейчас Лидия выглядела немного лучше, словно пережитый в усадьбе Цзо ужас и скорбь, вызванная смертью Исидро, наконец начали отпускать ее. На ее лице, там, куда пришелся удар Хобарта, по-прежнему проступали синяки, глаза скрывались за лишенными оправы стеклами запасной пары очков, которую она носила всю неделю. Под рубахой, жилеткой, пиджаком и пальто (ночь была холодной) Эшер ощущал жесткую повязку, удерживавшую на месте треснувшие ребра.
     — А это Бао Чжэн, — продолжила она, — Который был чиновником империи Сун, прежде чем получить повышение… наверное, можно так сказать… и стать князем… минутку… князем Яньло. Кажется, в его владениях расположен раскаленный металлический цилиндр, на который заставляют взбираться грешников. О, а это Цзянцзы-ван…
     Они прошли весь храм насквозь и у дверного прохода рядом с нишей, где за свисающими полотнищами стояла статуя бога войны, увидели Исидро, облаченного в жреческое одеяние цвета земли; его светлые волосы были собраны на затылке на китайский манер. Руки он сложил на груди и спрятал в рукава, словно пытаясь согреться, поскольку в тот день выпал снег. В проеме за его спиной виднелся запущенный садик; голубиные клетки исчезли, как и покрывавший землю мусор, и тонкий слой снега мягко блестел в лунном свете.
     — Сударыня, — сказал вампир. — Джеймс.
     Лидия ахнула, порывисто шагнула к нему, затем остановилась и неуверенно посмотрела на Эшера. Тот забрал у нее путеводитель и, освободившись от обузы, она бросилась в объятия Исидро. Обхватила его руками, чуть покачнулась, прижимаясь к неподвижному застывшему телу, уткнулась лицом ему в плечо, и рыжие волосы стали вдруг огнем и маками, расцветшими на холодных бледных костяшках его пальцев.
     — Рад видеть, что с вами все в порядке, — сказал Эшер.
     — Полагаю, я уже в таком возрасте, когда полдюжины серебряных дробинок в плече не способны помешать мне проплыть под водой и укрыться в безопасном месте.
     Вампир погладил Лидию по спине и продолжил тихим успокаивающим голосом:
     — Ну же, сударыня, не стоит. Что с вами? Ваш муж вызовет меня на дуэль. Этот сумасшедший охотник на вампиров отбыл в Прагу?
     — Сегодня днем, — Эшер сомневался, что когда-нибудь еще встретится со старым ученым.
     — Желаю его кораблю утонуть со всей командой.
     Как и прежде, в шахтах, Исидро выглядел изможденным и неестественно худым. В нем явственно ощущалось что-то нечеловеческое. На лице и горле проступали ужасающие шрамы, которые он обычно скрывал от посторонних глаз под покровом иллюзии. Эшер не знал, что послужило тому причиной: сон, в котором они сейчас находились, или же серебро, сжегшее плоть вампира.
     — Судя по всему, ему ни разу не пришло в голову, что если бы он следовал собственным убеждениям и уничтожил своего драгоценного ученика, едва только тот подхватил заразу, вместо того, чтобы дать ему сбежать и распространить болезнь, ничего из случившегося не произошло бы.
     — Наоборот, — возразил Эшер. — Думаю, он не раз размышлял над этим. Эта поездка стала для него наказанием и возможностью исправить ошибки.
     — За чужой счет, — сухо ответил вампир. — К тому же он не спросил тех, кому собрался «помочь», нуждаются ли они в его вмешательстве. Впрочем, чего еще ожидать от этих доморощенных ван хельсингов. Все они слегка не в своем уме, иначе не стали бы гоняться за призраками вроде нас. Их губит одержимость нами, точно так же, как нас губит одержимость безопасностью. Остается лишь радоваться, — добавил он, когда Лидия наконец отпустила его, — что все закончилось относительно благополучно. Сударыня, вы успокоились?
     Она улыбнулась и поправила очки:
     — Спасибо.
     — Да, — сказал Эшер. — Спасибо, пусть даже это слово не передает всей моей благодарности.
     Исидро на мгновение встретился с Эшером взглядом, спрашивая разрешения, как подобает джентльмену. Эшер кивнул, и тогда вампир взял руку Лидии и легко коснулся тонкими холодными губами ее пальцев, покрытых пятнами чернил. Почти сразу же он выпустил ее и с некоторой опаской сжал костлявой ладонью руку Эшера, протянутую ему для рукопожатия.
     За спиной Исидро, в тени от статуи Гуань Юя, Эшер заметил даоса Цзяна, необычно моложавого в лунном свете, отражающемся от зеркальной поверхности его кошачьих глаз. Во сне Эшер вдруг осознал, что старый монах на самом деле был вампиром и удивился, что не понял этого раньше.
     Он всегда так выглядел? Эшеру показалось, что прежде цвет лица у старика был более живым, не таким бледным, как сейчас. Он не мог припомнить, замечал ли раньше, что Цзян не дышит или что его длинные ногти, как и у Исидро, больше походят на твердые гладкие когти (в самом деле, не мог же он быть настолько невнимательным?). К тому же его не отпускало ощущение, что ему доводилось видеть старого даоса при свете дня. Возможно, во сне иллюзия развеялась, или же Цзян сам пожелал раскрыть свою суть, и теперь Эшер смог рассмотреть его.
     Он сказал:
     — Цзянцзы-ван. Один из десяти князей преисподней. Вы были чиновником империи Хань, потом вам стали поклоняться в округе Молян…
     Во сне его китайский был намного лучше, чем в жизни.
     — Это было давно, — на латыни ответил ему старый вампир, слегка наклонив голову. — У всех нас… профессор Геллар… были в прошлом другие жизни, которые мы некогда прожили.
     Он положил руку на плечо Исидро; черные изогнутые ногти показались драконьими когтями на бледной коже шеи.
     — Вынужден сказать, я удивился — и совсем не обрадовался, — когда узнал, что среди тех, кого я призвал сюда для борьбы с грязными отродьями, есть вампир. У меня и моих собратьев и без того хватало забот, и нам вовсе не нужен был чужак, который стал бы искать союзников и попытался бы нарушить хрупкое равновесие, установившееся в городе.
     — Без его помощи мы бы не смогли покончить с ними, — ответил Эшер. — Если, конечно, с ними в самом деле покончено.
     — Их больше нет. Я — и мои собратья — были в шахтах и ходили ночью меж мостов и храмов пяти городских морей. Мы не обнаружили никаких следов этих тварей. Ли призвал тех немногих, кто обитал в городе, и все они погибли в пламени. Мы осмотрели то место. От них не осталось даже праха.
     Сквозь дверной проем, выходящий в залитый лунным светом сад, Эшер заметил тени, мелькающие среди древних камней и голых ветвей глицинии: женщина с распущенными, как у шаманки, волосами, высокий широкоплечий мужчина с осанкой воина, чопорный мандарин в одеяниях давно прошедших эпох. Они держались на расстоянии друг от друга, эти древние настороженные создания, чьи глаза болотными огоньками светились в темноте, и больше походили на драконов, чем на людей.
     Лидия, которая с трудом следила за их разговором (ее латынь в основном ограничивалась медицинскими текстами), выступила вперед и положила ладонь на потрепанный рукав даосского халата:
     — Он рисковал собой, чтобы разузнать о них, — сказала она. — И только поэтому оказался здесь.
     Старый вампир окинул ее взглядом драконьих глаз:
     — Все так, госпожа. Поэтому повторю — я удивлен. Нечасто цзян-ши проявляют интерес к чему-либо помимо охоты и собственной безопасности, — слово «цзян» он произнес совершенно не так, как звучало его имя. — Мы должны поблагодарить вас.
     Скупостью движений он был схож с Исидро, но все же Эшер заметил быстрый насмешливый взгляд, брошенный им на вампиров в саду.
     Собравшиеся за храмом князья (среди которых, как отметил Эшер, не было отца Орсино) вовсе не выглядели так, будто считали себя обязанными ян гуйцзы, хоть живым, хоть мертвым, но спорить с Цзянцзы-ваном они не стали. Помедлив, они склонили головы, затем отступили назад и растворились в тенях. Огоньки их блестящих глаз еще на мгновение словно повисли в воздухе.
     — Как бы ни хотелось мне сказать, что мы были рады услужить вам, сударь, — заметил Исидро, — все же вынужден сознаться, что особого удовольствия мне эта история не доставила.
     — Тем не менее, вы помогли нам, — Цзян слегка сжал пальцами его здоровое плечо и убрал руку. — Вы разобрались с этой женщиной, Цзо, а также и с несчастным Ли. Как вам еще предстоит узнать, смертные, вмешивающиеся в дела немертвых, куда менее опасны, чем немертвые, вмешивающиеся в дела живых. Остается лишь надеяться, что случившееся послужит нам хорошим уроком, — он снова бросил взгляд в опустевший сад, — и что больше ничего подобного не произойдет.
     Последние искорки нечеловеческих глаз растаяли в лунном свете.
     Цзян сделал шаг назад, собираясь уйти, но Лидия, которой любопытство не давало покоя, остановила его, вскинув руку.
     — Сэр, — неуверенно спросила она, подбирая латинские слова, — когда Ли призвал Иных… яогуай… он хотел, чтобы они вынесли его из подвала? Или же он знал, что они уничтожат его… знал, что не может управлять ими… но хотел покончить с собой тем единственным способом, который у него оставался?
     Цзян задумался на мгновение, потом улыбнулся краешком губ:
     — Этого я не знаю, госпожа. Может быть, и Ли не знал. Но одно могу сказать наверняка — он отправился в ад…
     Вампир отступил в тень, скрывавшую нишу со статуей бога войны, и теперь от него, как от Чеширского кота, остался только шепот да блеск глаз.
     — … не как князь, но как поверженный грешник. Когда-нибудь мы все последуем за ним.
     — Боже избави, — пробормотал Исидро.
     Голос Цзяна ответил ему из темноты:
     — Избавит, если у Него возникнет в тебе нужда.
     Проснувшись, Эшер протянул руку туда, где должна была лежать его жена, и наткнулся на подушку. Лидия, завернувшись в стеганое одеяло, сидела у окна, которое выходило на рю Мэйдзи. Но смотрела она не на улицу, а на свою руку. Садясь, Эшер видел, как она провела пальцами по тыльной стороне ладони, там, где ее коснулись холодные губы Исидро. Заслышав шорох, она повернулась, и их взгляды встретились.
     Она выглядела умиротворенной.
     Он подошел к ней, и Лидия распахнула одеяло, чтобы укрыть его.
     — Тебе он тоже приснился? — спросил Эшер.
     — В храме Вечной гармонии. Ты разговаривал с мистером Цзяном по-китайски… мне еще никогда не снились сны на китайском! А затем на латыни, только представь… И Цзян…
     — Цзян — вампир, — спокойно сказал Эшер. — И, насколько я понимаю, он — хозяин Пекина.
     — Если уж он заставил храмовых служителей помогать ему, то мог бы и с меньшим пренебрежением отзываться о немертвых, вмешивающихся в дела живых, — заметила Лидия. — Должно быть, он спит в одном из ящиков, спрятанных в подвалах храма… А что он имел в виду, когда сказал, что призвал нас сюда? Мы приехали, потому что…
     Она запнулась, припоминая, почему же они все-таки решили отправиться в Китай.
     — Цзян убил ту тварь, чье тело доктор Бауэр нашла рядом с деревушкой, верно?
     — Думаю, да. — ответил Эшер. — Учитывая, что в Пекине едва ли найдется дюжина вампиров, к тому же один из них пропал двадцать лет назад, а некоторые — одному господу известно, сколько, — безумны, как отец Орсино, хозяину города пришлось позвать помощь с Запада. Вампирское гнездо в Праге не могло справиться с Иными, которые жили там с четырнадцатого века. Наверное, Цзянцзы-ван подстерег одного из них у шахт и убил, а затем оставил тело там, где его должна была обнаружить фрау Бауэр. Он знал, что она напишет о своей находке в какой-нибудь журнал, а потом кто-нибудь из прочитавших статью приедет сюда. Скорее всего, ему уже приходилось иметь дело с охотниками на вампиров.
     — С доморощенными ван хельсингами, — тихо повторила Лидия слова Исидро. — Когда дон Симон оказался заперт в шахте, Цзян сказал, что увидел его во сне…
     — Скорее, Цзян сам спускался в шахту. Наверняка это он помог мне, когда яогуай и крысы окружили меня на берегу озера. Еще тогда я подумал, что мое спасение слишком похоже на чудо. Я был нужен ему, в этом все дело.
     Лидия сжала ему руку. После долгого молчания она спросила:
     — В твоем сне Исидро говорил… в моем такого не было… куда он направится из Пекина?
     Эшер покачал головой. Он поймал взгляд жены, в чьих глазах за толстыми стеклами очков читались беспокойство и страх за их загадочного друга, с которым им не стоило бы даже разговаривать, тем более — помогать ему, какой бы важной ни казалась причина. Интересно, в своем сне она тоже бросилась в объятия Исидро? И что вампир сказал ей?
     «Что вы за женщина?» — спросил Карлебах, выплевывая каждое слово. А сам он, Эшер, — что он за человек?
     Лидия осторожно обняла его поверх повязки и положила голову ему на плечо. Наверное, на этот вопрос есть ответ, но известен он одному только богу.
     Ни в Китае, ни позже, когда они направились домой, дон Симон Исидро не заглядывал в их сны. Но через неделю, в порту Тяньцзина, в зимних холодных сумерках поднимаясь вслед за Лидией по трапу «Ровенны», Эшер заметил среди ожидающего погрузки багажа большой кожаный сундук с латунными уголками.

1
Общество Неба и Земли, одно из самых старых и влиятельных тайных обществ Китая. Возникло в XVIII в. на юге страны.

2
Китайская водка.

3
Имеется в виду Боксерское (ихэтуаньское) восстание 1898–1901 гг.

4
(кит.) бежать изо всей мочи, мчаться, лететь на всех парах.

5
Английский писатель, наиболее известный циклом остросюжетных романов о докторе Фу Манчу.

6
Тип традиционной китайской застройки, при котором четыре здания помещаются фасадами внутрь по сторонам прямоугольного двора.

7
Английский центнер 50,8 кг.

8
Господь всемогущий (нем.)

9
Имеется в виду Иван Скавинский Скавар, персонаж стихотворения «Абдул Абульбуль Эмир», написанного 1877 году и позже положенного на музыку. Русский головорез.

10
«Благоуханный воздух» (фр.)

11
Боже мой (ит.)

12
Конечно (ит.)

13
Лекарство (кит.)

14
(кит.) конфеты

15
Один из старейших колледжей Оксфордского университета.

16
1 бу = 3,03 м

17
1 чи = 30,3 см

18
Букв. «Центральное и Южное моря», рукотворное озеро в Пекине, расположенное непосредственно к западу от Запретного города. Состоит из двух соединенных протокой озер.

19
Тайвань.

20
Лёгкие блюда, которые в китайской традиции чаепития подают к столу вместе с чашкой китайского чая, как правило, до обеда.

21
Популярное китайское блюдо, представляющее собой небольшой пирожок, приготовляемый на пару.

22
Традиционная система отопления в крестьянских домах северного Китая и Кореи. Типичный кан представлял собой широкую кирпичную или глиняную лежанку, внутри которой по специально проведенным каналам проходил горячий воздух от печи одновременно являясь дымоходом. Печь, находившаяся у одного из концов лежанки, служила также и для приготовления пищи.


 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"