Зайков Виктор Васильевич : другие произведения.

Дула, Псой и Голиндуха

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


Оценка: 8.00*3  Ваша оценка:


  
  
  
  
  
  
   ДУЛА, ПСОЙ И ГОЛИНДУХА
   (небывальщина)
  
  
   Сказывать - скучно. Слушать - потешно. Верить - обманно. А начинать
   как-то надобно. Как? Да, пожалуй, вот так.
   Бают, будто в старинщину, годов, ох, и много назад - там, где белый
   свет нависал над чёрною бездной, пряталось одно царство никудышное.
   Само оно - лужок с напёрсток и лесок к нему прилепившийся - ни
   виденья не имело, ни названия. Народец быть в нём устал от скудости,
   избёнки измокли под дождями и порушились. И только терем царский
   возносился к небу башенками дивными, пенился узорочьем карнизов,
   да восхищал крыльцом с перильцами из рай-дерева.
   По традиции, заведённой не вчера, каждый день у крыльца этого
   выстраивался парадный сбор свиты государевой. И ровно в два часа
   пополудни Его Величество Истукан Белендрясович - полуслепой, голова бутылкой - обходил строй подданных. И - кого слушал, кого -
   палкой колачивал, а кого и пряником одаривал сахарным.
   Вышел он и сегодня. Ткнул пальцем в первого:
   - Называйсь.
   -Дула, дитятко ваше старшее.
   Дёрнул за кафтан второго.
   -Псой, сыночек ваш середний.
   Погладил голову третьему.
   - Голиндуха, чадо младшее и вашему сердцу любезное.
   - Так. А ты, образина, кто таков? - навёл стёклышко на следующего.
   - Пляс Безботинович - охранитель рубежей отеческих. Он же конюх,
   знахарь, брадобрей и других промыслов охотник. А ещё свистун, плясун и виртуоз - опля - балалаечник!
   - Гм... конюх - понятно. А про балалаечника напомни, служивый,
   подзабыл я.
   - Балалайка, Ваше Величество - есть музыкальное орудие о трёх кишечных струнах, по коим бренчат во все пальцы. Показать?
   - Нет, нет. Бренчать не надо, - отшатнулся царь, - В ушах и без того звон. Вижу далее пустоту тоскливую. Где остальные?
   - Вы кого подозреваете в отсутствии, государь? - согнул спину Голиндуха.
   - А того, который козлом петь умеет.
   - Так осиротели, батюшка, пропал он. Даже в котёл кухонный заглядывали - пусто!
   - Как не пропасть! - Истукан ухватил Пляса за ухо. - Всё на жилах своих тренькаешь, а забор пограничный вороны скоро на гнёзда себе
   растащат! Я зорькой нынешней ревизовал укрепленья оборонительные,
   так в одном углу проедину усмотрел: в поперечнике - во! Быка потащишь, ещё место останется! Забором озаботиться! И кто людишек
   ухищает дознаться. Иначе, в пух всех... и перину себе набью. Остолопы.
   Ушёл старик в палаты, обидевшись. А у четвёрки нашей от тоски губы блином обвисли, неключимая сила сердце сокрушает. Что думать? Тут слышат: оконце дзенькнуло. Обернулись - царь машет,
   заходите, мол.
   Поднялись в комнатку секретную. Величество сидит над картою окрестностей и глазами узится. Сыновья почтительно встали у входа.
   - Голиндуха, - поднял голову царь.
   - Слушаю радостно.
   -Зорок ты, не в пример мне, и мозги подходящие имеешь. Ну-ка, глянь сюда: какие такие преграды к богатому граду Диван-Кушету указать
   можешь?
   Голиндуха шагнул к столу, навис над бумагой. Всмотрелся и заговорил твёрдо, следя за пальцем отцовым:
   - ...Тут депрессия болотная на шесть перелётов стрелы обозначена. Тут сады соседские с ядовитыми посадками кровобоя, гроб-травы и копытня волчьего затаились. А дальше...дальше толщи земные пошли
   огневого рождения, реками перепоясанные.
   - Тьфу! - Истукан сгрёб в ладонь бороду. - Плетёшь узловато: толщи, копытни, гробы в траве... руби правду - трудна дорога?
   - Осилим, тятенька! Но вопросец один на языке болтается.
   - Позволяю вопросец.
   - Зачем, Ваше Величество, к Дивану этому примериваетесь? Уж не...
   - Созиданьем живу, не праздностью, - осёк его Белендрясович и поманил пальцем Пляса, - Целуй руку, музыкант, и ступай на конюшню не мешкая, погрусти там в одиночестве. А я с сыночками о прибытках в казну разговор поведу.
   Ещё и дверь за Плясом не успела затвориться, как царь заметал громы и молнии:
   - Ну, поросль Истуканова, продолженье моё недопоротое, когда вам в
   "чижика" играть прискучит? И доколе сносить будете разор в государстве и запустение? Глядите сюда, - прошаркал в угол и натужно
   откинул крышку одного из сундуков. Братья вытянули шеи - сундук был пуст. - Где казна государева, опора моя царская, кто скажет?
   - Знать не ведаем, - замахал руками Дула.
   - Ничто в мире не вечно, - пожал плечами Псой.
   - Всё восполним, тятенька, - приосанился Голиндуха.
   - Молодец, наследник, мысли мои читаешь. Только, как восполнять
   собираешься, научи отца, послушаю. - Истукан хлопнул крышкой сундука. Поправил изъеденный временем замок, отвернулся к окну, подождал.
   - Молчите. Умишком раскисли, - укоризненно взглянул на сыновей, - Тогда слушайте моё повеление безоговорочное. С сей минуты детство
   ваше указом своим заканчиваю. И! Раз истощенье казны - явь неприглядная, а искательства ваши порадеть за отечество - очевидные,
   значит, - поднёс карту к глазам, - Значит, понесёте в Диван этот самый
   Кушет самое ценное, что у нас осталось.
   "Что же старик припрятал от нас?" - почесал за ухом Дула.
   "Боже, не оставь разумом родителя нашего", - отвёл глаза Псой.
   "Батюшка, - упал на колени Голиндуха. - Вы нас пугаете!"
   Царь досадливо махнул рукой: "Не то должно устрашить вас, что сейчас от меня услышите, но то, что станет с вами, когда я от ран старых помру, не ровен час. Меня понесёте. Меня, драгоценного. Детальки всякие в дороге обговорим. Она у нас некороткой будет. А сей ночью сабельки извольте навострить, скрытность приуготовить. Страх и тоску в дальний угол забросить. И к утру, чтоб, выступили. Всё. Я спать пошёл. Молоко вечернее пусть музыкант в опочивальню мою принесёт. Устал я".
   Что делать? Отцову слову тогда перечить не принято было. Зашторили братья кольями дыру в заборе, двери дворцовые пряником запечатали, усадили монарха в короб берестяной, да и шагнули со вздохом в болотину зарубежную.
   День по кочкам промаялись. Другой в моховинах пропутались. На
   третий вынырнула перед ними голова ужасающая.
   - Гуляете? - оглядела путников, - А грамотку какую имеете с дозволеньем отдыхать туточки? Не имеете. Тогда придётся вас для дознанья в нашу пыточную доставить.
   - Дула, проткни этот пузырь копьём, - загудел из короба царь, - Спешим мы, пусть дорогу очистит.
   Голова скосилась обидчиво:
   - Шутите? Меня, и вдруг проткнуть? Да, я. Да, вы... Ждите, скоро для вас клящие минуты наступят.
   Точно. Едва бурая холодная жижа сомкнулась над страшилищем,
   как побежала по камышам дрожь пугающая. С жутким криком шарахнулись в небо птицы. И перед путниками - коврами устеленный - островок возвысился. А на нём "Оно" сидит. Взглянешь - дух кончается. Описывать же станешь - и вовсе со страху околеешь. Братья попятились, втянув голову в плечи. А царь петушком из-за спины Голиндухи закричал храбро:
   - Что сосед, обид старых забыть не можешь? Всё потешничаешь во вред мне? Пропусти! Нам на ту сторону болота надобно.
   "Оно" заколыхался в смехе, забулькал:
   - Ты, Истукан, каким безугомонным был, таким мне и сегодня нравишься. Только пропустить тебя не могу: платить не хочешь, стражу мою не жалуешь. Сыночков, вот, своих от меня прячешь. Ишь,
   какие молодцы взросли! Отдай их мне в услужение и помирай спокойно. У меня они и нагие ходить не будут, и хлебушком их не обнесут.
   Царь, кряхтя, вылез из короба. Взглянул на сыновей вопрошающе.
   - А что, батюшка, - выпятил грудь Дула.
   - Богохульны речи его, - отвернулся Псой.
   - Ты только прикажи, родимый, и я заставлю его сало из комаров вытапливать! - сдвинул брови Голиндуха.
   - Глядите сюда, оборванцы, - не унимался "Оно", - Я вам такую вот жизнь предлагаю.
   И тут же на островке стол возник, а на нём разности невиданные: висюльки наплечные - нагрудные, посуда богатая, безделушки блестящие, одежда златотканая.
   - Это ещё что! - соблазнял дальше выползень болотный, - У меня по кладовым и не такое навалено. Всё к ногам вашим брошу. Счастьем делиться поровну будем. Ваша печаль - моей болью станет.
   - У-у, соловей фарфоровый, - зашептал царь, - Пусть каркает, а только знаю я, как можно извести чудище это. Случалось мне бывать
   в гостях у него. Молод и цепок глазами был - подсмотрел тогда, что
   островок, на коем он журчит сейчас, травами крепкими с дном соединяется. А травы те горемыки, ухищенные с земли, по его приказу
   тянут. Дёргают влево - остров всплывает, налягут справа - он под воду
   уходит. Вот бы нырнуть в пучину-то, да и перерезать пуповину вражью. Пока они там: кто да что, мы уже с берега платочком им помашем. Но самое важное - землян вернуть из плена надобно. Кто отважится?
   - Не гневись, батюшка, только болен я здоровьем, - опустил голову Дула.
   - Боюсь и я обделаюсь, тятенька, ибо задача сия выше пределов моих, - воздел очи к небу Псой.
   - Хоть вода и лютым-лютёшенька, да не обороть ей духа молодецкого, -
   обнял отца Голиндуха.
   - Ступай, сынок, а мы головану этому солому начнём на зубы наматывать, время тянуть.
   Голиндуха за спинами братьев неслышно погрузился в болотину. Псой же с Дулою, по знаку Белендрясовича, понуро поплелись к островку.
   - Ты, Истукан, тоже от них не отставай, - веселился упырь, - Подпишешь отступную на отпрысков, и гуляй туда, куда тебя нужда погнала.
   Ладно. Начал царь комедию ломать. То у него пёрышки писчие
   гнулись-ломались, то слёзы целые слова с бумаги смывали, то сосудец
   с чернильной сажей невзначай опрокидывался, то буква нужная никак
   не вспоминалась. "Оно" перед Величеством заискивал-прислуживал,
   вино успокаивающее наливал: понимаю, мол, сострадаю. Нелегко, чай, с сыночками-то разлучаться. И Дула с братом тоже не бездельничали:
   ели, пили, короба заплечные снедью набивали. Мельтешили перед поганцем, отвлекали всячески.
   Солнышко уже к горизонту заторопилось. Стрекозы волнительно
   по домам засобирались. А царь всё над грамоткой горбился. Пыхтел, сопел. И виновато - хитрец! - на владыку подводного взглядывал.
   Зато "Оно", развалившись в креслице, жмурился сладостно:
   "Хор-рошо!"
   Только, всё ли хорошо-то? Да всё как будто. Вот островок, как блин на сковородке, стал подрагивать по краям и пузыриться. Потом вдруг вздулся волдырём посерёдке. А через мгновение, издав не то стон, не то вздох прощальный, и вовсе булькнул туда, откуда появился. Только
   зеленовато-багровое брюхо чудовища мелькнуло. Тут же и голос Голиндухи послышался: "Успел, тятенька?"
   - В самый раз, родимый. Давай сюда. Сейчас животы друг дружке кушаками обхватим, не лопнули чтоб, и я вам почитаю, какую челобитную я здешнему волостелю написал.
   - Потом смеяться будем, - стал отжимать бельё Голиндуха, - А сперва им помочь надобно, - он указал на мужичков, вылезавших из воды, - Узнаёшь, Ваше Величество? Это Павсикакий, козлом петь умеющий и вычеркнутый из списков государственных, как душа пропавшая. А те, что с ним - тоже на дне горе мыкали. Говорят: жабам ресницы красили.
   А некоторых и вовсе на каракатицах обженили. Представляешь, срамотиш-ша какая!
   Царь ласково допустил к своей руке каждого обиженного и оскорблённого. Потом велел Псою их беседой занять. Душевной. Чтоб
   смотрели они с сего дня на жизнь по-новому, с надеждой. А вечером все расселись у костра, и Истукан развернул выстраданное им накануне
   сочинение.
   "Лышенько милое, лапоть и лыко мочальное", - потекла из первой строки во вторую грубая - не царская лирика. А дальше и вовсе закружилась карусель мужицкого просторечья. Мы её, пожалуй, останавливать не будем. И посочувствуем зябликам, пугливо вздрагивающим в траве от взрывов хохота, поднимающихся волнами до самой луны.
   - Как же ты собирался такое лиходею показывать? - беззвучно трясся от смеха Дула. - Он бы нас, окаянный, пиявкам на прокорм отправил. Всех!
   - И отправлю! - донеслось из темноты.
   Царь жестом прекратил смех. Стали прислушиваться: тихо, как-будто.
   - Кто-то попугать нас решил. Взаимно согласуясь, попрошу к отраженью разбойному быть готовым. Дула, в центре встанешь, -
   закомандовал Белендрясович, - Ты, Псой, в засаде укройся вон за той кочкой. Ты, Голиндуха, с голытьбой левый фланг запечатай. А я лапти пока посушу - в отсыревших избивать неприятеля противно как-то.
   Не успел он, однако, обувочку пропарить. И "рать" голиндухова запоздала позицию занять.
   - Ты что думал, - вырос перед костром "Оно", - У меня окромя острова других изворотов нет достать твоё семя худородное?
   - Садись, сосед, поговорим напослед, - невозмутимо ответил царь.
   - Не ровня ты мне, чтобы рассиживать тут с тобой. За оскорбленья, за обман и дерзкое воровство смертью заплатишь. Поднимайся, лукавый, и голову свою под сабельку мою приспособь. Я её у себя над кроватью подвешу. Высушенную. А потомство твоё прыткое обращу в вечное рабство.
   Истукан шевельнул бровью. Слепой, слепой, но множество злобных глаз, угольями тлеющих в лунной траве, явственно разглядел.
   "Не совладать", - сокрушился по-стариковски. Но бесстрашно поднялся.
   - Что ж, твоя взяла. Позволь мне только место казни самому выбрать, да рубаху и нательный крест снять - негоже христианину допускать надругательство над святынею.
   - Валяй. Выбирай. Мне всё едино, где ты дух испустишь.
   Величество огляделся вокруг и пошёл к той самой кочке, за которой Псой ухоронился. "Оно", сабелькой поигрывая, следом двинулся. Подошли. Царь неспешно крестик снял, положил бережно на болотную
   бородавку. Рубаху через голову потащил. Упырь ждал. Терпеливо почёсывал шерсть на брюхе.
   -Й-ех! - выдохнул кто-то сзади.
   По голой спине Белендрясовича побежало что-то липкое. А вот это что такое к ноге подкатилось? Вгляделся. И выпрямился величественно
   - Спасибо, сынок.
   - Как учил, батюшка, с оттяжечкой. - отпихнул страшную голову Псой. - Теперь остальную нечисть разогнать бы не худо.
   - Побереги силы, рубака, пригодятся. Крикни лучше тварям подводным, что новый рассвет они без власти своей окаянной встречать будут. Увидишь: сами разбегутся. Но и нам без задержек уходить отсюда надо. Сил у них - поболее наших. Если опомнятся, то бесславно здесь и погибнем. И скажи этому Павси-как его, чтоб людей в отечество уводил. Пусть, нас не дожидаясь, домишки там себе ставят, кур разводят, а мы им из солнечного Дивана невест румяных приведём.
   Народонаселение умножать требуется, тогда земля наша зацветёт как прежде.
   Разбойный крик Псоя - с посвистом и улюлюканьем, действительно, всполошил ночное болото. Скоро и зловещее шипенье гадов, и сторожевая перекличка кровососов разных стихла. Тогда, по-военному
   - аты-баты - царь повёл сыновей в южную - неизведанную, а Павсикакий освобождённых пленников - в родную, соловьиную сторону.
   Но отошли недалече. Дула, нёсший на спине отца, остановился внезапно. Опустил короб. Вгляделся в ночь.
   - Что учуял, сынок? - высунулся из короба царь.
   - Слышу, Ваше Величество, робяты наши от погони отбиваются. Козлиное пенье Павсикакия различаю. Предупреждает нас, чтоб уходили быстрее.
   Истукан закричал визгливо: "Как уходить, коли неприятель войско наше на куски раздирает? Тех одолеет, потом за нас возьмётся. Не бывало такого, чтобы я врагу затылок показывал!"
   - Верно то, государь. Но Павсикакий указ твой исполняет - силу поганую на себя отвлекает, чтоб мы к Дивану целёхонькими вышли.
   Справятся они, не тужи. Помнишь, в прошлом годе терем вдруг валиться начал? Так, то же он - Павсикакий его плечом подпёр, пока мы повязку из брёвен на стены не наложили. Хватка у него - не вывернешься!
   Царь с досадой махнул рукой: "Эка невидаль. Где же его сила была,
   когда разбойники ему ноженьки спеленали да в неволю поволокли?"
   Дула не стал возражать. Но через минуту не выдержал: "Не кори ты Павсикакия, батюшка. Шептались вчера людишки, будто в полон их сонными взяли. Опоили зельем неведомым и по мешкам рассовали. Ещё баяли про старикашку какого-то. Грустного видом, но с глазами нечестными. Ротозеи наши в ту пору на рубежах стояли. Так он и взялся - тот сморчок - к ним нахаживать. Кто такой - не доведались. Про житьё им сказки заводил, угощенье подкладывал. Стыдно стражникам, конечно, что из чужих рук кормились, но и нам горько должно быть - ведь у нас народ слаще репы и не едывал ничего". Дула немного помолчал: "А самое главное, знаешь ли что? Видел Павсикакий потом старика рядом с царём болотным и про укрывище того отравителя узнал. И идём мы сейчас прямо к нему - в сады ядовитые. Поостеречься бы надо, отец, или лазутчика выслать для угляду".
   - Вот ты и пойдёшь. Ученье другим всяк устраивать может, а вот отвагу явить в деле опасном - к тому готовым быть надо.
   - Не губи, батюшка! - взмолился Дула, - Знаешь ведь, что ко мне немощь томительная подступает, как только я в незнакомом месте да
   один оказываюсь.
   - Цыц! - грозно поглядел Истукан и стал загибать пальцы, - Сыскать
   злодея надо? Раз. Путь короткий до Дивана выпытать нужно? Два. А где какие ловушки-мышеловки им понаставлены указать он должен?
   Должен. Вот и отправляйся! Чем старикашку обхаживать будешь -
   лестью ли плетью - дело третье. Только исполни. Мы знак твой у плетня садового ожидать присядем.
   - Папенька, - ухватил руку царя Дула и стал целовать её, - Освободи.
   Подведёт меня неучёность моя. А ну как оборотень тот личину сменит,
   животиной или ещё кем предстанет? Я и распознать-то его не сумею,
   погублю дело и сам пропаду.
   - Неучёностью не хвались. И братьям трусость свою не выказывай.
   На-ка вот, - Белендрясович протянул сыну прошитую холстинку, - Когда плохо совсем станет, развяжешь её, землица в ней родная - силы
   тебе придаст.
   Дула сунул мешочек за пазуху. Поклонился отцу и зашагал в темноту. На рассвете наткнулся у обочины трясины на избушку. Постучал в дверь. Тихо. Стукнул кулаком посильнее - ни звука. Тогда
   плечом налёг. И вместе с дверью в избёнку ввалился.
   - Чего, молодец, вошёл неприветливо? - высунулся из-под лавки
   чей-то череп: чёрные брови нависли над впадинами глазниц, раздвоенная борода курчавилась по полу.
   - Так, не отвечает никто.
   - А ты не торопись в гости, пока не приглашают. Но, коли растряс мой сон, выкладывай: какая корысть завела тебя сюда?
   - Я, добрый человек, с пути оступился, дорогу к Диван-Кушету найти
   не могу. Удоволь подсказкой, награду получишь.
   Череп покрылся пятнами: "С чего взял-то, что добрый я? Нет на мне
   греха такого. И годы мои не те, чтоб каждому неизвестно кому поклоны бить. Помощи моей ждёшь? Тогда ступай за угол избы, там она и валяется".
   Дула - дурак доверчивый, и впрямь, пошёл посмотреть. Вернулся, стал молча рукава на рубахе закатывать: "Щас, плесень зелёная, я самого тебя в угол согну и поучу, какой обиход с людьми соблюдать надобно!" Но тут заметил, что на створке распахнутого окна кто-то
   сидит. Птица - не птица, зверёк - не зверёк, на сверчка вроде похож -
   и не сверчок, лапки с коготочками, глазки лучатся, улыбается, зубки
   острые показывает.
   - Зря, детинушка, жилы согреваешь, - обратился этот кто-то к Дуле, -
   Убёг старик в Кушет беду на вас кликать. А я вот сижу, гляжу вокруг
   и скучаю. Может, мне тебя к городу проводить, а? И награды никакой
   не попрошу. Ну, а если в дружбу возьмёшь, так и вовсе узнаешь, каким я полезным бываю.
   Дула посадил зверька - не зверька на ладонь.
   - Ты кто ж такой будешь? Что в логове этом сторожишь? Говори, а я
   подумаю над твоими речами.
   - Ой, рассказать бы и можно, только время против нас катится. Скоро
   здесь и тебя, и кто ещё с тобой Чертополох, ну, хозяин тутошний, псами травить будет. Суй меня в карман и беги к своим. И по воде, по
   воде ноги стреми - погоню тем запутаешь.
   Истукан, завидев вывалившегося из камышей мокрого и ободранного сына, выломал из плетня обомшелую хворостину.
   - Вижу: упустил разбойника. Сымай порты, за оплошку отвечать
   станешь.
   Дула, как щитом, загородился от отца взъерошенной и перепуганной птицей - не птицей:
   - Вот, батюшка, спасенье наше. К Дивану, говорит, выведет и в дружбу к нам просится. На, пытай её сам.
   Белендрясович бросил хворостину. Подошёл. Долго разглядывал
   диковинное существо, жевал губами и чесал затылок. Потом вроде как
   обречённо вздохнул: " Эх, где наша не пропадала! Пошли, посекретничаем". Взял у Дулы сверчка - не сверчка, потащился в болотину, где уселись они на кочках друг против друга.
   - Улыбаются будто я в детстве киселём накормленный, - недовольно
   косился в их сторону Дула.
   - А на небо-то они зачем взглядывают? - тревожился Псой.
   - Что-то весёленькое затевают, - хрустел сухарём Голиндуха, - Эвон
   батька руками размахался.
   Угадал наследник про весёлое дело, и сердце вещим у Псоя оказалось. Зверёк - не зверёк в разговоре с Истуканом, помянув недобрым словом Чертополоха и его волкодавов, предложил до Дивана
   небом добираться. Не сухопутьем долгим, через горные кручи и котловины, а за облаками - раз! - и у цели. Новый друг уверил отца
   семейства, что путешествие это так же опасно для него и сыновей его,
   как укус блохи.
   - А кто боится, пущай зажмурится, - согласился царь.
   Когда они объявили о своём решении остальным, у Дулы от страха
   в глазах пропали зрачки. Но, не дав развиться стыдной слабости сына,
   Истукан приказал Псою с Голиндухой совать того в короб, не повихнув
   ему спину, скарб и оружье бросать - без надобности будут, а самим руками с ним покрепче захватиться. И скомандовал уже птице - не птице: " Давай, давай, голенастая, вздымай нас скорее, иначе страсть как хочется плёткой пройтись тут по кое-кому".
   Взлетели. Неизвестно какой силой влекомые, одолели многие пространства. И мягко опустились на бурую плешь высокого холма, с
   которого - вот оно счастье! - Диван предстал, как девка на смотринах:
   нарядный, дразнящий тайной, сулящий вечную радость в своих объятиях. Царь полез за платочком. И Дула, вывалившийся из берёсты,
   прослезился. И Псой с Голиндухой мокрые глаза отворотили.
   А что дальше? Посовещались и решили сразу в город не идти, а послать туда Силу (так надумали звать нового друга) посмотреть: чего да как. Тот скоро вернулся и новости принёс такие, что если вдруг солнце начнёт в луну превращаться - не так диковинно будет.
   Странно поглядывая на Белендрясовича, Сила поведал о поднявшемся кругом переполохе: глашатаи-де на площадях читают
   указ об объявлении Дивана на осадном положении. "Никаков живой человек войти и выйти из города не может. Дозволяется только покойникам". А ещё тёмные людишки на улицах небо криком обрушивают, пугают народ каким-то Истуканом, который от восхода
   солнца с войском надвигается. И пощады, говорят, от него даже цветам в палисадах не будет - всё крушит и рвёт, жгёт и калечит!
   - Не беда, завьём горе верёвочкой. И не такое про себя слыхивали, -
   после некоторого замешательства успокоил всех царь. - А тебе, -
   обратился к Силе, - Самая пора узнать, что Истукан тот страшный - это я и есть, и войско моё - вот оно.
   - То мне известно, государь Истукан Белендрясович. Ещё в избе Чертополоха догадался. Туда ведь в очередь перед вашим сыном нетопырь какой-то с болот приползал. Старикан всполошился, узнав,
   что вы лучшему другу самого Дуботолка голову снесли. А Дуботолк ведь - сам управитель диванский! Гадали они долго: за коим делом пропащий Истукан, которого хорошие люди, чтоб не мешался, на край земли загнали, в наши края подался? Сам-то, что скажешь, царь-государь?
   - А то и скажу: жребия свиньи, для которой одна честь - помои, мы не желаем. И не будем сидеть в лесных запазухах и ждать, когда нечисть разная от нас одну лужу оставит. Я давеча обещал сыновьям, что в дороге открою замысел свой, да, видишь, как карта легла. И в город идти боязно, и отступать нельзя. Старик Дулу воочию видел, потому, Силушка, придумай, как в Диван пройти неузнанными. И про Дуботолка - имя-то какое срамное! - самое полное изложение представь. Да не гляди комом. Ежели удастся за предков наших с врагами поквитаться, я себя в счастливых почитать буду.
   - Но, тятя, вы же сказали, что богатство пойдём промышлять, - скривил губы Дула.
   - Червивые у тебя мысли, - фыркнул на брата Псой.
   - Уверьтесь, ваше величество, бесчестьем, как кафтаном худым, себя
   не покроем, - отчеканил Голиндуха.
   - Верю. Особенно ему, - Истукан поднёс к межглазью Дулы кулак, - Я
   тебя до тех пор вот этим изобилием наделять стану, пока не поймёшь, что богатство да голубые кони редко удаются.
   - Молод он ещё, государь Истукан Белендрясович, - заступился за Дулу Сила, - Не понимает, что достаток умом добывается. Вот вы хотели про жизнь здешнюю узнать, верно? Так я вам и скажу: бывая на ваших задворках, видел, что народ там, хоть и в нужде живёт, но честно. А здесь правители разбоем и грабежом усердствуют и людей к тому ломают. Сейчас в Диван-Кушете на троне, помянутый мною, Дуботолк сидит. О нём молва гуляет, будто глуп он по самый пуп. Только не так это. Хуже угря изворотлив. Корона ему случайно досталась. Он у отца своего Сумрака по прозвищу Вечный то ли тридцатым, то ли сорок восьмым сыном был.
   - От Сумрака все беды земли нашей и пошли, - прервал зверька - не зверька царь, - Редкий злодей был. Города разорял, людей тыщами в неволю уводил. Бились они с батюшкой моим Белендрясом многажды и люто. Одолеть друг друга не могли. Тогда Сумрак и пошёл на подлость - заманил отца будто бы для примиренья в лагерь свой и во время пира отравил. А потом, дрогнувшую от измены, рать нашу побил и запустенье кругом сотворил. И всё оттого, что, оставшись без царя,
   всяк воевода себя верхним возомнил.
   - Так и было, - подтвердил Сила, - Ты тогда, государь Истукан Белендрясович, в зыбке качался, а многие изменщики в стан врага переметнулись. Дивно только, как матушка твоя по смерти мужа бразды правленья из рук не выпустила и не дала последнее растащить.
   - Ну и дела! - вертел головой Дула.
   - Ты зачем такое под спудом держал, отец? - укоризненно смотрел Псой.
   - Проясняются наши цели, - обрадовался Голиндуха.
   Как мог, царь объяснил сыновьям, почему так мало беседовал с ними о прошлом: тяжело было душевные раны бередить, да и по малолетству своему многое бы они поняли?
   - Выйдет срок, сами всё узнаете, а пока давайте Силу дослушаем, -
   извинительно попросил он.
   Но зверёк отчего-то съёжился и поник. Рассказывать дальше о Дуботолке отказался. Заметил только, чтоб опаску имели, ибо челюсти его осиные - жвалы больно кусают. А вот как в Диван проникнуть, он,
   пожалуй, уже и придумал.
   Вскоре шкурники, башмачники, свинопасы и прочие насельники диванского предгородья ахнули от удивления. По ломаным улочкам меж кукольных домиков и дурно пахнущих живодёрен, мимо
   открытых купален и крикливых базаров мосластая коняга с траурным
   венком на тощей шее из последних сил тянула колёсный катафалк, дубовые плахи которого выгнула торжественная невидаль - гроб с мезонином. За этим печальным одром одиноко плёлся молодой оборванец. И постав головы его - с укосиной вниз - показывал зевакам,
   что всё плохо. Очень плохо.
   У главных городских ворот из ряда вон процессию остановили стражники. Походив вокруг да около, образовали ссору меж собой: "Не положено такое!" - кричали одни. "Чего не положено, значит, можно", - смеялись другие. В перебранке замаячили тени зуботычин, потому, опомнясь, решили будить начальство - пущай само разбирается. Из сторожевой будки вынес себя похожий на обезьяну караул-зауряд-урядник, известный всей округе тем, что человеком честным бывал только по вторникам и четвергам. В остальные дни совестью он не пользовался. Выслушав подчинённых и оценив обстановку, оберстраж
   уныло подумал про себя, что явную поживу принесло именно в четверг, а раз так, то надо решительно расстаться с вредной привычкой и отныне справедливость сеять уже по средам и пятницам.
   Сказано - сделано. Босяку, сопровождающему катафалк, было велено открыть домовину для осмотру и отсчитать в казну три монеты положенного сбора, плюс три монеты для чистки дороги от оставленного лошадёнкой добра, ещё три - за неудобства, прописанные в артикуле охранной службы, и три монеты для того, о чём будущий полковник непременно вспомнит.
   Псой (а именно он играл роль иссохшего от горя оборванца) денег таких, конечно, не имел - ну не могли они с отцом помыслить, когда снаряжали этот балаган, что за провоз усопшего мзду потребуют! А вот осмотреть гробовину - воля ваша.
   - Там, наверху, оконце имеется, - смиренно указал он на гроб караульщику, - Любуйтесь покойниками сколь душе угодно.
   - Ты, блошка-вошь, советы тут не раздаривай, иначе стрелянье учиню, - злобно глянул зауряд. И приказал своим подручникам нести лестницу, приставлять её, залезать, смотреть и докладывать. Всё исполнили. Полез самый храбрый. Вперился в окно: лежат рядком трое
   новопреставленных, всё как положено - ноги синие, носы восковые, на
   лбах венчики из белых лилий. Бархаты кругом, рюшечки. Никаких нарушений. Сообщил о том начальнику. А того, судя по взглядам, более палец Псоя интересовал, на котором подарок матушки - яхонт светозарный в солнечной оправе красовался. Псой просящую слезину в глазах урядника приметил и, как бы незаметно, протянул ему кольцо, шепнув:
   - Вот, примите с поклоном и сделайте распоряженье, а уж мы вас с усопшими до скончанья дней своих...
   Зауряд-караул отставил для важности ногу и, поглядывая в сторону своих "гренадёров", зашипел: "Ты что, козявец, мою непорочную службу испачкать хочешь? Спрячь подношенье, не искушай!" Сам же проворно схватил драгоценность, сунул её себе за щёку и замахал стражникам - пропускайте!
   Лошадёнка напряглась и гроб с мезонином, покачиваясь, медленно покатил к открытым воротам. И тут уряднику поблазнилось, будто в окне мезонина занавесочка отдёрнулась и чей-то глаз - ну чисто разбойничий - подмигнул ему. Державному побирушке стало плохо. Ослаб он в коленях. И, забыв про яхонт во рту, судорожно сглотнул. Камушек гладенький скользнул в тот момент по языку и угнездился в горловой протоке, стеснил дыхание. А потом и дорога с небом стали зачем-то местами меняться. И вроде как черти уже у котла с кипящей смолой заплясали. Хорошо, Псой на выручку подскочил. Вздёрнул урядника вверх ногами и ну трясти обмякшее тело, пока кольцо изо рта не выкатилось. Подобрал его Псой и побежал догонять своих покойников. А что там за спиной у него деялось - то и нам не интересно.
   Удивительно другое: почему ретивый служака не повелел схватить явных обманщиков, когда те ещё рядом были? А он, говорят, как залез тогда со страху в свою будку, так по сей день в ней и сидит. Задумчивым стал и плаксивым. Заменить его, горемычного, некем - начальству не до него, а подчинённым воришкам даже в радость: пусть плачет - им легче будет.
   Между тем кляча благополучно дотащила свой груз до только ей известного места. Остановилась у глухой каменной стены с коваными воротами. Ворота те ненадолго распахнулись, пропустив катафалк, и снова затворились. Псой открыл домовину и весело предложил её обитателям пожаловать в дом настоящий, где им предстояло на время укрыться.
   Прошла неделя. Царь все эти дни шептался о чём-то с Силой, посылал его куда-то. Сам часто, облачившись в азиатский халат, где-то пропадал. Но вот одним прекрасным утром толкнул дремлющего в углу одной из комнат Дулу.
   - Поднимайся, бездельник и стой, слушая. По случаю объявления войны - и к выгоде нашей - Дуботолк праздник устроил, поэтому пойдёшь нынче вечером во дворец на увеселенье. Машкерадом по-здешнему зовётся. Ну, это когда рядятся во всякое звериное и другое тряпьё и пляшут разно. Высмотришь там птицу одну заморскую, райской вдовушкой зовётся. Перья на ней ещё такие приметные - дыбом, как у петухов наших во время драки. Глаз с неё не спускай. И как только оркестрион играть начнёт: "ля-ля, ля-ля", изготовься. В четвёртой фигуре сей пляски сунешь птице той послание от меня. И гляди, не перепутай - точно в четвёртой, або в третьей противень дамы в танце волнительный обхват её осуществляет. Сунешься в сей пикант со своею бумажкой - мордотрещиной не отделаешься. Могут и в темницу поволочь. А там больно будет, и пропадём тогда все. Кнут, он правду сыщет.
   - Да ладно, тятя, исполню. Чай, арифметику не хуже вашего ремня помню, - хохотнул Дула.
   - Не перебивай отца, - одёрнул его царь, - Подумай лучше, какой маскарад на себя натянешь, в бал идучи. Ладнее всего овощем каким предстать, да вот хоть пастернаком тем же: и цветочки у него блёклые,
   неприметные, и рожу свою ботвой обовьёшь - в жизнь никто не узнает. И, главное, - собака не съест!
   - Ну, уж вы страху напускаете.
   - Я дело говорю. Было такое. Давно, правда. Дурак один притащился на гулянье кулебякой, так им у дверей собака полакомилась. Кхе, кхе.
   Дула не поверил, но деловито спросил:
   - А где взять-то овощ этот?
   - У кого возьмёшь, тому и спасибо скажешь.
   До вечера было ещё далеко. Дула подумал и резонно решил, что искать корнеплод вернее всего на торжище. Приклеив усы и бороду, отправился туда. И овощ раздобыл. Но негоцианты ещё долго вспоминали залётного детинушку, который расплатился за товар невиданным образом - взял, да и взвалил себе на плечи продаваемого кем-то неподалёку быка, играючи подтащил его к торговым рядам и угрожал пустить бугая в лавку с пряностями, пока не получил искомое.
   Вернувшись с базара, Дула долго, высунув язык, возился с бальным нарядом. Перед тем, как отправиться во дворец, показался отцу. Тот выпучил глаза: "Мало я тебя порол, орясина! Ты зачем ботвой ноги опутал, а сам овощ на голову приспособил? Где такое видано, чтоб осина, к примеру, клятая кверху корнем росла? Изыди с глаз моих!"
   Переделывать платье, однако, времени не оставалось.
   - Пусть так идёт, - указал царь подошедшим на шум Псою с Голиндухой, - Вы его только рогожей пока прикройте и по улицам сопроводите.
   Зря Белендрясович отругал сына. Погляди он на то, в чём диванские аристократы явились во дворец удивить друг друга, точно впал бы в модный тогда обморок коловратности.
   Вот притаился Дула за колонной в полумраке залы, а мимо в синих чулках на слоновьих ногах жирафа в обнимку со гиеной проплывает. Кланяясь им, козёл винторогий копытом бьёт. А чтоб того за занятьем этим удар трудовой не хватил, зверь какой-то с носом-бороздилом опахалом ветер кругом образует. В глубине же залы обезьяны и слизняки морские - трепанги прогуливаются. И принцы в шальварах по паркету скользят. Рубины, рубины на их чалмах - со сковородку! Тьфу, басурманы! Шумно, душно. То ли дело - ночной хоровод на поляне вокруг костерка. Гладкие девки щемящие песни выпевают, соловьи кудесят. Ах, Родина! Мысли уносят Дулу на медвяный лужок с резным теремом. И вдруг - гром! Что такое? Дула встрепенулся, и корень пастернаков на лоб приподнял, чтоб лучше видно было. О! Да это же райская вдовушка, им поджидаемая, появилась. Но почему все расступаются перед ней? И - глянь-ка: фазаны да павлины как хвосты свои распушили! Серьёзная, видать, птица. "Надо бы к ней поближе пристать, - решает Дула, - Да и чего я той пляски дожидаться буду, коли сей час можно дело повершить?"
   Политесам обучен он не был, и потому решительно заработал локтями: рассёк пополам парочку воркующих меж собой горлиц, оттеснил в сторону ежа с удавом, двинул по роговой оболочке, прося пропустить, черепаху, и очутился рядом с "вдовушкой". Тут его от волнения качнуло, и он наступил даме на самую что ни на есть на ногу. У "птицы" перья на голове, и без того дыбом стоящие, заколыхались грозно. Но Дула, подслушавший где-то слово, после которого все улыбались, залепетал: "Шарман, шарман..." Сунул "пернатой" записку и скользнул в разряженную толпу.
   - На ногу, ты, это зря, - выслушал сына Истукан. Но довольный тем, что всё обошлось, позволил ему испить хмельного мёда и упокоить члены на шемаханских коврах.
   На следующую ночь, когда Белендрясович с Голиндухой играли в любимую карточную игру "носки и никитишны", Псой обнаружил под
   дверью аккуратно сложенный пергамент. В нём после непролазного частокола из титулов, званий, наград, заслуг и премий Дуботолка корявилось хроменькими буковками приглашение во дворец на обед с самим Управителем. А внизу - совсем уж мелко - приписано было: "Соглашайтесь со всем. Так надо". Царь удовлетворённо хмыкнул: дошло, значит, его прошение до адресата. И велел сыновьям готовиться: чесать ему волосья и бороду, а самим заплаты на штанах как-нибудь так украсить, чтоб и не заплаты это вовсе были, но карманы, скажем, для пороху, аль другой военной необходимости.
   Утром на берлин-рыдване приглашённых с грохотом доставили ко дворцу. Пёстрый, как попугай, служитель покосился на затянутых в лоскутные доспехи "рыцарей", но склонился в поклоне, а затем по гулким тёмным коридорам провёл их в залу с уже накрытым столом. Велел ждать, покуда не явится сам Дуботолк. "К блюдам, - покачал при этом пальцем, - касательства не иметь. К питейным запасам - тако же".
   Когда "попугай" выпорхнул, гости стали оглядываться и принюхиваться. ...Котлеты де воляй, торнбут глассированный под раковым кулисом, "гусь в обуви", изюм-ягода и разные там пирожки с
   фиоритурой источали запахи поистине божественные. Налитые всклень лафитники золотились пуншем, а игра на мандолине чёрного, как головёшка, музыканта навевала что-то далёкое, родное, берёзовое.
   Но вот час прошёл и второй канул в вечность, а Дуботолка всё не было.
   - Хуже казни мучают, - утирал рот Дула.
   - Всякий обед надо выстрадать,- глядел под ноги Псой.
   - Придёт пора, угостим и мы гадюку эту семибатюшную копчёным льдом, - крепился Голиндуха.
   - Соглашаться со всем, что предлагать будут, - напомнил сыновьям царь и замолчал надолго. Вздыхал. Думал о чём-то.
   Наконец, слуга распахнул дверь, и вкатились в столовую залу трое: первый - весь в золоте, второй - в бронзе, третий - железом гремящий. Тот, что в золоте, сразу уселся в почётное кресло во главе стола и изрёк: "Я владетель этого края, а они, - указал на своих спутников, - Мои две правые руки - Леон Рожедрянский и Алтын Кражелюбский. Прошу садиться и соблюдать тишину".
   Братья посмотрели на отца. Тот из лица стал красен, и садиться отказался.
   - Вы от чего изнемогаете? - воззрился на него Дуботолк.
   - Не для чего другого прочего иного явите милость вашу, - заикаясь,
   захрипел царь, - Повторите старику ещё раз: к-какого такого роду-изотчеству будут м-мужи сии славные?
   - Ах, вы об этом? - управитель вытер руки о скатерть и сделал глоток
   пуншу, - Они честные люди. А то, что воры и мошенники, тому не верьте. Завистники и меня аспидом зовут. Но я-то добрый.
   Леон с Алтыном вскочили и дружно захлопали.
   - Не обращайте на них внимания, - поморщился, выискивая что-то на столе, Дуботолк, - Это руки их так перед войной чешутся. Ага, нашёл. Вот, испробуйте печень барана с перевала Дашнадаш, вовек не забудете. И садитесь, садитесь. Я не люблю, когда надо мной кто-то возвышается.
   Белендрясович кивнул сыновьям. Сели.
   - А теперь поговорим о том, зачем я вас к себе и призвал. Но прежде хочу убедиться в вашей честности. Или наоборот. Это не вы, - посмотрел на Голиндуху, - Третьего года в битве Басалыка 4-го c ордой Мизера Слепого разбили головной полк последнего?
   Наследник, помня наказ отца соглашаться со всем, смущаясь, пробормотал: "Я самый".
   - А вы посекли лучников и копейщиков Слепого? - спросил Дуботолк Псоя.
   - То не я, а он, - Псой указал на Дулу, - Мне было поручено выкосить
   гвардионцев супостата.
   - Верно. Мне так и докладывали, - управитель вылез из-за стола, подошёл к Истукану и опустил руку на его плечо, - Ну, а вы, стало быть, тот герой, который опрокинул ставку Мизера и обратил его в бегство?
   - Краше того: я захватил ещё и обозы. Правда, они потом пропали где-то, - честно солгал царь.
   - Вот как! А почему я об этом не знаю? - поворотился Дуботолк к обмершим подданным.
   Те наперебой стали оправдываться: они-де не стали беспокоить его светлость такой мелочью. "Ну, был обоз. Ну, пропал где-то. Подумаешь. Государства целые во время войн исчезают. Бесследно. Тем более - пожимали плечами - кроме прошлогоднего снега в телегах тех ничего и не было".
   Белендрясович слушал высокосидящих прохвостов, и оторопь его брала: " По каким порядкам они живут? Вот режу я им неправду, а те её подтверждают, да ещё и своей кривды добавляют! Охохошеньки! Но, кажется, ему становится понятным, куда клонится разговор".
   - Мы готовы послужить вам, - поднялся он с места и почтительно склонил голову перед Владетелем.
   Сыновья последовали его примеру.
   И тут случилась сцена, объяснять которую всяк может по-своему.
   Дуботолк что-то пробормотал и поспешно вышел из залы. Леон и Алтын побледнели. Истукан с сыновьями насторожились. Но Управитель скоро вернулся и протянул царю свиток.
   - Жалую. Мой особый именной сертификат о восхищении. За вашу догадку, геройство и желание стать моей обороной. Этих, - мотнул головой в сторону подчинённых, - Отправляю в опалу. А вы присягайте на верность, и готовьтесь к походу. Притащите сюда Истукана, как овцу, на аркане. Надоел он мне.
   - Надо бы бумагу составить с условиями, - косо посмотрел на него Дула.
   - И подписать её, как положено, - добавил Псой.
   - Да печатью скрепить, - широко улыбнулся Голиндуха.
   - Бумагу я вам не дам, - испугался Дуботолк, - Никаких улик против меня быть не должно! Просите, что хотите, но без всяких разных осложнений. И потом, вы что, не верите мне?
   Белендрясович сказал, что верят, но без кондиций идти навстречу ярости Истукана они не согласны. Страшно без договора. Им бы узнать перед, может быть, неминучей смертью, какая награда их ожидает? Стали торговаться. Дуботолк стучал по столу жареной тушкой зяблика и кричал, что, пользуясь его безвыходным положением, заезжие "варяги" хотят обобрать и разорить его.
   - Но мы всего лишь просим - в случае победы, конечно, - уступить нам земли, которые вы некогда оттяпали у Истукана и лежащие ныне в запустении, - с металлом в голосе настаивал царь.
   - Как в запустении?- не сдавался Управитель, - Рожедрянский, это правда? Какую выгоду мы имеем от бывших земель нашего врага?
   Леон молчал. Краснел. Закатывал глаза, что-то считая в уме.
   - Отвечать! - взвизгнул Дуботолк, - Вы же со своим дружком уверяли меня, что там мой народ устал от счастья. Что там реки молочные текут. И караваны с добром день и ночь спешат оттуда!
   Кражелюбский обморочно осел на пол.
   - Так, значит, ничего нет? Ах вы, негодяи! Где ваш заединщик Чертополох? Где этот гадкий старикан? Стража! Найти его, схватить и вместе с этими - в цепи. На дыбу, на плаху!
   - А войско у вас хоть какое-то есть? - вкрадчиво поинтересовался Белендрясович, - С кем мы врага будем воевать?
   Дуботолк подождал, пронаблюдав, как Леона с Алтыном выводят за дверь, и униженно стал заглядывать в глаза царя, - Спасайте, братцы! Побили же вы вчетвером войско Мизера, так неужели жалкую кучку оборванцев не осилите? Отдам я вам те земли. Володейте. Добрыми соседями мне будете.
   - Нам бы условия, - снова напомнил Псой.
   Управитель в сердцах смахнул со стола скатерть - со звоном посыпались бокалы и тарелки. Тряхнул колокольчиком и приказал вошедшему лакею принести карту и перо с пергаментом. Злобно швырнул доставленную карту на стол: " Показывайте, чего хотите. Я подпишу". Истукан начертил на карте границы нового государства, после чего поставил в договоре свою закорючку.
   - Ограбили вы меня, - всхлипнул Дуботолк и возвёл на бумаге знакомый уже царю частокол из титулов, званий и прочих своих доблестей. Но печать не приложил и торопливо протянул свиток Истукану. Тот радостно сунул его за кушак и стал откланиваться.
   - А верное войско у меня всё же есть, - явно отвлекая внимание гостей, уже у самых дверей сообщил Дуботолк, - Состоит оно, правда, из одних полководцев, стратегов и обозников. Но в трудную минуту они подскажут вам, как c честью совершить ретираду с поля боя. Утром приглашаю вас на фриштык - завтрак, по-вашему, а потом на совещание с моими военными вождями. Сопровождать вас будет Рожедрянский. Я прикажу освободить его - боюсь, что он простудится в темнице и не доживёт до своей казни.
   На этом аудиенция закончилась. Белендрясовича с сыновьями -теперь уже в золочёной карете - отвезли домой. Приставили к воротам караул. Заверили, что почётный. И меняться будет каждые два часа.
   - Это ещё зачем? - удивился Истукан, но, подумав, похлопал по спине топчущегося рядом с ним вельможу, - Пусть стоят. Только без обуви. Мне, служивый, сон милее отца и матери, а они тут башмаками стучать начнут. Негоже то.
   С этими словами захлопнул за собой воротную калитку. Дома же, не мешкая, призвал всех на военный совет. Попросил каждого высказаться.
   - Надо Дуботолка на поединок вызвать, - встал Дула.
   - Кашу заварили, а ложек, чтоб хлебать её - нету, - тоскливо протянул Псой.
   - Нам, государь, случай неожиданный выпал, так, неужто, отступимся? - спросил Голиндуха.
   - Колебанье ваших мыслей мне не нравится, - насупился царь, - Я жду от вас боевых задумок, а разговор про ложки ближе к ужину начнём. Мне тут Сила новое сообщенье от друзей наших доставил. Тревожное, охохошеньки, сообщение. Дай-ка сюда карту, - попросил Голиндуху, и стал разглядывать её, - Птица наша - "райская вдовушка" уведомляет, что Дуботолк гонцов к султану Дебош-аль-Бузуку послал помощи просить. Согласится тот Дебош на бузу с нами - неизвестно, однако действовать надо быстро и с твёрдым намереньем.
   - Я предлагаю, государь Истукан Белендрясович, разжечь на горах вокруг города костры. Много костров. Для устрашения Дуботолка. Пусть думает, будто обложили мы Диван и вот-вот начнём штурм, - подал голос Сила, - А и позвольте ещё взглянуть на трактат, что вы сегодня составили.
   Царь передал ему свиток. Зверёк - не зверёк прочитал документ и обратил внимание Истукана на отсутствие в нём печати. Белендрясович вырвал бумагу из лап Силы и тихо застонал: "Эх, старая я развалина. Дал себя объегорить! Что теперь делать, а, Силушка?"
   - Горы зажигать. И против управителя народ поднимать. Я, государь Истукан Белендрясович, всё как надо обделаю. Людей твоих - Павсикакия и других - мигом сюда доставлю. И устроим мы Дуботолку огневое веселье. Заодно и себя потешим.
   - Быть посему. И музыканта нашего без ботинок прихвати. Хватит ему тут свободы босиком в барабаны колотить. А тот, чьё имя к языку моему не пристаёт, - козлиные предсмертные крики пусть кажет. Чтоб всюду слыхать было!
   Темнеет в горах быстро. Стоит солнцу лишь коснуться обснеженных вершин, как по низинам уже туман сиреневый начинает завиваться и тёмные тени кругом расползаются. А уж после захода светила и совсем чернота наваливается - страхом давит, опасности таит. Вот почему костры, вспыхнувшие скоро в каменных расщелинах горных склонов, сдавивших Диван, как обруч бочку с огурцами, вызвали мистический ужас у жителей города. Когда же с высот, где живут лишь гордые орлы и любимые Кражелюбским за красивые шкуры барсы, стал доноситься грохот барабанов и жуткие вопли отходящих на небеса козлов, началась паника. Вскоре Истукану доложили, что прибыл конвой с твёрдым приказом: срочно доставить доблестного рыцаря во дворец. Но старый хитрец отказался. Послал вместо себя Голиндуху, давая тем самым понять Дуботолку, что уловка его с печатью замечена, и уподобляться плутовским манерам управителя он - не претендент.
   - Ты, сынок, выжми их там досуха, - наставил отец наследника, - Теперь нам предложат и то, чего у нас и самих много. Но ты бери - не отказывайся. В новой жизни всё сгодится. Долго тебя не будет, Дулу на выручку пришлю. Мы же пойдём народ против супостата бунтовать. Соплеменники наши ждут не дождутся, когда их из рабства вынут.
   - А где сам старик-воевода? - спросил Голиндуху, встретивший его во дворце Рожедрянский.
   - Так он это, разведку за стенами производят. Истукан, говорят, с гор спускаться начинает. Вроде в предместьях и у ворот людей его видели.
   - Жаль, коли так. Ну, тогда пройдёмте, нас ждут члены Высочайшего Совета. Только, прошу, не пугайте их слухами. Они - люди нервные. Итак, от каждого шороха сразу в угол норовят забиться. Всё вокруг спокойно, не правда ли? Плохо одно: управитель наш как-то внезапно занемог. Ему сейчас кровь пускают, - и чтоб гость не слышал, пробормотал, - А на леченой кобыле далеко не уедешь, - громко же продолжил, - Придётся нам самим ковать победу.
   Они прошли в комнату, вдоль стен которой на мягких подушках полулежали скелетированные призраки: жёлтые лица, обтянутые чёрными повязками, белые лоскутья, висящие на костях - явление смерти да и только.
   - Это лучшие люди государства, - пояснил Леон, - Они должны услышать, что будущее их страны находится в надёжных руках. Вот, не угодно ли взглянуть, - Рожедрянский подвёл Голиндуху к сработанному из песка и камушков макету окрестностей Дивана, - Это театр будущей военной кампании, - и обратился к одному из стоящих у песочницы полководцев, - Дробина, удивите нас удавкой ваших стратегических замыслов. Только коротко и бодро, без штабных вывертов и прочей скуки.
   Из строя выскочил люторожий детина, про каких за спиной их
   обычно шепчутся, что свинья его краше, выхватил из приготовленной пирамиды указку, больше похожую на дубину, и неожиданно детским голоском стал давать указания:
   - Весь поход должен состоять из двух отрезей: подготовка к победе и, собственно, сама победа. Выступите вы отсюда, - дубина Дробины просвистела в воздухе и обрушилась на камни макета вблизи миниатюрной городской стены, - В общем направлении на южный север...
   - Что он несёт? - удивлённо наклонился к уху Рожедрянского Голиндуха.
   - Вы не ослышались, - поморщился Леон, - Именно туда будет лежать ваш путь.
   - Но эта подмена похожа на измену! - деланно возмутился наследник.
   - Не торопитесь. Во-первых, на языке баталистов такой трюк называется оперативной ловушкой, ложным манёвром - для запутывания врага. А, во-вторых, - Рожедрянский перешёл на шёпот, - Вы заставляете меня раскрыть то, чего вам знать не положено. Да, нам пришлось пойти на некоторые изменения стойких географических обозначений. Лекари посоветовали. А что было делать, если его сиятельство управитель при слове "восток", начинает лаять и лягаться? - Леон вытер лоб платочком и махнул Дробине. - Продолжайте.
   - Значит, отсюда вы начнёте, - запищал дальше полководец, - Здесь и тут побиваете врага, а в этом месте, - указка стратега снесла с макета родной терем Голиндухи, - Вы принуждаете Истукана к позору. На всё про всё дней должно уйти не больше, чем у меня зубов во рту.
   Дробина осклабился и показал присутствующим пустующие ячейки челюсти.
   - Это что же выходит, - заглянув в рот стратегу, улыбнулся Рожедрянский, - Уже завтра к вечеру нас большая виктория ожидает? Так, так.
   - А вот так и не сяк, и не эдак, - смахнул улыбку с лица придворного Голиндуха, - Собирались грибы на войну идти. Эх! Негодна ваша задумина. Поглядите в окно. Что видите? Город в огненном кольце врагов. В самом Диване - сутолочь бестолковая пляшет. А вы нас на южный север гоните. Дичь!
   - Послушайте, молодец, - побагровел Дробина, - План кампании утверждён самим правителем и вам неукоснительно следует его исполнять!
   - Мы по горам лазать - не бараны. Нам бы неприятеля на равнину выманить, а уж там в кулачки с ним сойтись.
   - Вы понимаете, что для разработки доработок к генеральной идее уйдёт несколько дней? - поддержал своего полководца Леон, - Составить победный замысел труднее, чем не составлять его совсем.
   Завтра же начинайте. Вернее, уже сегодня. Пока вы северный фланг бьёте, с запада к вам помощь поспеет.
   Напрасно Голиндуха пытался объяснить Высочайшему Совету, что червь пробует вишню раньше её владельца. Тусклые сиятельства ничего не хотели понимать: раз есть указания, какие могут быть возражения?
   А в это время по узким горным тропам стремил коней на перехват гонца, посланного к султану Дебошу, лёгкий летучий отряд: копыта скакунов обмотаны тряпками, лица всадников скрыты под башлыками. Ночь и, ползущий из ущелий, холод - не преграда. Надо догнать. И настигли. Курьер, видать, дорогу плохо знал. А, может, и не торопился никуда, да и не опасался никого. Решил заночевать на одном из скальных выступов - утро, мол, вечера мудренее. Костерок развёл - далеко видать. Тут его и попросили дать почитать письмо, что он вёз султану. Удивились содержанию. Гонца - в пропасть. Коня его - на повод. И в обратный путь. К утру уже в город въехали. Но пробиться сквозь скопище людей на улицах, ведущих к резиденции управителя, конникам не удалось. Толпа бушевала и требовала выдать приближённых Дуботолка, измышлявших, по слухам, отдать Диван на растерзание пришельцам. Напрасно начальствующий над отрядом статный красавец с необычным для здешних мест именем Курила просил и приказывал, грозил и молил - горожане не повиновались. Отчаяние, что они не смогут закончить порученного им дела, заставило Курилу вспомнить о подземных ходах. Ходы эти, как норы карбыша (крота, в просторечье), хитро и умело прорытые, пронизывали толщу земли под всем Диваном. Было их много, и где начинались и заканчивались они - мало кто знал. Курила приказал своим воинам прорываться за стены города и со вниманием следовать к южным башням. Что-то подсказывало ему, что именно там обязательно должен быть выход из подземелья. Расчёт оказался верным. У одной из сторожевых башен были замечены огни и нервозная суета людей. Посланные туда разведчики, без шума доставили к командиру "языка". Бородатый мужик в форме дворцовой стражи не стал таиться и рассказал о скором следовании по секретной галерее какого-то важного лица: "Приказано встретить его и сопроводить до перевала Дашнадаш".
   - Не сам ли Дуботолк побежал из города? - спросил своих товарищей Курила, - Я вот, что думаю: давайте-ка, мил человеки, подмените встречающих. Тихо только. И без крови. Сами спросим у изменщика: куда он собрался в такую тяжёлую пору? Матушка наша правительница, верно, спасибо нам скажет. А чтоб из окруженья беглеца не сбежал кто в темноте да по случаю, засаду в самом тоннеле устроим.
   Ждать пришлось недолго. Сначала еле различимо, потом всё громче из глубины подземных пустот стал нарастать шум. Будто повальная буря катилась. По чёрным мокрым стенам заметались косматые тени. И по их цвету, затаившиеся воины Курилы, могли почти безошибочно определить расстояние до приближающегося кортежа. Вот своды галереи приобрели избура-красный оттенок, и командир подал сигнал: "Приготовиться". Факелоносцев - договорившись заранее - пропустили, а следующую за ними карету, повиснув на уздечках лошадей, остановили, выскочившие из полумрака, храбрецы. Растерявшееся охранное прикрытие смяли: кого - изрубив саблями, кого - копьями заколов. А тех, кто освещал дорогу, просто выгнали из подземелья и, разоружив, велели отправляться к своим жёнам и детям. Осталось главное - выяснить, кто же находится в карете? Курила перекрестился и решительно распахнул дверцу. Сунул в тёмное чрево повозки факел, да тут же и выронил его. "Сатана, - забормотал, - Истинно он сидит". И, заметив, что загорелась занавесь, а за нею, устеленная шкурами скамья, закричал: "Тащите его, сгорит". Ратники выдернули из огня, не подающего признаки жизни человека, отнесли на плаще подальше от полыхающей кареты и уложили на землю. Обступили тело и стали гадать: управитель то, или сам сатана, как сказал их начальник? Курила, чтоб развеять сомнения, распахнул на мертвеце расшитый серебряной нитью кафтан и коснулся рукой бриллиантовой звезды, обрамлённой золотыми листьями лавра. Увидев символ самодержавной власти, ратники невольно встали во фрунт.
   - Отставить, - приказал Курила, - Приторочьте управителя к седлу и везите в город. Слабым оказался покойник. Сердце не выдержало.
   Дальше события понеслись, как сани под горочку. Жена управителя, больше известная нам в облике "райской вдовушки", бывшая - на самом деле - сестрой убиенного когда-то царя Белендряса, угнанная совсем молодою в неволю, и насильно выданная замуж за Дуботолка, узнав о позорном конце мужа, не скрыла своей радости.
   - Спасибо тебе, молодец, - поклонилась она Куриле, - Смерть Дуботолка была ожидаема. Невоздержанную жизнь его сопровождали болезни. Убили же - грехи. Так и объявим народу. Сей же час сообщите господам Высочайшему Совету о том, что в их услугах больше не нуждаются. Стратегов и полководцев в самых низших чинах отошлите на сторожевые башни - пусть настоящую службу понюхают. Но ранее этого велю отыскать на площадях царя Истукана с сыновьями и сюда доставить с торжественностью. И передайте ему: пусть снимает осаду с города. Хватит народ пугать.
   - Я не понимаю вас, госпожа, - растерянно спросил Курила, - Истукан, он, что, не враг нам? А кто же тогда на горах воет?
   - То злой дух Дуботолка отлетает. Истукан же к нам с миром шёл, а его оклеветали. Помог он нам от тирана избавиться, потому и честь ему окажем. Царскую. Прикажи Рожедрянскому: если не хочет состариться в тюрьме, пусть разобьётся, но пир нам через неделю устроит, чтоб надолго запомнился. Селёдки достанет и окороков, огурцов нежинских и рыбы астраханской. Про грибочки-груздочки солёные не забудет, да капусты квашенной бочку выкатит.
   Костры в горах, как внезапно загорелись, так же разом и потухли. Глашатаи поспешили объявить о смене власти. Народ успокоился. И пир скоро состоялся. Приглашены были шкурники и башмачники, свинопасы и доблестные воины Курилы. Пел козлом Павсикакий, выделывал танцевальные коленцы и рвал жилы на балалайке виртуоз Пляс Безботинович. Дула, Псой и Голиндуха выглядывали себе невест. А отец их - государь Истукан Белендрясович даже в разгар веселья рассуждал о делах общих с новой правительницей славного города Диван-Кушета. Верен оставался себе - не праздностью жил, но созиданием.
   Хорошо это или не очень, только сказка подошла к концу. Может, кому и понравилась. Ну, а тех, кто небывальщину сию томительною посчитал, просить осмелюсь не склонять свои мысли к ругательству, а вспомнить лучше предков наших, которые говаривать любили: что быстро скучит, то быстро и научит.
  
  
  
  
  

Оценка: 8.00*3  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"